Еще при жизни Лукерья рассказала Дусе о родной бабушке Клавдии. Девушка знала об отношении к ней – Клавдия так и не приняла Дусю. Что же, вольному воля. Красавица глаза вредной родственнице не мозолила. Тятенька, наоборот, искал встречи с дочкой. Наверное, мучился чувством вины. Но Дуся сама не хотела видеться с папашей.
- Коли дочь родную не признал, так и набиваться ему в бедные родственницы не буду! – сказала она, как отрезала.
Зато с родными братьями Авдотья встречалась. А они частенько одаривали сестренку различными гостинцами: то конфету в ярком фантике подарят, то дешевенькое колечко или простенькие бусики. Лешка и Василий любили прибегать в избушку Лукерьи – все им было интересно. Здесь необычно пахло: сухими травами, настойками и притирками. Парни никогда не бывали в настоящей аптеке, не знали, что в домике знахарки пахнет именно аптекой. Правда, никаких сушёных жаб и крыс, подвешенных на крюк под закопчённым потолком, ребята так и не обнаружили. А ведь стращала бабанька, ходить к знахаркам запрещая:
- У них, как у Бабы Яги, страшно в избе, и гады разные по углам. Ведьмы варят зелье колдовское и людей добрых тем зельем травят!
Врала! Ничего такого у Авдотьи не было: беленый потолок, и сам домик беленький. На низеньких окнах – занавесочки. И герань! И половички на пол настелены, и огород луком и морковью засажен, как у всех. Две кровати в горнице и кошка рыжая. Во дворе куры бродят и никуда не убегают, хоть забора у Лукерьи никогда не было! А коза ученая – за хозяйкой след-в-след топает и слушается Авдотью во всем.
Дуся искренне любила братишек. Вместе они и росли. Старший Алексей женился, младший пока женихался. Небалованные парни, рукастые, в отличие от батьки, дедово хозяйство держали крепко. Клавдия, конечно, ими управляла – опыта у внуков маловато. Как привел старший женку в дом, бабка было, за старое принялась, но Лешка свою Таньку в обиду не давал:
- Отстань, - сказал он однажды Клавдии, - хоть и почитаю тебя, но Таньку мордовать не дам. Мало тебе матушки?
А парень такой вымахал рослый, весь в покойного дедушку, Клавкиного мужа. Уж она его побаивалась. Да и нрав у Алексея суровый. Пошипела бабка в сторонку, но больше к Татьяне не лезла. Василий пока жениться не хотел – молодой, веселый.
- Вот была бы такая, как сеструха нашлась, ни дня не думал, сразу под венец, - шутил он.
Клавдия по своему характеру дурное подумала, но Алексей зыркнул на нее, та и привяла. Кончилась власть – пора и нрав свой обуздать! Клавдия заскучала – против старшого не пойдешь, это тебе не сынок мягкотелый.
В октябре Василия забрали на фронт. Так он там и сгинул. Первенца своего Алексей в честь брата назвал, чтобы хоть немного горе заглушить. Дуся тосковала о Васе – веселого, легкого характера был. Не уберегли брата Дусины молитвы.
А как повалил с фронта искалеченный народ, так не до тоски стало – кто без ноги, кто без руки, а кто и вовсе газами отравленный. Авдотья никому не отказывала в помощи. Да толку? Ногу взамен оторванной не приставишь. А уж с отравленными легкими Дуся билась, билась, травы заваривала, настои давала – мужики все равно помирали, как мухи. Если получилось выходить, так все равно кашляли надрывно до самой своей кончины.
Роды у женщин Дуся принимала не часто: суеверные бабы боялись, что сглазит она дитя, больно черен глаз у Дуси. А тут подвернулся случай – Лешкина Татьяна все никак не могла разродиться, вторые сутки маялась. И врача земского на месте не оказалось – укатил в дальнюю деревню. Послала за Авдотьей.
Клавдия взъярилась, конечно:
- Не хватало мне тут чертовки этой, чтобы всякий вы…. В моем доме ошивался! – Алексей не выдержал, рявкнул на старую женщину, как никогда себе не позволял.
- Я тебя, бабушка, ей-бо, на каторгу отправлю. Мало нам мамки?
Пришлось звать.
Авдотья зашла в дом, прямая, строгая, прямо королева, а не девка деревенская. К животу Татьяны руку приложила, наклонила голову, посуровела лицом.
- Алексей, кипяти воду! Да никуда не отходи от дома!
К Клавдии обратилась вежливо:
- А вы при мне оставайтесь. Одной тут не справиться.
И так она говорила, что бабка и артачиться не смогла. Осталась около роженицы. Женщины бились над Таней добрых два часа. Таня уж и дух была готова испустить, да вовремя спасли. Кровь остановили, и мальчика сохранили!
Вот от этого спасенного мальчика и пошел Любин род! А она – ни сном, ни духом. Никто ей об этом не рассказывал в свое время – маленькая была. Не принято про такие дела детишкам рассказывать.
Алексей на радостях кубышку с деньгами открыл – с Авдотьей расплатиться. Но Дуся деньги не приняла:
- А я-то думала, братец дорогой, ты меня любишь, - с укором сказала она Алексею.
- Люблю пуще всего на свете!
- А пуще всего не надо! – опять укорила его Дуся, - пуще всего Бога любят, мать и отца, жену, да сыночка. А мне ничего не надо, лишь слово приветное!
Алексей добро не забыл. Сначала в свою семью Дусю сманивал.
- Ну что ты там, у леса сидишь? Вдруг, какой злой человек или каторжник беглый в твою хибару ворвется?
Но Авдотья наотрез отказалась уходить из избушки. Лешка настаивать не стал – срубил ей новый домик. Загляденье, а не избушка! Крылечко резное, наличники на окошках расписные, любо-дорого! Однако, старую хибарку Лукерьи Дуся рушить не позволила:
- Дорога мне эта избушка! Душой я к ней пристала. Да и травки яркого солнышка не любят – силу свою теряют. Пусть стоит!
***
От одной напасти избавились, другая началась. В семнадцатом году большевики объявили: царя больше нет, земля крестьянам, заводы – рабочим! Крестьяне пофыркали на завалинке: Вот дурость, царя убрали… Нового выберут, делов-то. Как это без царя? Посмеялись, да и забыли. А в декабре в село приехали уполномоченные, все в коже, в фуражках, и лица каменные, неулыбчивые.
Собрали сход. Объявили о новой власти. Крестьянам невдомек: что за власть?
- Хорошая власть, товарищи! – гаркнул один из них, высоченный такой, чернявый мужчина. – Власть рабочих и крестьян! Народ будет страной управлять! А всех кровососов – долой!
Ну, и давай мед в уши мужикам лить. Мол, теперь у них будет правление. И не староста в руководстве, а председатель! И землю будут всем раздавать самую наилучшую. Махнул в сторону разрушенной усадьбы и сказал, что вся земля отныне прежним хозяевам не принадлежит, а земли этой целых восемнадцать гектаров. И все это отдадут мужикам!
Ну, волнения начались, радость. За так просто землю отдадут – надо понимать!
А потом мужчина в кожанке осмотрел избу старосты. Не понравилось. Маловато помещение. В усадьбе крыша провалилась – не пойдет! Стали подыскивать что-то более сносное. А деревня-то нищая. Сколько годов дожди ее обходят! Колдовство, мол.
- Не волнуйтесь, товарищи! Наша власть обеспечит регулярный полив! Скоро здесь будут настоящие артезианские скважины! В каждый дом, в каждый сад придет вода! Как баре будете!
Ну, мужики, конечно, заинтересовались. А уполномоченный заливает:
- Вот вы, гражданочка, - и обращается к Клавдии, - надо вам, например, обед мужу приготовить…
- Я вдова! – подбоченилась «гражданочка».
- Ясно. Ну… Посуду помыть, например. Или самой умыться…
- У меня умывальник! – перебила его Клавдия.
Уполномоченный крякнул, но нашелся все-таки:
- А теперь вам не надо никаких умывальников. И за водой за три версты ходить не надо. Краник повернул, и вода полилась сама собой – купайся – не хочу, стирайся – хоть каждый день!
Чернявый задорно поглядывал на растерянную Клавдию. Красиво рассказывал мужик про новую жизнь!
- Дак, и в баню можно провесть? – пристала она к мужчине, - и в огород? И на пожню?
«Цепкая баба» - подумал чернявый, - «Пристала, хуже репея»
- Куда хотите, туда и проведем!
Богатых изб в деревне не нашлось. В некоторых селах под сельсовет брали церкви, но здешняя стояла далеко. Неудобно. А нужно здание просторное, не на улице же собрания проводить? Единственная изба, приглянувшаяся уполномоченному была домом… вот этой любопытной гражданочки.
Та сразу рогом уперлась.
- У меня сын, невестка… Работники… Я сама… Как вас пустить?
- Мы поселимся у вас временно, не волнуйтесь, до особого распоряжения! – отчеканил уполномоченный и протянул «гражданочке» бумагу.
Алексей не возражал – можно и приютить ученого человека. Места много не займет – дом огромный. Бабка бесилась. И вдруг ее осенило.
- Мушшина, - начала она.
- Мушшины в ресторане, - перебил ее чернявый, - а я – товарищ Кравцов!
- Товарищ Кравцов, а ведь есть для вас вполне приличная изба. Новая! – заюлила Клавдия, - и хозяйка возражать не будет. Если только ведьмачек не боитесь, - уже тихо, почти интимно, чтобы Алексей не слышал, добавила она, - Пойдемте – покажу.
Новенький домик Авдотьи расположился на опушке светлого соснового бора. Бор возвышался над деревней, и с этой некрутой высоты все село было, как на ладони. Клавдия фальшиво-доброжелательно, тягуче позвала хозяйку:
- Авдотья-я-я! Дус-я-я-я! Это я!
Женщина вышла на крыльцо, требовательно взглянула на Клавдию.
- Здравствуй, Дусенька! У нас тут, видишь, это… Товарищ Кравцов. Новая власть. Требует на постой определить. И бумага имеется, - она живо обернулась, как бы приглашая Кравцова в разговор, и без того однобокий, - Да, товарищ Кравцов?
Он хотел было возразить, что ничего такого не требовал, что определение на временное проживание – дело сугубо добровольное, оплачиваемое, кстати, несмотря на разруху и недостаток пропитания в стране… Но не смог. Глазам Кравцова стало жарко, а язык прилип к небу. Перед ним стояла… жар-птица? Заморская королевна? Шамаханская царица? Кравцов не мог дать точное определение девушке, смотревшей на него прямо и строго.
Он, воспитанный чахоточной матерью в сыром полуподвале, выросший среди жиганов Петроградки, не имевший за душой ни гроша, и ничего святого, совсем еще недавно разрезавший монетой чужие ридикюли и увесистые кошельки, вдруг обрел прекрасную веру в светлое будущее. Веру в высшую справедливость, в народное счастье и торжество разума. Он, встретивший революцию с восторгом и горячим чувством, искренне желал своему забитому, затурканному народу процветания и готов был бороться за народ до последней капли крови…
Эта вера отвергала, сметала с лица земли все гадкое, грязное, мерзкое, что прилипло намертво, клещом впилось в отчизну. Несправедливо, когда одним – все, а другие должны довольствоваться тем, что имели. А чаще – не имели практически ничего. По трудам и награда? Ха-ха-ха! Какая награда за шестнадцать часов рабского труда? Миска бурды? Унизительные просьбы в лавке: отвесить в долг пшенички?
Он знал женщин и жалел их: и размалеванных проституток, безмозглых, развратных, тщательно скрывавших под слоем белил серые измученные лица. Они погибали, как собаки от рук «котов» сутенеров. Ничто. Плевок. Жизнь кокоток ничего не стоила. Он жалел таких, как мать: замученных трудами, с страшными, стертыми до мяса руками от стирки барских панталон, битыми мужьями, насилованными хозяевами – всем обидчикам все сходило с рук! За что это все русским бабам? Карма? Рок?
Нет. У кармы простое название – ка-пи-та-лиз-м. Деньги решают все. Без денег ты не человек! Общество нечеловеков? Такое общество не должно существовать! Общество, сгноившее тысячи и тысячи в окопах. Кравцов сам гнил в этих окопах. Общество, позволяющее дарить ш*юхам бриллианты, оставляя Русский флот без финансирования. Ш*юхи тонут в бриллиантах, а Русский флот тонет в Японском море! Общество, вальяжно развалившись за столиками с белоснежной скатертью, под стеклянной крышей атриума фешенебельного «Медведя» лакомится ухой из стерляди и «буше а-ля рэн», а народ довольствуется «бульонкой» в которой плавают разварные кишки и рыбья требуха! Кравцов жрал и не давился!
Какая любовь? Что такое – страсть? Буржуйские штучки, рассчитанные на дебелых красоток, скучающих в будуарах. Кравцов давно выкинул эту мерзость, эту пошлятину из головы. Борьба! Кровь! Война во благо всего мира! Три кита, на которых стояла новая вера Кравцова.
***
И вдруг – она, красотой солнечной оглушила Кравцова, убила наповал, победила! Если бы Дуся улыбнулась или кокетливо подбоченилась – Кравцов суровым взглядом пресек бы улыбку. Мещанство! Пустышки его раздражали. Но эта девушка смотрела прямо в глаза: сурово, со спокойным ожиданием. Черная коса покоилась на груди, на смуглых щеках ее акварельно разливался нежный румянец. И эта нежность органично сочеталась с ее внутренней силой, железным стержнем, который не переломишь так просто, не переиграешь.
- Надо, так надо, - спокойно согласилась она, - я в хижину переберусь. Обедов не требуйте, у меня много работы.
Авдотья зашла в дом и вскоре вышла, держа в руках то ли сверток, то ли свиток.
- Проходите. Располагайтесь.
Так сошел с ума несгибаемый товарищ Кравцов. Отныне и навсегда. А у Клавдии появилась весьма пикантная тема для сплетен.
Автор: Анна Лебедева