Елена Викторовна тогда подумала: «Я плохой исследователь. Я очень, очень плохой исследователь». Теоретик, бумажный человек. Здесь надо было искать, среди народа, по свежим следам. Ходить по избам, пить чай с местными. И не за так пить, а угощать городскими конфетами и баранками с маком. А не копаться в фолиантах, не разгуливать по музеям, не дышать пылью архивов.
Она винила себя, казнила, ругала, покусывая губы. Когда-то у нее были очень красивые губы. Сергею нравилось, когда она их покусывала, нервничая. Ему хотелось целоваться, он хватал жену и вытаскивал из-за стола, заваленного бумагами… Она тогда кричала, била его ладошкой по груди:
- Сережа, ну хватит! Ты не даешь мне работать!
А он смеялся, пуговица за пуговицей расстегивал ее блузку, покрывал поцелуями яремную ямку…
Сергей погиб в сорок втором под Синявино. А Елена стала вдовой. Но тогда ей было наплевать на смерть Сергея. Она завидовала мужу – погиб. Так легко. Убило осколком снаряда. Не мучился. А она живет и мучается. И конца мучений не видно – крепкое здоровье. Неубиваемое. Дистрофия жрала некогда сильные мышцы некогда красивого тела, но так и не сожрала - Котельскую эвакуировали в тыл, в деревню Каськово, сюда, где она только что прочитала красивую историю про любовь и расстроилась из-за темноты и равнодушия, тупой непробиваемости местных жителей.
Ее выхаживали тогда, в конце сорок второго. Выкармливали, как могли и чем могли. Бабы, в жаркой бане обмывая тело Елены, не стесняясь ее, плакали и причитали, аккуратно поливая горячей водой пергаментную кожу, обтянувшую тоненькие косточки. Русские бабы… Они никогда не жалели себя. Привыкшие к унижениям от мужа, свекров, власти, тянули свой воз с покорностью домашнего скота. Они и были кем-то, на вроде домашней скотины. И не роптали. И сердца их, давно окаменевшие к собственной персоне, разрывались от жалости к страданиям чужих.
И кто знает, может быть, именно эти старушки, а тогда молодые женщины, выхаживали Елену. Просто не помнят. В конце сорок второго, сорок третьего, после отладки «Дороги жизни» поток истощенных ленинградцев усилился, и деревенским тыловикам стало некогда плакать и удивляться – нужно было как-то размещать эвакуированных, возвращать их к жизни, давать какую-то работу, распределять по семьям сирот…
Нет, не было в них тупого равнодушия. Не могут быть эти люди равнодушными. Просто не привыкли русские выражать эмоции: улыбаться, смеяться… И вот – проняло, все-таки… Дуся. Тетя Дуся. Вылитая барышня с портрета. Потомок несчастной индианки. Кто же она?
***
Человек – не иголка. Не может он так просто взять и потеряться. Петр, княжеский бастард, не знал своих настоящих родителей. Да и не нужно ему этого. Истинным отцом был Осип, кузнец, дюжей силы и доброты человек. Случайно ли выбрал князь мужа для отвергнутой Натальи или намеренно, неизвестно. Но известно, что названного именем апостола мальчика Осип любил, как своего. Успел ли он полюбить экзотическую красавицу? Вряд ли. Наверное, он робел и не смел даже в глаза ей взглянуть – нездешняя красота, утонченность и печаль бывшей «барыни» отпугнут любого закабаленного крепостью человека.
А вот мальчика принял всей душой. Выкармливали его по-простому: мать Осипа жевала хлеб, заматывала жевки в тряпицу и совала мальцу в рот, чтобы не орал, как резаный. Из жалованных денег Петр отслюнявил несколько рублей (немалые средства), да вручил вдовой соседке, недавно родившей дочку. На прокорм «господского» младенца. Кто откажется?
Соседка Марья исправно кормила Петьку. Потому и рос смуглявый чертенок Петька здоровым и горластым. А там дело пошло: Осип, давно поглядывающий на рослую Марью, но боящийся греха (чужая ведь), упросил Марьиных свекров отдать ее в жены, клятвенно пообещав быть работником им вместо погибшего сына. Те и согласились: отправились с поклоном к барину, чтобы дал согласие на брачную сделку. Тот отмахнулся: да женитесь вы хоть друг на друге, ироды, только отстаньте. Не до Осипа – со своими делами не разобраться.
Так и сошлись. Стало у Осипа двое ребятишек. А там и собственные дети пошли. Марья была плодовитой и дородной. Все отроки и отроковицы перемешались – не разберешь, кто и где. Старший Петька все равно выделялся: черными смолистыми завитками кудрей, цыганскими глазами, смуглявостью гибкого тела и особой посадкой гордой головы. К пятнадцати годам Петр выглядел взрослым парнем. Вполне жениться мог. Правда, батюшка не позволил. Не время – началась война с Наполеоном. Шут его знает – может, и до здешних краев доберется. До женитьбы ли?
В солдаты парня не забрили: не иначе – протекция барина помогла. Наверное, все-таки интересовался старый хрыч судьбой бастарда. Наверное, мелькали мыслишки в голове князя: прибрать Петьку к себе поближе. Оно и понятно: от фрейлины «ея величества», матери нынешнего императора, рождались одни девки, да и то болезненные: из пяти детей в живых только одна девочка осталась.
Фрейлина усадьбу мужа ненавидела, рвалась в Петербург, поближе к маскарадам и к балам. Да и вдовствующая императрица Мария Федоровна настоятельно рекомендовала быть при дворе своей наперснице. Надо было уезжать в Петербург. И с тех пор роскошное имение пустовало: князь обязан был императрице собственным благосостоянием: ведь женитьба на фрейлине спасла его от опалы Павла, давно точившего зуб на Потемкинскую свиту. Злопамятным царьком оказался Павел: все, что великим фаворитом Екатерины создано было – уничтожал. Даже форму солдатскую, для вояк удобную и практичную, вновь заменил на другую, на прусский манер пошитую: солдатушкам на горе, курам на смех.
Не раз еще в жизни своей вспомнит Князь Выжигов кроткую Наталью. Нынешняя супруга по сравнению с ней настоящей гадюкой была. Прознав о заморской любовнице, всю жизнь это ему вспоминала. Потому и спрятан был Петька в деревне, среди навозной вони, подале от мстительной княгини.
Через четыре года князь похоронил Вертинскую, законную свою супругу. Дочка Софья воспитывалась в Смольном. Старик вернулся в имение – умирать. Чувствуя свою близкую кончину, князь потребовал разыскать Осипа и сына его Петра.
Приказчик передал кузнецу княжескую волю. Вот уж напасть. Правильно сказано: «Избавь нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Как снег на голову. Осип почувствовал: ничего хорошего ждать не стоит. Замер весь. Замер и Петр. Затосковал. Он, красавец, головная боль и морока девичья, готовился к свадьбе. Анну, молоденькую, востроглазую, шуструю – выбрал сам, еще во время войны с Наполеоном снюхались, пока вместе за ягодами бегали. Оставалось только барина дождаться, чтобы согласия барского попросить. Без его ведома жениться нельзя было. Больше всего Петя боялся, что князь выдаст Анну за другого. Или себе оставит: красивенькая девчонка была, баская. Отчаянная. От отчаяния набралась Анна смелости.
- Я, Петя, только твоей буду. Никто мне не люб, - призналась она парню однажды.
А там и до греха недалеко.
К появлению барина Анна была уже в тягостях. Петька хотел уберечь девушку от позора. Как он обрадовался приезду князя! Уже уговаривал отца. Тятя торопливость сына понял, помрачнел. Чувствовал беду: не быть Анюте счастливой женой.
Так и случилось. Князь Выжигов поблагодарил Осипа за воспитание столь прекрасного отрока.
- За добродетель твою жалую тебе вольную грамоту. Отныне ты свободен, и семья при тебе – свободна.
Резко постаревший, безобразный, отечный, сидел он в своем любимом кресле, поглядывая на пригожего парня. А тот стоял, как обухом по голове ударенный: как это? Родной батюшка – вовсе не родной, а настоящим отцом является эта дряхлая развалина?
Осип покосился на Петю – смекнул, в чем дело и бросился на колени:
- Батюшка наш пресветлый! Дозволь Петру жениться. Уже и девушку ему выбрали, только твоего дозволения ждем!
А тот и слышать не желал о свадьбе. Как же, вспомнил свою любовь… Почтить память Натальи вздумал… Благое дело совершить.
- Нечего с темным сбродом свою кровь мешать. Ты – мой потомок, и повелеваю тебе свою стезю найти, - обратился князь к Петру, - вот гербовая бумага, в которой значишься ты моим племянником, сыном покойной сестры моей. А вот прошение за моей фамилией – ходатайство о зачислении твоем в гренадерский полк. С этой бумагой велено тебе явиться в Петербург, засвидетельствовать свое присутствие в коллегии и приступить к военной службе в звании рядового. А там, глядишь, за заслуги перед отечеством, до капитана дослужишься.
- Отец родной, так ведь Петенька в военной службе не разумеет! – Осип валял бороду по вощеному паркету.
- Научат. Карьеру сделает! Будет достоин имени своего! – Выжигов начал гневаться, но быстро потух. – Виновен я перед матушкой его. Не отмолю грех свой. Раньше надо было Петю в благородный пансионат при Московском университете отправлять, уже ротмистром был бы, да вот… не успел.
Он окинул строго ладную фигуру потрясенного Петра:
- Содержание твое обеспечу в полной мере. На большее не надейся: сие имение Софье положено. Да и оно тебе без надобности: иная жизнь тебя ждет, великого мужа достойная.
На Осипа было больно смотреть. Петр же, совершенно разбитый и опустошенный известием от «благодетеля», вообразившего себя вершителем судеб, покорно поклонился в пол и облобызал барскую руку.
Нет, Аннушка не была опозорена. Сделать это не позволил Осип. Впервые ослушавшись грозного князя, он тайно обвенчал молодых в часовне, молельном доме монахов-отшельников, расположенном в глубине глухих новгородских лесов. Не убоялся старый кузнец ни плетей, ни барского гнева. Да и что его бояться – все равно сдохнет. Как последняя собака. Знал Осип последнее слово Натальи, тяжко умиравшей в родах:
- Ты хороший Осип. А Князь дурной. И умрет дурно. И от дома его камешка не останется. И род его будет горькую долю хлебать. И земля эта будет горькой полынью зарастать, и небо пустым будет, дожди стороной обойдут княжескую вотчину! Уезжай отсюда, Осип.
***
На всю жизнь запомнила Анна тайную свадьбу. Не было горше свадьбы. Не радостью светились молодые – слезами поутру умывались. Не смели сбежать – Анна уже не могла, а Петр испугался за Осипа: что с ним будет, ежели князь прогневается?
Через неделю он уже был в пути. Судьба его сложилась героически: он погиб на Кавказе в звании ротмистра Нижегородского драгунского полка (как и предсказывал князь) от тяжелого ранения. Славный был человек – черкесы боялись его и люто ненавидели «предателя», считая бравого ротмистра выходцем из кавказских гор.
***
После того, как Петра увезли, Осип заколотил дом досками, приказал жене и детям собираться, призвал молодую невестку к себе, да отправился в дорогу, в Верховье, что на Вологодчине стоит, где требовался дельный кузнец для работы по ковке церковной ограды и разной утвари. И платить сулили хорошо, и домишко давали. И никто к Анне не придрался – семье Осипа принадлежит, а значит – вольная.
Там, при храме и разрешилась Анна от бремени дочерью Акулиной.
Как заневестилась Акулина, кровь от крови Петра, выдали ее замуж в другое село, за парня из зажиточной семьи. И у Акулины дети пошли, и у этих детей пошли дети: все белявые и светлоглазые. Никто и не помнил, и знать не знал про красавицу Наталью, про князя и его сына Петра. Жили и жили себе: женились, рожали детей, почитали родителей, боялись Бога, работали до седьмого пота, плодились и размножались, умножая людское состояние России.
Князь, подвергшись слезливой сентиментальности, часто ходил на погост, где подолгу сиживал у простенькой могилки своей возлюбленной. Незадолго до смерти заказал памятник – красивого ангела. Скульптор, выписанный из Тихвина, долго не мог понять, чего просит от него барин: вынь да положь ему индианочку. Но с ангельскими крылами! Недолго думая, срисовал провинциальный художник портрет многорукой богини Лакшми, только руки лишние убрал, а вместо них к спине крылышки приделал. Зряшная работа. Умер князь в мучениях, не успев заплатить мастеру за работу. Статуя так и провалялась где-то на задних дворах имения.
Дом и сад, и деревни перешли супругу Софьи, законной дочери князя. А тот, оказавшись заядлым картежником и пьяницей, промотал имение, оставив жену в нищете. Усадьба долго ходила по рукам, покупалась и перепродавалась, пока не пришла в полный упадок. Вместо роскошного здания с каменными колоннами, среди запущенного сада высились кирпичные развалины с остовами арочных окон. Над ним кружили вороны, облюбовавшие барскую усадьбу под свою воронью империю.
Автор: Анна Лебедева