Перейдём к самой поздней по времени написания петербургской повести Гоголя. Из всех петербургских повестей вокруг него разворачивается больше всего споров, а варианты толкования наиболее противоречат друг другу.
Начнём с привычного всем “социального” взгляда, который можно выразить словами: “я брат твой”. Скорее всего, именно о нём вам говорили в школе. Согласно этой версии, перед нами типичная история бедного одинокого петербургского чиновника, который добросовестно выполняет свою работу, никому зла не делает, но из-за низкого положения никто его за человека не считает. Ветер на него дует со всех четырёх сторон. Он всегда метафорически на площади, один и не защищён.
И тут мрак его жизни освещает она - новая шинель. Коллеги сразу же принимают принарядившегося Акакия Акакиевича в свой круг. Но её кража возвращает героя обратно на низшую ступень - удар, которого он не выдерживает и умирает. Вот такая трагическая история простого одинокого человека. От “и крестьянки любить умеют” Карамзина до “титулярный советник тоже человек” Гоголя.
Википедия называет это “манифест социального равенства”. Наряду со “Станционным смотрителем” Пушкина, перед нами начало одного из самых известных типов русской литературы - маленького человека. Я воспринимаю эту трактовку с долей иронии, потому что такой прямолинейный подход к повести, по моему мнению, страшно её обедняет. Но это не означает, что его нужно полностью отвергать. Сама его популярность показательна.
Дело в том, что к 30-м годам XIX века всем окончательно надоело читать о падающих в обморок барышнях и демонических соблазнителях. Петербургское население стремительно растёт, появляются новые социальные группы, а значит, новые источники материала, читатели.
Интерес к ним стал по-настоящему массовым. Выходят многочисленные сборники очерков и повестей о жизни бедняков, вроде “Физиологии Петербурга”. Позже группа литераторов и журналистов выберет себе ироничное имя “натуральная школа”, а идейным наставником - Белинского. Гоголевскую “Шинель” (хотя автор ни в какие кружки и течения не входил) объявят своим главным претекстом. Так зарождался русский реализм.
Но глупо ставить “Шинель” в один ряд с многочисленными жизнеописаниями бедных чиновников. Поэтому мы постараемся отвлечься от жалости и перейти к другой, не менее традиционной, но менее известной трактовке.
Дело в том, что “Шинель” в некоторой степени повторяет сюжетную схему жития. Если быть точным, то здесь я соединю две версии: в повести видят одновременно и житие, и антижитие, то есть пародию на этот жанр.
Итак, в одном департаменте служил чиновник - сказочный зачин.
Традиционно житие начинается с рождения будущего святого от благочестивых родителей. В нашем случае, чем внимательнее мы вчитываемся в первую сцену, тем больше она пугает.
Акакий Акакиевич рождается от мёртвого отца и покойницы-матери. Причём покойницей её называют не просто потому, что умерла она до написания повести. Она выступает покойницей именно в этой сцене: покойница подумала, покойница расположилась - сказано в тексте. Также она названа, внезапно, старухой.
Тут же ребёнка и крестят в нарушение нескольких правил: ночью, не в церкви, присутствие священника вообще не упоминается, а вот только что родившая мать присутствует. Мы знаем дату рождения, но предлагаемые в повести имена в святцах в марте не встречаются. Всё это породило теорию о том, что крещения на самом деле не было. Акакий Акакиевич был мертворождённым, а все последующие события протекают не в реальном мире, а в каком-то потустороннем месте для неприкаянных душ. Конечно, место это - Петербург.
Времени в повести нет: Акакий Акакиевич назван “вечным” титулярным советником. Никто не помнит, когда он поступил в департамент. Он был там всегда. Его внешность также не меняется.
В этом потустороннем Петербурге стоит вечная зима. Вспомним, что Башмачкин приходит к мысли о необходимости новой шинели из-за усилившегося мороза. Затем он копит минимум полгода, судя по тексту, потом ещё 2 недели уходит на шитьё - и тут нам снова сообщают, что “начинались крепкие морозы”. А уже в эпилоге значительное лицо грабят опять-таки во время вьюги. Холод - ещё один признак царства мёртвых.
Такие себе посмертные мытарства в виде жизни мелкого чиновника в проклятом городе.
Но нашему герою всё нипочём. Его жизнь, теперь уже без приставки “анти-”, действительно напоминает житийный канон. Он одинок, то есть безбрачен, живёт своей внутренней жизнью, не обращая внимание на суету или земные блага, не стремится, даже бежит от повышения. Он благочестив скорее не по сознательному выбору, а в силу внутренней “инаковости”, то есть юродства. Он живёт совершенно иной системой ценностей, которая по земным меркам кажется окружающим странной. И в центре этой системы находится слово.
Во времена Средневековья, если уж мы говорим о житиях, честь быть переписчиком доставалась только лучшим. Эта работа считалась боговдохновенной миссией: искусный переписчик помогал сохранять важные события для вечности. При этом менять что-либо в тексте строго запрещалось.
В повести этот образ высокой миссии иронично снижен. Он переписывает совсем не Библию или летопись, а канцелярские бумаги. Но Акакия Акакиевича это волнует мало: он, как и древний переписчик, полностью погружён в мир текста и не обращает внимания на окружающих. А известное “гуманное место” происходит только тогда, когда ему мешают писать.
То есть, с точки зрения этой трактовки, жизнь его до обретения шинели - не мрак и ужас нищеты, а счастливое время для человека, взгляд которого обращён внутрь себя, а не на внешние обстоятельства. Вспомним, что он даже разговаривать нормально не умел, произносил только отдельные слова и междометия. Это вполне вписывается в образ. Речь - связь с миром, которая ему не нужна.
В житие герой традиционно подвергается искушению. В нашем случае бесам добраться до Акакия Акакиевича помогает петербургское пространство: своим пронизывающим холодом оно делает дальнейшее игнорирование бренной реальности невозможным.
Чем бесы традиционно искушали святых? Золотом, роскошными одеждами и женщинами. Всё это мы имеем далее.
Акакий Акакиевич решает сходить к портному. Это тоже герой не простой. Петрович живёт высоко на чёрной лестнице, крив на один глаз и рябоват - все внешние признаки нечистой силы. Из 5 упоминаний “чёрта” в тексте 4 в связи с ним. Жена его называет “одноглазым чёртом”. По пути к нему Башмачкин чувствует страшную вонь, что в гоголевских текстах сопровождает нечистую силу (кстати, укравший душу-нос у Ковалёва Иван Яковлевич тоже досаждал жертве вонью). Портной продолжает дело заговора против нашего героя: убеждает его заказать шинель, провоцирует, искушает.
Настоящие святые холода не боялись. Сюжет о том, как они без одежды странствовали по улицам, довольно типичен. Но то ли они не имели дело с Петербургом, то ли Акакий Акакиевич оказался слаб. Он стойко выдерживает месяцы лишения, но не ради спасения души, а ради новой шинели. В мечтах о ней он даже чуть не делает описку. Впервые в жизни. Но намёка не понимает.
Получив шинель, он становится полноправной частью петербургского общества. Во-первых, одежда здесь крайне важна, мы много об этом говорили. Во-вторых, он поддался искушению, чем радует всех окружающих мелких бесов, скрывающихся под личиной канцелярских карьеристов.
Его приглашают на праздник, и здесь продолжается его моральное падение. Вместо привычной работы после обеда он валяется на кровати. После, уже в темноте, когда, как мы знаем, демон зажигает фонари, чтобы показать всё не в настоящем свете, идёт в центр города, заглядывается на витрины, на нарисованных в них женщин.
Если раньше он даже брился без зеркала, то теперь постоянно рассматривает своё отражение. На вечере он выпивает шампанского, наблюдает игру в карты и даже преследует какую-то даму.
Акакий Акакиевич окончательно попал в руки злых сил, которые тут же с ним расправляются. Он лишается своей шинели, а после попадает в водоворот петербургской бюрократии, апогеем которого становится сцена у значительного лица.
Мы не знаем должности этого генерала, просто значительное лицо - безликое воплощение идеи начальства. Это двойник нашего героя, тот, кем он мог бы стать, если бы был более удачлив. Кстати, перед тем, как у генерала крадут шинель и дух наконец-то успокаивается, он делает абсолютно то же самое, что и Башмачкин: посещает вечер, выпивает именно 2 бокала, собирается ехать к женщине.
Так уж на святой Руси все заражено подражанием, всякий дразнит и корчит своего начальника.
Обыкновенный разговор его с низшими отзывался строгостью и состоял почти из трех фраз: «Как вы смеете? Знаете ли вы, с кем говорите? Понимаете ли, кто стоит перед вами?» Впрочем, он был в душе добрый человек, хорош с товарищами, услужлив, но генеральский чин совершенно сбил его с толку. Получивши генеральский чин, он как-то спутался, сбился с пути и совершенно не знал, как ему быть.
Этот человек не типичный карьерист. Ему хочется другого общества, общения с людьми, но он не может противиться неписаному давлению своего положения. Не каждому генералу в Петербурге жить хорошо.
После всех мытарств наш практически святой теряет свою душу и превращается в злобное привидение, нападающее на прохожих. Становится частью потустороннего мира Петербурга. Так наше житие превращается в антижитие. Он не прошёл испытание и теперь принадлежит городу.
Как мы об этом узнаём? В действие вновь вступает коллективное информационное пространство Петербурга - слухи.
По Петербургу пронеслись вдруг слухи, что у Калинкина моста и далеко подальше стал показываться по ночам мертвец в виде чиновника, ищущего какой-то утащенной шинели и под видом стащенной шинели сдирающий со всех плеч, не разбирая чина и звания, всякие шинели.
Если принять версию о том, что живым он и не был, то Башмачкин в конце не умер, а просто перешёл окончательно на сторону злых сил.
«В полиции сделано было распоряжение поймать мертвеца, во что бы то ни стало, живого или мертвого, и наказать его, в пример другим, жесточайшим образом, и в том едва было даже не успели».
Если говорить о рациональном подходе, то по этой версии под прикрытием призрака действует обычный грабитель. Тем более, что у него, как и у грабителей Башмачкина, были усы.
Как и любые толкования, вышеизложенные версии не исчерпывают повести. Вряд ли это вообще возможно. Кто знает, возможно, перед нами и вовсе краткая версия романтического романа о “рыцаре бедном”, готовом на подвиги самопожертвования ради той, которую он называет “подругой”. Больше версий, хороших и разных.
Ещё о гоголевском петербургском тексте:
