Все оказалось до обидного просто. Ребятишки того времени плохо помнили саму Авдотью. Ее образ, закрытый туманом лет, вспоминался старушкам конца двадцатого столетия, как тень, абрис, женский силуэт.
Зато каша Дусина помнилась всю жизнь. Среди воспоминаний о полуголодном существовании в двадцатых годах Дусина каша была самым ярким и объемным воспоминанием. Ее запах, ее вкус еще сотни раз возникал перед глазами. Особенно, во время войны, когда вчерашние дети, уже взрослые, хлебали целыми половниками тяготы и лишения, доставшиеся на их горькую долю.
Дусина каша снилась голодными ночами, морозными вечерами, во время бомбежек и обстрелов, на поле боя, в землянке или в нетопленой избе. Снился грубый стол, длинные лавки на чурбаках и ведерный чугун, внутри которого была она, горячая, с хрустящей корочкой снаружи, пропитанная доброй четвертью постного масла, она – королева русского стола, кормилица и спасительница, та самая добрая, сытная, вкусная ячневая каша!
И в «святые», лихие девяностые, когда жалкую пенсию этим старухам не платили месяцами, еще не раз, и не два спасала их от голода та самая «Дусина» каша. Запаришь ее в печи, польёшь маслицем, а то и импортного маргарина в пластиковой ванночке целую ложку щедро отвалишь – и в желудке становится хорошо и спокойно. Сыто.
- Жить можно! Каша есть, дак че не жить? – скажет то одна, то другая бабушка, - лишь бы не было войны!
Когда пропала тетка Дуся, дети еще некоторое время донимали матерей:
- Мамка, а куда Дуся ушла? А где она? А кашу будут нынче варить? Куда Дуся-то подевалась?
И матери, без того задерганные «прелестями» новой и «прекрасной» жизни, раздраженно отбрыкивались:
- Да отчепись ты, короста! Я откуда знаю, куда вашу Дусю лешак прибрал!
Детский ум гибок, на фантазию богат. Точно – леший тетю Дусю уволок! Уволок, уволок, заблудил, заманил в болото и загубил!
Они поделились переживаниями с новой учителкой, строгой, по-городски одетой старой девой. А та, атеистка по призванию, в ногу шагавшая с новым временем, объясняла:
- Никаких леших и чертей на свете нет, дети! Все это – народный фольклор, рожденный темными умами угнетенных крестьян! Скорее всего, Дусю убило елью на лесозаготовках. Или она оступилась и утонула в трясине.
- Леший ее туда загнал, да? – радовались догадке ребятишки.
- Нет никакого лешего! И русалок нет! Это суеверия! – сердилась учительница.
- А че мамка тогда…
- Прекратить! Вы срываете урок! Первая группа – не отвлекаемся! Внимание на доску! Задача вторая. Читаем условие задачи… Вторая группа… Вторая группа, разговорчики! – учительница громко стучала указкой по парте, - проверочная работа по теме «вычитание и сложение дробных чисел»!
Сложение и вычитание дробных чисел так и не отложилось в головах многих. А вот то, что тетю Дусю убило деревом – запомнилось. Вот потому и закричали вразнобой старушки про то, как убило тетю Дусю, увидев портрет прекрасной женщины…
Эти бабульки, сами того не ведая, навели Елену Викторовну, ленинградку, блокадницу, интеллигентную женщину – на верный след. Вечером Елена угощалась чаем у одной из них, где и услышала новую историю: историю Авдотьи и мужа ее Виктора, пропавшего ни за грош из-за «злого уполномоченного». Старушки рассказали ей про стрельбу, про первого председателя все, что помнили, хотя помнили совсем чуть-чуть.
Елена Викторовна сама уже не знала, для чего она этими поисками занимается. Но что-то толкало ее, влекло с неведомой силой, мешало вернуться в питерскую квартиру, отвлечься, заняться своим здоровьем, проведать могилы родителей на Пискаревке, продолжить читать лекции студентам – да мало ли дел у человека?
С Любой она сохранила теплые отношения. Люба предложила Елене приезжать почаще, чтобы отдохнуть. Не до приглашений: страна разрушилась, работы не было, надо как-то выживать, ребенка растить. Но… Каким-то странным чутьем Люба ощущала – Елена не чужой человек. Никому не было дела до истории родного края, а ей – не все равно. Вон какую сказку рассказала. Вон, какие предки у Любы и маленькой Амалии-аномалии! Что она про Индию знала? Зита и Гита – вот что всплывало в голове. Ну надо же… Вот тебе и Зита… С Гитой.
Елена Викторовна продолжила поиски. Теперь она вплотную занялась биографией Виктора Кравцова. Если оба: Виктор и Авдотья пропали, то как? И ребенок от них – кто? А старые жители, которые могли бы помочь ей, как назло, умирали, уходили из этого мира, унося с собой так и неразгаданные тайны… Господи, да что она привязалась к этому Кравцову, черт побери!
Откуда ей было знать, что течет в жилах «ленинградки» горячая индийская кровь, и тянет она Елену к истокам, к родным предкам, туда, в самую глубь, в самую соль – иначе для чего сама жизнь, если не знать тех, кто дал тебе ее? Елена сама давно уже стала историей: она видела блокаду, она выжила в голодном и холодном Ленинграде, она ВСЕ помнила. И через много лет ЕЕ записи и записи ее современников были одним из многих доказательств, противоречащих чудовищному высказыванию «Надо было сдать Ленинград немцам – к чему нужны эти бессмысленные жертвы»
Во время поисков Кравцова и Авдотьи удалось выявить крепкую веточку семейного древа Любы и найти Анну – корешок. От Анны родились трое: девочка и два мальчика. Выжил только Василий – судьба хранила его. Василий – дед Любы, хороший, крепкий человечище. И Люба его помнила уже стариком. Крепким, кряжистым и суровым. У деда все горело в руках, мастеровитый хозяин – семья жила в его доме. Почему же он не рассказывал об Авдотье?
Потому и не рассказывал. Время такое – старались скрыть. Ничего не говорить о Кравцовых. Бабушка Настя тоже молчала: всю жизнь за деда тряслась: вдруг что пронюхают? Сами ведь в двадцатых кулаками считались. Не надо ворошить! Вдруг Кравцовы нашли друг друга. Может, им удалось скрыться под другими именами? Время было беспаспортное. Чем черт не шутит? Пусть проживут счастливо, может, получилось у них?
Не стоит судить за вынужденное молчание давно умерших людей. Они и так настрадались. Люба жалела своих предков: досталось их генеалогическому древу, будь здоров. Будто это дерево – пальма заморская: и морозом ее из почвы выдавливало, и градом било. Нечего в России неженкам делать. Скукожилось деревце, замерзло, замерло. А все равно – нет-нет, а вдруг расцветет на нем диковинный по красоте цветок. Ударят злые морозы, убьют хрупкий цвет, но через сто лет вновь оживает красота, благоухает, радует окружающих: что это за чудо? На такой коряге – и такая прелесть?
Люба дала себе слово: сохранить прекрасный цветок. Уберечь от холода и стужи. Взлелеять, вскормить и дать окрепнуть, чтобы никакие жестокие времена не коснулись его прозрачных лепестков! Она попросила Елену Викторовну подарить ей репродукцию портрета «княгини» и подолгу любовалась хрупкостью и нежностью рисунка – бывают ведь на свете такие королевы! Жалко, что Люба ничего не переняла от своей пра-пра-пра. Она бы не позволила себя погубить! Нет, не позволила!
Елена предлагала Любе копию портрета князя, но та отказалась:
- Вот уж нет! Знать его не желаю! Мне до его княжества, как до фонаря! Извращенец! Эксплуататор!
- Но по современным реалиям можно ведь и землю оспорить?
Люба усмехнулась: современные реалии, ага! Земля предков… Как бы своего законного куска не лишиться!
- Нет, Елена Викторовна, нам чужого не надо, но и своего мы не отдадим.
И не отдавала.
Амалия росла и хорошела. Отец повадился ей рассказывать перед сном чудесную сказку про заморские края, про злого купца, укравшего маленькую принцессу из хрустального дворца. Про чудесного принца, спасшего несчастную красавицу. Про пир на весь мир, про «по усам лилось, а в рот не попало», про то, как у принцессы родился королевич Елисей, а у Елисея – дочка. Про то, как дочку унес Ворон-Воронович в снежный край. Про скитания девочки и ее чудесную любовь.
- А потом та девочка вышла замуж и на свет появилась… появилась наша мама. И вот однажды мама закопала в землю зернышко, а из зернышка вырос этот… тюльпан… Все мамы сажали капусту, а наша – тюльпан. Мама вечно поперечная у нас! И однажды утром иду я на работу, смотрю – а в тюльпане ты сидишь. Ну что делать… Кричу маме: «Люба, у нас девочка в тюльпане сидит! Мама прибежала, тебя из тюльпана вытащила и положила в коляску!»
- Эй, Шехерезада, - шептала Люба, просунув в створку двери голову, это «Дюймовочка». Что ты ребенку опять рассказываешь ерунду?
- Идите, женщина, козу доить! – Тимофей таращил на нее страшные глаза и продолжал «заливать» в уши обожаемой дочери всякую тарабарщину про принцесс. Он уже на целую «Санта-Барбару» напридумывал и до сих пор ни разу не сбился с канвы. Амалия помнила папин "сериал" от и до. Их с папой генеалогическое дерево, в отличие от настоящего, пышным цветом цвело и пахло розами.
Потом уже, когда девочка стала старше, пошли истории посерьезнее. Елена Викторовна к тому времени стала совсем плоха, часто болела, и Люба решительно забрала ее к себе:
- Вы одинокий человек! А в Питере столько гадства развелось – я по телику смотрела: за квартиру жизни лишают. У нас побудете. Я скотину завела – кушать есть, что! На молочке протянем! Пенсию опять задержали?
Елена Викторовна кивала.
- Сволочи! – цедила Люба.
Она привязалась к старой женщине. Сколько интересного узнала через нее. В С-Петербург раз десять дочку возила. Елена, несмотря на преклонный возраст, везде уже с Амалькой побывала, а музеи все не кончались, и не кончались…
- Кем ты хочешь стать, Амалечка? – спрашивала Елена девочку.
- Ветеринаром! – твердила Амаля после посещения зоопарка.
Потом она хотела стать просто врачом. Потом – историком, как бабушка Лена. Потом – княгиней (был и такой период в жизни Амалии), потом (уже в семнадцать лет) девушка определилась и грезила о стезе востоковеда.
- Кровь! – многозначительно поднимала указательный палец к потолку Елена, - кровь зовет!
К тому времени жизнь в бывшем колхозе начала понемногу налаживаться: у Любы и Тимофея была постоянная работа и небольшой бизнес, отстраивались понемногу, люди начали возвращаться в деревню. Не без трудностей, конечно, не без потрясений – пенсионный возраст накрутили, реформ напридумывали нелепых, мошенников развели, а уж при власти этих мошенников развелось… Но народ жил, выживал, плодился – наш народ ничем не испугаешь. Выживаемость – в самой природе русского человека.
Но зато у Елены Викторовны пошла белая полоса! Перед самым ее столетним юбилеем сотрудники института вспомнили о коллеге, о ее заслугах, о сложном прошлом женщины. Государство позаботилось о финансовом положении Елены, и вообще было крайне любезно и предупредительно к ней. Прямо, фея из сказки – любой каприз – нате!
А каприз у Елены был простым – помочь разыскать ей некоего Кравцова и супругу его, Авдотью Ивановну, в девичестве – Бровкину. Следы Виктора Кравцова затерялись где-то в Череповце. А жена Кравцова, уехавшая вместе с маленькой дочерью к мужу на свидание, пропала без вести по пути в этот городок. И все. Никто. И ничего. Может, уважаемое государство поспособствует поискам, сделает такой подарок Елене Викторовне?
Автор: Анна Лебедева