Глава 41
– То есть вот так просто взял и вспыхнул, – слышу ироничный голос Лебедева, когда следующим утром захожу в регистратуру. – Заполыхал, как факел. О, Влад! Привет! Тебе приходилось видеть спонтанное возгорание?
– Нет, такого не бывает.
– Я видел собственными глазами, – уверенно продолжает Валерий. – Ни зажигалки, ни спичек, ничего!
Осторожно выглядываю из-за стеллажа. Чисто мужская компания: Лебедев, медбрат из диагностического Влад Поляков и, конечно же, Фёдор Достоевский, который не писатель.
– Он прав! – решил администратор поддержать не в меру болтливого доктора. – Я как-то ездил по вызову, и мы нашли только ноги одной старухи. Всё остальное сгорело до пепла. Но стул, на котором она сидела, почти не обгорел.
– Мужчины, – выхожу из своего укрытия, заставляя всех троих дёрнуться. – Прекратите трепаться и вернитесь к работе.
– Да, конечно, – слышу в ответ.
Я до сих пор не понимаю, зачем держу Лебедева на работе. Он же такой… кроме слова «противный», другие на ум не приходят. Но, увы. Этого слишком мало, чтобы уволить человека.
– Эллина Родионовна, вас вызывает Вежновец.
Прочищаю горло. Не знаю, что понадобилось главврачу, но едва ли он меня зовёт, чтобы сказать что-нибудь хорошее. Еду в лифте, перебирая события последнего времени в попытке найти какой-нибудь промах. Как говорится: предупреждён – значит вооружён. Но ничего на ум не приходит. Не было крупных ошибок.
Первое удивительное открытие настигает, когда оказываюсь в приёмной. Там, за своим рабочим столом, восседает… Всё та же неизменная Александра Фёдоровна Романова. При виде меня улыбается, словно мы с ней старые подруги, и не было того приснопамятного разговора, когда я прямо дала ей понять, чтобы убиралась из клиники на все четыре стороны.
– Доброе утро, Эллина Родионовна, – лучится дружелюбием секретарь. – Иван Валерьевич вас ожидает.
– Доброе утро, – отвечаю максимально вежливо, прохожу в кабинет.
Его Величество Иван Седьмой (шестеро в русской истории, как известно, уже были) восседает за своим огромным письменным столом, явно выдающим его один маленький комплекс. В психоанализе это называется сублимацией. Улыбаюсь про себя, но скоро мне становится кисло.
– Эллина Родионовна, доброе утро! – император выбирается из своего не менее громадного кресла, в котором смотрится жалким карликом. – Разрешите вам представить: Матильда Яновна Туггут.
Со стула напротив поднимается высокая, под 185 см примерно. Длинные тёмно-каштановые волосы спускаются мягкими волнами ниже плеч и блестят. Безупречное, с чёткими, но мягкими чертами лицо. Гладкая кожа, высокие скулы и изящный нос. Миндалевидные глаза, густые брови и длинные ресницы. Полные губы. Изящная стройная фигура. На встречу с главврачом она надела строгое, цвета кофе с молоком платье, которое подчёркивало её утончённую талию. Изящные сандалии туфли её образ. Её элегантность и естественная красота были поистине впечатляющими, и будь на моём месте мужчина, он бы очаровался.
В целом своим внешним видом девушка напомнила мне Барбару Брыльску из «Иронии судьбы, или С лёгким паром!». Но я заметила кое-что: взгляд хищницы. Передо мной стояла, если можно так выразиться, волчица в овечьей шкуре. Об этом говорил её взгляд, скользнувший по мне с лёгкой пренебрежительностью, и холодная уверенность в каждом движении. Она держалась так, будто весь мир должен был вертеться вокруг неё.
– Здравствуйте, – мы пожали друг другу руки, обменявшись дежурными улыбками.
– Матильда Яновна будет работать в вашем отделении заместителем! – торжественно объявил Вежновец.
Я подняла брови, глядя на него изумлённо. «Здрасте, приехали, – пронеслось в голове.
– Матильда Яновна, простите, вы не могли бы нас оставить на пять минут? – попросил её Вежновец, поняв, что просто так подсунуть мне эту напыщенную самовлюблённую фифу (к гадалке не ходи, что она именно такая) не получится. Я не из тех руководителей, которыми сверху можно помыкать, как тебе вздумается. У меня своё мнение имеется.
– Слушаю вас, Эллина Родионовна, – с некоторым напряжением в голосе произнёс главврач.
– Будьте любезны, объясните, с чего вы решили кого-то назначить на должность моего заместителя без согласования со мной.
Вежновец растягивает уголок рта, изображая веселье. Но я-то вижу: натянут, как струна.
– С того, уважаемая Эллина, что здесь я – главный врач, а вы – всего лишь завотделением и подчиняетесь непосредственно мне. Устав клиники забыли? Напоминаю. В моих возможностях назначать вам зама. Никакого согласования для этого мне не требуется.
– Я думала, у нас с вами более… дружеские отношения.
– Ха! Ха-ха! – делано смеётся главврач, откидываясь в кресле и скрещивая руки на груди. – После всего, что вы для меня сделали? После шантажа и прочего? А кто пропихнул Гранина обратно? Не вы ли? – и сверлит злыми глазами.
– Нет, это было его желание. А о том, какие связи у него, сами могли бы догадаться, – отвечаю резко.
– В любом случае, это ничего не меняет. Матильда Яновна прекрасный специалист. Вот, – указывает мне на папку на столе. – Можете ознакомиться с её личным делом. Выпускница Педиатрического медицинского университета, окончила ординатуру по специальности «Инфекционные болезни».
На этом список достоинств госпожи Туггут заканчивается, видимо, поскольку Вежновец внезапно замолкает.
– Я ознакомлюсь с её личным делом. Но ваш поступок считаю возмутительным и несправедливым. На вакантную должность я хотела назначить Лидию Туманову. Она это заслужила по праву. А вот чем у меня в отделении будет заниматься инфекционист, вы об этом подумали?
– Ничего, работы у вас всем найдётся, – помахал рукой в воздухе Вежновец. Как сиятельный барин, которому надоело попусту разговаривать с прислугой.
«Ну, я тебе припомню», – злюсь на главврача и выхожу.
– Когда выходите на работу? – спрашиваю Матильду, которая сидит в приёмной и играет –в смартфоне лопает разноцветные шарики.
– Я думала, мне Иван Валерьевич скажет, – чуть растягивая слова, сказала Туггут равнодушным голосом. Глядя в её глаза, нахожу ещё одну черту: равнодушие. Терпеть не могу людей, у которых на работе тусклый взгляд. Как у Лебедева, например. Это значит лишь одно: им неприятно то, чем занимаются. А мы же врачи, нам нельзя быть такими!
Ничего не говоря и продолжая злиться, иду прямиком к Гранину с единственной целью: выговориться. Произнести вслух всё, что я думаю о Вежновце. Но, останавливаясь около двери приёмной заведующего, беру себя в руки. «Элли, прекрати психовать! – требую от себя. – Вспомни, через какие испытания прошла Копельсон-Дворжецкая: война, блокада, голод и смерть. Прорвёмся!» – решаю твёрдо и возвращаюсь в отделение, сделав зарубку в памяти: разобраться, отчего Романова стала такой смелой, что пренебрегла моим приказом.
Стоит вернуться, как меня захватывает привычная круговерть. «Скорая» привезла больного.
– Мужчина, 52 года, остановка сердца.
– Его неплохо кормили, – произносит Лебедев, глядя на величину прибывшего.
– Как вы его погрузили? – поражается медсестра.
– Дали пятьсот рублей его приятелям, – ворчит водитель, который тоже пришёл помогать.
Вшестером еле-еле вытаскиваем сначала каталку из «неотложки», затем везём в палату и перекладываем на смотровой стол.
– рваная рана на голове. Или катился по земле, или упал с дерева, – предполагает фельдшер.
– А что он делал на дереве? – удивляется Лебедев.
– Может, он там жил? – хихикает коллега.
– Асистолия, – замечаю. – Почему не интубировали?
– У него шея, как фонарный столб.
– Ночью было минус пять, у него гипотермия, – замечает Валерий.
– Может, ещё откачаем? – задаюсь вопросом.
– Паяльной лампой? – насмешливо интересуется Лебедев. Ох, если бы другие не были заняты!
– Нет, активным разогревом. Плевральный и перитониальный лаваж.
Спустя некоторое время Валерий, продолжая непрямой массаж сердца, сообщает, что оба лёгкие мужчины дышат.
– Нужны тёплые одеяла, – говорю медсёстрам.
Кардиомонитор начинает пищать.
– У нас фибрилляция, – сообщаю бригаде.
– Температура 29,9, – слышу от коллег. – Кислород тоже низкий.
– Электроды на 360.
– Зачем? Он уже коченеет, – говорит Лебедев.
Смотрю на него очень выразительно.
– Простите, – произносит смущённо.
– Два плевральных дренажа справа, быстрее. Вливание тёплого раствора.
– Вы шутите? – гаденько интересуется Валерий.
– Труп должен быть тёплым, – бросаю ему, невольно поддавшись исходящей от доктора волне сарказма. Вот же какая заразная вещь, оказывается! Аж самой противно.
– Я займусь дренажом, – говорит медсестра. – 32-й подойдёт?
– Да. Разряд!
После удара током происходит то, что какая-нибудь набожная старушка, мелко и часто крестясь, назвала бы чудом Господним: палату резко наполняют… голуби. Самые обыкновенные сизари. Их много, штук шесть или семь, и птицы начинают, пугая персонал, метаться в замкнутом пространстве в поисках выхода.
– Откуда они?! – раздаются испуганные возгласы.
– Ай! Меня клюнули! – возмущается Лебедев.
– Они были у него в пальто!
– Всё ещё фибрилляция, – замечает кто-то.
– Валерий, быстро сюда и делай массаж! – требую от доктора. – 360!
– Какой, к чёрту, массаж! – возмущается Валерий, отплёвываясь от пуха и перьев. – Он давно умер!
– А я сказала нет! Разряд!
Голуби между тем, кажется, начинают осваиваться в помещении. Вижу, как один сизарь уселся на кардиомонитор и сидит там, ожидая, что будет дальше. Другой разместился на шкафу, остальные пока не так успокоились. Глядя на всё это, невольно улыбаюсь: вспомнила «Любовь и голуби». Только вот Валерий совершенно не подходит на роль добрейшего Васи Кузякина, а я – на нервную Надю.
Уж не знаю, присматривает ли кто-то за толстяком или нет, но сердце его завести не с первой попытки, но всё-таки удаётся. После чего увозим его срочно в хирургическое отделение. Что же до голубей, то ими неожиданно занимается Достоевский. Услышав об этом, приходит и сам предлагает свою помощь: «Я в детстве жил на Лиговке, голубятню держал», – поясняет Фёдор Иванович с широкой улыбкой. Он очень аккуратно, по одному, приманил всех птиц, потом вынес во двор и выпустил. Да, пациенту придётся потом искать новых. Но главное, что все остались живы.
Выхожу из палаты, спешу переодеться, чтобы не напоминать того страшного дяденьку из «Один дома», который бродил по Центральному парку и кормил голубей. Когда возвращаюсь к регистратуре, наблюдаю странную картину: вестибюль заполнен очень красивыми девушками.
– Что это такое, Фёдор Иванович? – спрашиваю администратора, который (седина в бороду, бес в ребро!) масляными глазками смотрит на хорошеньких посетительниц.
Бывший полицейский крякает от неожиданности:
– Участницы конкурса красоты. Готовились в салоне. Рабочий перепутал химикалии, что-то там бабахнуло. Девчонок потравило.
– Кто самая тяжёлая?
– Виолетта Марковская. Порезы, ожоги обеих ног и отравление дымом.
Иду к девушке. Представляюсь. Передо мной довольно симпатичная девочка лет 19-ти с незавершённой причёской (кое-где даже бигуди в волосах запутались) и размазанной по нижним векам тушью – видно, что плакала.
– Что у меня с ногами? – первым делом интересуется она.
– Сначала проверим дыхание. Можете наклониться? Есть одышка?
– Нет.
– Боль в груди?
– Нет.
Приподнимаю марлевые повязки, наложенные на голени.
– Это серьёзно? – звучит новый нервный вопрос.
– Ничего, заживёт.
– То есть я выбываю? Ну, из конкурса?
– Мы сделаем всё, что можем.
Девушка поджимаем недовольно губы. Ей мой ответ не нравится. Видимо, она думала, что как только сюда привезут, прибежит доктор, помажет чудесным кремом, и полчаса спустя всё будет хорошо. Увы, но такое зелье только в фэнтези бывает. В жизни – минимум две недели на лечение химических ожогов второй степени.
– Что вы умеете? – спрашиваю девушку, чтобы немного развлечь.
– Ритмический танец с обручем и лентами.
– Давно тренируетесь?
– Я с детства хожу в школу художественной гимнастики, – с гордостью говорит пациентка.
– Не волнуйтесь, мы вас вылечим, – обещаю ей и ухожу, сделав назначение на анализы.
Возвращаюсь в регистратуру, и, пока вожусь с документами, слышу, как Достоевский сообщает Тишкиной:
– Ваша мама ждёт уже 10 минут. По-моему, это не очень вежливо.
– Скажите, что у меня пациент, – умоляющим тоном просит Альбина.
– Может, вам и полагается врать на работе, а мне нет, – с важным видом отказывается бывший полицейский.
Глубоко вздохнув, Альбина берёт трубку телефона.
– Да. Привет, мам. Я была занята.
Чтобы дальше не слушать разговор, отхожу подальше. Встаю, погружаясь в бумаги, и вздрагиваю, когда слышу за спиной:
– Одиннадцать ноль-ноль!
Оборачиваюсь. Передо мной высокий худощавый старик в больничном облачении.
– Простите?
– Автобус отходит, – сообщает он.
– Уважаемый, если вас перевозят в другую больницу, то позвольте медсестре вам помочь.
– Мы штурмуем Ржев.
– Ржев?!
– Да. Помните? Горячая была битва.
– Простите, – прибегает Катя Скворцова, хватает пожилого пациента и усаживает в кресло-каталку.
– Что с ним?
– 72 года, из дома престарелых. Изменения психики.
– А нос почему такой?
– Затеял драку и получил.
– Ранее наблюдался?
– Нет, воинственные речи начались несколько дней назад, – это всё, что удалось узнать. Нос не сломан, температура понижена, без признаков инфекции.
– Кровь и мочу на анализ. Если кислород понижен, сделайте рентген, – назначаю, возвращаясь к своим делам. Вернее, пытаюсь. Стоит подойти к кабинету, как из-за угла, словно тень, выбирается Романова.
– Мне нужно срочно с вами поговорить! – произносит шёпотом.
Нехотя запускаю её.