Глава 38
Я подхожу к крошечному мальчику, беру стетоскоп, осторожно прикладываю, чтобы не навредить.
– Его дыхание сначала стало медленнее, а потом прекратилось, – поясняет стоящий рядом Иван.
– Пожалуйста, сделайте что-нибудь, – умоляющим голосом произносит Регина с мокрым от слёз лицом.
– Сердцебиение? – спрашивает Данила Береговой, пришедший на помощь.
– Нет, – отвечаю печально – у самой от происходящего сердце кровью обливается. Я знаю, что такого не может быть, поскольку противоречит законам физиологии. Но не знаю, как ещё описать свои ощущения. Мне очень больно расставаться с крохой…
– Доктор Печерская, вы объявите? – спрашивает Данила.
– О, Боже, – Региона закрывает рот рукой. Её глаза становятся огромными.
– Время смерти… – начинаю произносить, но вдруг роженица меня перебивает:
– Стойте, он шевельнулся!
– Он... он ещё жив? – спрашивает отец мальчика.
Хватаю стетоскоп и говорю ошеломлённо:
– Сердцебиение есть.
Вот как это назвать?! Не иначе, прямо сейчас я стала свидетелем чуда. Мы даже обсудить ничего не успеваем, как в палату, запыхавшийся, входит священник лет сорока пяти. Типичный православный батюшка: в чёрном облачении, большим крестом на груди, немного полноватый, с окладистой густой бородой. Он входит, здоровается с нами.
– Это младенец, которого нужно крестить? – спрашивает, глядя на новорождённого.
– Да, – отвечаем мы почему-то хором, все вчетвером, до сих пор пребывая под впечатлением от случившегося.
– Вот и хорошо, – говорит священник. – Меня зовут Валентин, я настоятель храма святых преподобных апостолов Петра и Павла, – представляется он. – Я так понимаю, времени у нас мало? – и на меня смотрит.
– Даже не знаю, что вам сказать, – отвечаю искренне. – Малыш буквально пару минут назад вроде как перестал дышать, а потом… снова ожил.
Отец Валентин широко улыбнулся. Ничего не ответил, начал готовиться к таинству крещения. И так получилось, что поскольку мы с Данилой Береговым лучше всех оказались подходящими на эти роли, пришлось нам стать крёстными родителями ребёнка. Или, как батюшка стал его величать, раба божьего Константина. Который сразу же после обряда отправился в перинатальный центр, недавно открывшийся при нашей клинике.
Мы с Данилой, когда уходили от нас счастливые и по-прежнему встревоженные Регина с Иваном, даже обняли обоих на прощание. На удачу.
Потом мне пришлось срочно вернуться к Юлии Сергеевне.
– Это не респиратор? – спрашивает Галина.
– Нет. Это создаёт в лёгких давление, чтобы ей было легче дышать, – поясняю, когда надеваем на больную кислородную маску.
– Её отец умер от рака лёгких. Помню, Юля и её брат спорили из-за реанимации. Денис её хотел, а Юля не могла видеть страдания отца. Все эти трубки… После своего первого инсульта Юля взяла с меня слово, что я не дам это делать с ней.
– Мы попытаемся связаться с её братом, – обещаю женщине.
– Денис её не знает так, как я. Я люблю, уважаю её и очень не хочу потерять. За годы дружбы она стала мне по-настоящему родным человеком. Понимаете?
Киваю. Потом снова набираю телефон Дениса Сергеевича. Буквально сразу же начинаю с ним спорить.
– Да, но у вашей сестры аспирационная пневмония. Мы не сможем её снять с аппарата искусственного дыхания. Возможно. Возможно, но у неё был обширный инсульт, от которого она может не оправиться. Денис Сергеевич, я не могу назвать вероятность. Она крайне невелика. Мы знаем, ваша сестра не хотела, чтобы ей искусственно поддерживали жизнь. Галина здесь, хотите переговорить? Да, если не интубировать, она умрёт, но её шансы на выздоровление ничтожны. Понимаю. Да, до свидания.
Что ж, мне ничего иного не остаётся, как следовать воле ближайшего родственника. Какой бы ни была крепкой и многолетней дружбой, но наши законы опираются прежде всего на кровное родство. Поэтому интубирую Юлию Сергеевну. Галина грустно смотрит на этот процесс и спорить больше не пытается.
Неожиданно выясняется, что мой следующий пациент оказывается очень забавным, мягко говоря, персонажем. Это типичный питерский мужчина, ведущий маргинальный образ жизни. Бомж, проще говоря.
– Любезнейшая, вы не соблаговолите посмотреть мой глаз? Ужасно чешется, прошу прощения за столь интимную подробность, – говорит тощий мужчина неопределённого возраста. Ему можно дать от 30 до 60. Во всём виновата потрёпанная одежда, которую он, судя по омерзительному запаху, носит не снимая много месяцев. У самой вблизи пациента глаза начинают слезиться от вони.
– У вас повреждение роговицы, – ставлю диагноз.
– Конъюнктивит? – проявляет гражданин осведомлённость в медицинских вопросах.
– Нет, поцарапано глазное яблоко. Наверное, грязь попала под веко.
– Ну, как такое могло случиться? – рассуждает пациент, почёсывая голову, которую во время Первой мировой можно было бы запросто использовать в качестве химического оружия.
– Я… не знаю, – отвечаю после заминки, поскольку у меня нет даже предположения. Хотя… – Может, ветром надуло.
– Когда я бы здесь прошлый раз, врачи сказали конъюнктивит. Ой! – вскрикивает бомж.
Оглядываюсь и вижу, как он сосредоточенно чешет в паховой области.
– Прошу покорнейше меня простить, многоуважаемая… доктор Печерская, – прищурившись, глядит на мой бейдж. – Я бы никогда не позволил себе в присутствии дамы подобных телодвижений, но… ой… – он морщится. – Мои блохи начисто лишены чувства такта! Ох… ну вот, опять.
– Ясно, – стараюсь дышать ртом, даже специально надела маску, пока стояла с пациенту спиной. – Давайте лечить всё по очереди.
– Доктор, я буду вам чрезвычайно признателен, – замечает бомж. – В неблагоприятных социальных и бытовых условиях, в которых я оказался, очень трудно поддерживать человеческий облик.
– Я принесу вам антибиотики и закапаю в глаза, чтобы инфекции не было, – говорю, устремляясь к выходу. Ещё немного, и меня можно будет считать жертвой газовой атаки.
– Болеть перестанет? – интересуется бомж.
– Мы дадим вам обезболивающее.
– А повязку на глаз? Простите, желаю произвести на даму своего сердца неотразимое впечатление, представ перед оной в облике одноглазого пирата! – и широко улыбается, демонстрируя отсутствие некоторых зубов.
– Я постараюсь, – отвечаю и поспешно ухожу.
Мне приходит на ум одна немного каверзная идея. Гранин же хотел помогать? Звоню ему и предлагаю срочно взять себе пациента из моего отделения. Никита оказывается свободен и быстро приходит. Когда видит, с кем придётся иметь дело, делает большие глаза, но спорить со мной не пытается. Знает прекрасно моё к нему отношение. Уважение ещё надо заслужить.
– Ну спасибо вам, Эллина Родионовна, – говорит негромко Гранин и заходит в палату.
– Всегда пожалуйста, – отвечаю и ухожу с широкой улыбкой.
Беру следующего пациента. Передо мной очень симпатичный пухлый парень лет 25-ти, в тёплой вязаной шапочке на голове, из-под которой виднеется бинт. Смотрю в карточку:
– Юлий, здесь сказано, что у вас болят уши.
– Вы не могли бы снять шапку, чтобы я посмотрела?
Он выполняет, и вижу: повязка наложена так, чтобы закрывать верхнюю треть правого уха. Там видна кровь.
– Что с вами случилось? – спрашиваю.
– Не могу остановить кровотечение, – признаётся Юлий.
– Чем это вы так?
– Кухонными ножницами.
– Нарочно?
– Да.
– Больно было?
– А вы как думаете? Пытался прикладывать лёд, но всё равно больно.
Присматриваюсь к изуродованным кончикам ушей. Только понять не могу: чего ради над собой так издеваться? С виду не скажешь, что парень психический.
– Зачем вы это сделали? – спрашиваю его удивлённо.
– Я хотел выглядеть, как Келеборн.
– Кто, простите?
– Это муж Галадриэль, дед Арвен, Элладана и Элрохира, – подсказывает молоденькая медсестра.
Смотрю на неё, почти как на умалишённую.
– Вы читали «Властелина колец»? – спрашивает она.
– Да.
– Ну, тогда должны его помнить. Он очень высокопоставленный эльф.
Теперь мне становится понятно. Таких, как Юлиан, давно принято называть «толкинистами». То есть поклонниками творчества писателя Джона Толкина. В годы выхода двух кинотрилогий, снятых по его романам, у фанатов частенько происходило обострение. Видимо, Юлиан просто поздно решился на «трансформацию».
– Мы промоем раны, забинтуем. Сделаем противостолбнячный укол и дадим успокоительное.
– Психиатра вызвать? – шёпотом спрашивает медсестра, чтобы пациент не слышал.
– Да, вызовите…
– Психиатра? Секунду! – услышал Юлиан и заёрзал на койке. – Но я ведь не псих?
– Вы изувечили себя кухонными ножницами, – поясняю ему.
– А сколько это займёт? Сегодня семинар в Толкиновском обществе Санкт-Петербурга. Я и так уже опаздываю.
– Мы постараемся сделать всё, чтобы вы оказались там вовремя, – премило улыбаюсь Юлиану и покидаю палату. Везёт мне сегодня на неординарных личностей.
Иду в регистратуру, сажусь в уголке, чтобы пока никто не трогал, заполняю карты. Вдруг слышу рядом знакомый голос. Выглядываю из-за стеллажа. Ну, конечно! Лебедев. Достаёт со шкафа чемоданчик, ставит перед Альбиной Тишкиной и говорит самодовольно:
– У меня для тебя подарок! Оптоволоконный ларингоскоп из хирургического отделения!
– Откуда он у тебя? – поражается медсестра.
– Тебе лучше не знать.
– А зачем он мне?
– Ну… мало ли? Пригодится, – сияет Лебедев начищенным червонцем.
Альбина берёт чемоданчик, раскрывает. Восхищённо смотрит внутрь, улыбается. Подарок, видимо, пришёлся ей по душе. Качаю головой. Как ни радостно девушке смотреть на презент, а дело явно попахивает кражей.
– Ты имя-то для малыша уже придумала? – интересуется Валерий.
– Нет.
– Дай-ка, я сам, – доктор помогает медсестре положить чемоданчик на другое место. – Ты какое имя предпочитаешь? Современное и старинное?
– Я пока об этом не думала, – отвечает Альбина.
– Какой у тебя срок?
– 14 недель.
– Ты всё спланировала или…
– Нет, не планировала. Прости, надо бежать.
Выхожу из своего укрытия.
– Доктор Лебедев, можно вас на пару слов? – подзываю коллегу к себе.
Едва слышно чертыхнувшись, подходит.
– Где вы, говорите, взяли тот чемоданчик?
– Который? – удивлённо приподнимает брови.
– Валерий Алексеевич, – приближаюсь к нему настолько близко, что между нами остаётся меньше полуметра. Лебедев и рад бы отодвинуться, да я прижала его к стеллажу с карточками. – Давайте так. Вы прямо сейчас возвращаете свой «подарочек» туда, откуда взяли, и я делаю вид, что ничего не слышала и не видела. В противном случае вызываю главу службы безопасности, он начинает внутреннюю проверку, и вскоре вы летите отсюда пробкой из-под шампанского. Ну, какой вариант устраивает?
– Первый, – мгновенно отвечает Лебедев. – Простите, Эллина Родионовна, бес попутал.
– Передайте своему бесу, что в следующий раз я не только Грозового вызову, но и полицию.
Валерий быстро улепётывает из регистратуры.
«Может, не стоило его отпускать?» – думаю, глядя в след. Но, с другой стороны, он ведь утащил прибор не ради продажи, а для работы. Хотя зачем такой медсестре? Лучше бы доктору вручил. Пока думаю, возвращается Гранин. Хочу было нырнуть в уголок, но оказываюсь замеченной.
Никита подходит ко мне. Смотрит с укоризной:
– Ну спасибо тебе, доктор Печерская.
– Что такое? – строю святую невинность.
– Что же ты не предупредила, что мне придётся бомжом заниматься?
– Разве он не такой же пациент, как все? Ну прости. В следующий раз подожду, когда к нам фотомодель поступит.
– Ладно, я согласен, – улыбается Гранин. Потом неожиданно наклоняется ко мне, шепчет быстро прямо в ухо, заставляя волне мурашек пробежать по шее: «Люблю!» и спешно уходит.
Сижу, улыбаюсь. Минуты две, а потом хочу взять следующего пациента, но отвлекает телефонный звонок. Номер незнакомый.
– Да, слушаю.
– Здравствуйте, Эллина Родионовна, – звучит в трубке знакомый мужской, с хрипотцой голос.
– Добрый день.
– Узнали?
– Конечно, – отвечаю, понимая, что «законник» просто так звонить не станет.
– Вакула вас больше никогда не потревожит, я слово своё держу, – говорит Мартын, заставляя моё сердце биться чаще. Это ощущение человека, оказавшегося рядом с опасным хищником.
– Можно узнать, что с ним случилось? – спрашиваю встревоженно.
– Поехал кататься с друзьями на Финский залив и утонул, – отвечает Мартын.
– Спасибо, – выдавливаю из себя.
– Пожалуйста. Обращайтесь, – говорит законник и прекращает разговор.
Сразу после этого набираю номер Народной артистки СССР.
– Слушаю, Элли, – отвечает она спокойным голосом.
Рассказываю коротко содержание разговора с Мартыном.
– Что ж… – произносит Копельсон-Дворжецкая. – Там свои законы, милочка. Нам с вами лучше в них не вникать. Если Мартын решил, что Борис должен был отправиться на корм рыбам, значит, так и следовало поступить. Или у вас другое мнение?
– Да, но как же закон? – задаю робкий вопрос.
– Закон? – спрашивает Изабелла Арнольдовна. – У меня была подруга. Начинающая актриса. Её имя вам ни о чём не скажет, потому и говорить не буду. В 1962-м познакомилась она с одним военным, полковником. Красавец, танкист, племянник командующего округом. Закрутился у них роман. Хотя предупреждала её: не связывайся с женатым. И вот подруга беременна, полковник требует, чтобы она сделала аборт. На шестом месяце девушка! Вы представляете, что это такое?
– Конечно, – отвечаю ей. – И она соглашается?
– Нет! Но полковник упрям. Или аборт, или я тебя посажу.
– За что?!
– Ох, ну какая же вы наивная, милочка! – голос собеседницы суровеет. – На каждого человека при желании можно найти компромат, а при отсутствии такого – подставить! Теперь ясно?
– Да.
– Короче, подруга моя обращается, но не к медработникам, поскольку на таком сроке никто в здравом уме не станет аборт делать, а к какой-то повитухе. Та всё делает. Результат – сильное кровотечение. Подруга моя умирает в жутких муках. Но у старухи той, конечно, а в больнице пару дней спустя. А вы же меня знаете! Я не терплю несправедливость!
Молча киваю, забыв о том, что мы говорим по телефону.
– Вот скажите мне, Элли, по закону поступил тот полковник? – неожиданно спрашивает Копельсон-Дворжецкая.
– Нет! – отвечаю сразу и без раздумий.
– Значит, и наказывать его следовало вне закона. Потому как не придерёшься: это сейчас соцсети, интернет, фото и видео. А в те дремучие времена не докажешь, кто с кем спал и от кого залетел. Тем более полковник, старший офицер, дядя на высокой должности.
– Что же вы сделали? – спрашиваю встревоженно. Мне ужасно не хочется услышать, что Изабелла Арнольдовна обратилась к кому-то вроде Мартына, чтобы решить проблему возмездия.
– Ничего.
– Как?
– Просто. Полковник тот погиб вскоре. Попал под грузовик. Уж не знаю, как там и что было, но и не интересовалась. Потому как решила: как небесная его настигла. И без всякого закона.
– А если бы не настигла? – спрашиваю тихо.
– Тогда бы я нашла способ, как смешать его с навозом… – Копельсон-Дворжецкая некоторое время молчит. – Элли, я рада за вас! Очень. Всегда приятно сидеть, когда не ощущаешь занозы в пятой точке.
– Спасибо, – отвечаю растерянно. Я вроде бы и рада, что Борис мне больше докучать не станет. Но как-то всё решилось… негуманно.
Или так и нужно было?
