Глава 47
Три дня спустя
Гранин не приехал в Волхов, куда мы отправились с Олюшкой отмечать Новый год. Я не поехала на праздник, организованный миллиардером Галиакберовым. От него звонил помощник, интересовался, ждать меня или нет. Сослалась на семейные обстоятельства. Пусть думает, что хочет. Захотела побыть со своей семьёй, а светские мероприятия не для меня.
В нашем маленьком доме в Волхове мы собрались дружной большой семьёй. Мама с папой, я с Олюшкой, а ещё Дима пожаловал с женой и ребятишками. Было чудесно. Давно не помню, чтобы встречала Новый год в такой доброй и радостной атмосфере. За час до боя курантов позвонила Изабелле Арнольдовне. Наговорила ей добрых слов и пожеланий. Она взяла с меня слово, что увидимся на Рождество.
– Вы знаете меня, милочка. Во мне религиозного ничего нет, я атеистка, в своё время других в партию большевиков не принимали. Но последнее время кажется, что всё-таки там, наверху, что-то есть. Я не про кремль, – хмыкнула она.
Я дала слово, что встретимся, и мы попрощались. Потом было ещё много-много звонков и сообщений, но за столом, когда часы на главной площади страны пробили полночь, я сидела рядом с родными, держа бокал шампанского.
Три дня отдыха пролетели незаметно, и сегодня уже четвёртое. Мы с Машей стоим у входа, ёжась на холодном ветру. «Скорая» должна вот-вот привезти пациентку. Спрашиваю у подруги, как встретила праздник. Она ответила, что с Данилой. Причём эти двое, так понимаю, никуда не ходили, поскольку отлепиться друг от друга не могли. У них новый конфетно-букетный период. Совет да любовь, как говорится.
– Девочке 17 лет. Упала, сознание не теряла, – сообщает фельдшер «неотложки».
– Всё нормально, – успокаивает больная своего отца, который тоже выбрался из «Газели».
– Мне позвонили на работу, к занятиям допустят только после медосмотра, – говорит он.
– Всё хорошо, папа, – настойчиво уверяет дочь.
– Как тебя зовут? – спрашиваю её.
– Инесса.
– Ты потеряла сознание?
– Нет.
Так часто бывает с подростками. Они врут по тысяче разных причин. Эта судя по всему лишь затем, чтобы не расстраивать родителя. Пока толкаем каталку, вижу, как наш обычно невозмутимый администратор Достоевский тащит за шиворот какого-то дурно пахнущего бомжа. Провожаю обоих удивлённым взглядом.
– Я ещё раз увижу, что ты здесь спишь, Мишка, привяжу тебе к ногам бетонные плиты и сброшу прямо с причала в Финский залив! – рычит Фёдор Иванович. Затем толкает бомжа, брезгливо отряхивает руки и возвращается. Видит, как на него смотрю, поясняет: – Это Мишка по кличке Блоха. Это у него от фамилии – Блохин. Повадился спать в вестибюле!
Качаю головой (если снова так будет себя вести, придётся сделать внушение) и спешу в смотровую.
– Болит? – спрашиваю у девочки.
– Нет. Пожалуйста, я хочу вернуться в школу, – умоляющим голосом говорит она.
– Пусть доктор тебя смотрит. Она любит школу, – из угла поясняет её отец.
– В каком ты классе? – спрашивает Маша.
– В одиннадцатом. У меня контрольная. Мы готовимся к ЕГЭ.
– Да. Общий анализ крови, биохимии и анализ мочи, – делаю назначение.
– У неё что-то с шеей? – спрашивает родитель.
– Корсет на всякий случай. Немного болит. Пожалуй, ничего страшного, – отвечаю, но когда Маша пальпирует живот девочки, та начинает морщиться и стонать от боли.
Вот это уже серьёзнее.
– На обследование уйдёт какое-то время. Как вас зовут? – спрашиваю отца Инессы.
– Семён Антонович.
– Не хотите подождать снаружи, выпить кофе?
– Хочу остаться с дочерью.
– Вы сразу вернётесь. Альбина, покажи Семёну Антоновичу, где у нас автоматы.
– Прошу вас, – предлагает медсестра.
– Милая, через минуту вернусь, – говорит отец и уходит.
Наклоняюсь к Инессе и спрашиваю:
– Скажи, возможно ли, что ты беременна?
– Нет.
Хорошо. Посмотрим, что скажут анализы.
Иду к следующему пациенту. Мужчина, 48 лет.
– Я слышал такой громкий хлопок, – говорит он, глядя на меня с надеждой.
– Опишите, какая у вас боль…
– Кондрат. Знаю, что так себе имечко, но родители постарались, – улыбается натужно. – И можно без отчества.
– Хорошо, Кондрат. Боль острая или тупая?
– Чертовски больно. Правая нога внизу. Как в огне.
– Онемение есть?
– Есть немного.
– А что вы делали, когда услышали хлопок?
– Сёрфинг, – отвечает и хмыкает. – Да, я для этого уже староват, но сёрфингом я занимался всю жизнь.
– Где это вы нашли его зимой в Питере? – удивлённо спрашивает Катя Скворцова.
– Так я вернулся с Гавайев вчера ночью. Три пересадки на самолёте… жесть.
Обе поднимаем брови. Как это он с такой болью провёл столько часов в воздухе? Оттуда лететь, наверное, почти сутки. Словно услышав наш немой вопрос, Кондрат отвечает:
– Обезболивающие таблетки пил. Сколько принял, даже не вспомню. И терпел.
– Тут болит? – показываю, немного надавливая.
– Да, очень, – морщится мужчина. – Трудно отказаться.
– От чего?
– От сёрфинга. Вы сами не пробовали?
– Не приходилось.
– Эти самолёты чуть меня не доконали.
– Дай мне английскую булавку, Катя.
– Вы питерская? – спрашивает Кондрат.
– Да, родилась и выросла здесь. А как вы заметили? Сами не отсюда?
– Нет. Из Краснодара. Там родился и вырос, а в Питере получал высшее образование. Мой отец был врачом. Ну, а я подался в мебельный бизнес, – рассказывает пациент, продолжая старательно не выдавать, насколько ему больно. Хотя и так заметно: вон какой напряжённый. Однако сразу видно, что сильный мужчина. Старается не выдавать своих эмоций.
– Вы почувствуете два укола. Скажите, одинаковые они или нет?
– Справа меньше, чем слева.
– Правой ступнёй давите мне на ладонь.
Кондрат делает, как велено, и снова морщится. Понимаю, что нужно делать МРТ. Возможно, защемление грыжи поясничного отдела. Выписываю направление, прошу медсестру сделать ещё один укол болеутоляющего, после возвращаюсь к Инессе. Вместе с Машей смотрим снимок её шеи.
– Похоже, чисто, – замечаю.
Потом снимаю шейный корсет.
– Значит, всё нормально, мы можем идти? – спрашивает отец старшеклассницы.
– С шеей нормально, но я должна провести полное неврологическое обследование.
– И сколько на это уйдёт? Мне надо на работу.
– Это может занять несколько часов.
– Папа, прости, – грустно говорит Инесса.
– Да брось ты, я им позвоню.
Мужчина выходит из палаты, чтобы не мешать разговором.
– Мне надо осмотреть твоё лицо, – говорю девочке, у которой на правой стороне в периорбитальной области крупный синяк.
– Здесь не больно? – пальпирую над бровями.
– Нет.
– А здесь? – смещаюсь ниже.
– Уже прошло.
– Ты волнуешься за отца? – спрашиваю девушку. – Мы должны быть уверены, что у тебя всё хорошо. Встань, пожалуйста. Так, теперь закрой глаза и подними руки.
– Выше?
– Нет, достаточно.
Приподнимаю её свитер, а под ним, на всей поверхности спины… Сплошные синяки. Молча киваю Альбине Тишкиной. Та кивает в ответ. Мол, вижу, оцениваю.
– Глаза пока не открывать, – предупреждаю Инессу.
Потом иду в регистратуру, забирая медсестру с собой. Говорю ей, чтобы заказала МРТ и вызвала полицию.
– У девочки травма головы? – спрашивает Маша, с которой принимали пациентку.
– Нет, я тяну время. По-моему, отец бьёт девочку. Он хочет забрать её домой.
– Направь её наверх. Когда появится полиция, отменишь процедуру, – предлагает подруга.
– Хорошо.
Через час возвращаюсь к любителю сёрфинга.
– Кондрат, я сожалею, но у вас межпозвоночная грыжа.
– Звучит не очень красиво.
– Ступня не действует, и нужна операция, чтобы устранить давление на нерв.
– Это может подождать?
– Я бы не советовала.
– Я не хочу операцию, – хмурится больной.
– Тогда предлагаю амбулаторно. Эндоскопическая хирургия.
– Сколько времени на это надо?
– Час. Я введу в позвоночник маленький эндоскоп и извлеку поражённые фрагменты. Потом пара швов и хорошая повязка. Договорились?
– Смогу я снова заниматься сёрфингом?
– Ну, почему бы и нет? – улыбаюсь мужчине. Он – мне, и во взгляде читаю не просто благодарность врачу, а интерес к женщине. Становится неловко. Извиняюсь и ухожу, потом прошу медсестру заказать место для эндоскопической дискотомии.
– Эллина Родионовна! Скорее! Вторая смотровая!
– Что случилось?
– Любитель фейерверка.
Да, конечно. Как я могла забыть, что новогодние каникулы – любимое время у мальчиков всех возрастов, когда они обожают что-то поджигать и смотреть, как это взрывается в воздухе? Вернее, им бы так хотелось. Но порой всё идёт не по плану, и красочные шары превращаются в огнестрельное оружие.
На койке лежит один из любителей бабахнуть погромче. Качает головой и ревёт:
– Не хочу умирать, я не хочу умирать!
– Полегче, приятель, я почти ничего не слышу, – ворчит Лебедев, прослушивая пациента. – Слева дыхание ослаблено, трахея не смещена.
– Спецнабор, первая отрицательная, 10 литров. Дренажная трубка.
– Мама, можно? Дренажную трубку, – неожиданно говорит мне Валерий. Мы с медсестрой переглядываемся. Как он меня назвал? Послышалось или нет?
– Давай, – отвечаю врачу, делая вид, что ослышалась.
– В дренаже семьсот кубиков.
– Где-то кровотечение, – замечаю вслух.
– Давление падает, 60, – говорит медсестра.
– Правый отдел, дыхание не проводится, – сообщает Лебедев.
– Вероятно, справа застрял какой-то предмет. Может, осколок. Интубация и вести вторую дренажную трубку.
– Нужен набор для ведения трубки. Гемопневмоторакс? – интересуется медсестра.
– Да, надо проверить.
– Юноша у вас? – к нам присоединяется Гранин. Тот самый, который ничего не сказал, почему не пожелал (или побоялся) присоединиться к нам с Олюшкой во время поездки в Волхов, а вместо звонка по телефону отделался открытой, присланной в мессенджере.
– Да. Кровотечение в правой половине груди, – тревожно говорит Лебедев.
– Давление не определяется, – сообщает медсестра.
– Чудный парень. Полный курс хирургии в одной удобной оболочке, – ёрничает Валерий.
– Что вы делаете?! – в палату неожиданно влетает Заславский. Вид крайне озабоченный, я бы даже сказала встревоженный. Он-то здесь при чём?
– Обнаружили отверстие в правом желудочке, – отвечает Лебедев.
Вижу периферическим зрением, как уходит Гранин.
– Надо пережать аорту, – возвращаюсь к пациенту.
– Вот гуляют малолетки! Прямо как на войне, – продолжает ёрничать Валерий.
– Отойди, – Заславский пытается его отодвинуть.
– Эй! В чём дело? Это мой пациент! – упирается Лебедев.
– Валерьян Эдуардович, мы справимся, – говорю завхирургией, по-прежнему не понимая его странного интереса к этому больному.
– Я зашью. Шёлк 20, живо!
– Доктор Заславский, ассистирует доктор Лебедев, – говорю старшему коллеге.
– Он всё равно не выживет, – качает Валерий головой.
– Это его племянник, – произносит тихо медсестра.
– Что?! – отрываю взгляд от больного.
– Это Миша, сын сестры доктора Заславского, – слышу в ответ.
– Боже мой… – вырывается у меня, а Лебедев так и вовсе бледнеет немного.
– Где эта чёртова нить? – внезапно вскрикивает Валерьян Эдуардович.
Продолжаем спасать мальчишку.
– Наполнения ещё нет, – говорю, глядя на раскрытое сердце.
– Наверное, ещё одно отверстие, – предполагает Лебедев.
– Разрыхление задней стенки левого желудочка. Ещё нить двадцать! – требует Заславский.
– Кровотечение из правой стороны груди. Надо вскрыть с другой стороны, – произношу быстро.
– Стоп!
– Валерьян Эдуардович!
– Сам сделаю! – зло говорит он. – Вырубите эту чёртову сирену! – требует, чтобы выключили кардиомонитор.
– Некогда, – произношу как можно спокойнее. – Ещё один набор для торакотомии.
– Осколок повредил ворота, – сообщает Лебедев.
– Катетер Фолио, – требует Заславский.
– Я добавлю кисетный шов… – предлагаю, но хирург меня обрывает:
– Нет, я сам.
– Сердце не наполняется, – замечаю тревожно.
– Так, обходное шунтирование. Я возьму аорту, ты бедренную вену. Нужен лёд! – распоряжается Заславский.
– Валерий, четыре полных таза, – говорю Лебедеву.
– Зачем?
– Обложим голову, чтобы сохранить функцию мозга.
– А получится?
– Быстро!
– Так, зажим с аорты снят, – произносит с надеждой Заславский.
– Остановить шунтирование, – добавляю.
– Губку. Есть ещё выделение?
– Не вижу, – Валерьян Эдуардович срывает с лица очки и швыряет в сторону.
– Ставлю отсос, – и смотрю на него тревожно. Никогда не видела Заславского в таком крайне взвинченном состоянии.
– Так… свет сюда! – требует он.
– Кровотечение, – говорит Лебедев.
– Так… давайте… – я вижу, как хирург будто теряется, не зная, что ещё придумать. – Ввести два литра свежезамороженной плазмы и тромбоциты.
– Свёртывание отсутствует, – замечаю.
– Это можно изменить. Ещё отсос.
– Ничего не отсасывается.
– Мы не справляемся с потерей крови, – произносит Лебедев.
– Скорее! – приказывает (и никто даже не собирается с ним спорить из-за этого) Заславский. – Ещё тампонов! Если наложу ещё один шов, остановлю желудочковое кровотечение. Давай!
– Грудная полость наполняется кровью, – печально произносит Лебедев.
– Обильное кровотечение, – замечаю вслух, поскольку мне показалось, что Заславский не понял.
– Давай, Мишаня. Держись. Не сдавайся. Мишаня. Ну, давай. Не сдавайся. Миша, ну давай. Не сдавайся, прошу тебя. Давай, Мишка! – приговаривает Заславский, тяжело и часто дыша. Так проходит минута, другая. По лицу хирурга вместе с потом начинают течь слёзы. Его действия замедляются.
– Валерьян… – говорю ему тихонько, откинув условности.
Он молча отходит от стола. Стягивает маску, бросает на пол. Так же, ни звука не издав, уходит, опустив плечи и глядя себя под ноги. За ним на полу остаются большие прозрачные капли.