Глава 31
С Александрой мы разберёмся позже, когда будут готовы её анализы, а теперь пора заняться упитанным мужчиной лет около 50-ти, которого доставила «Скорая».
– Я в вене, – громко говорит Катя Скворцова. Громко, поскольку ей приходится буквально перекрывать пациента. Оказывается, этот гражданин с сильными руками и мощным торсом очень боится уколов и потому вопит нечто вроде «Ай-ай-ай!» Надо же, какой неженка!
– Всё. Я поехала, – сообщает врач «неотложки».
– Гадина! – кричит ей пациент в спину.
Интересно, чем вызвано такое отвратительное отношение?
– Пожалуйста, – отвечает ему коллега, не оборачиваясь.
Мы благодарим её.
– Что здесь? – спрашивает Данила, входя в палату.
– Автотравма с буйным поведением. Врезался в цветочный ларёк, – сообщает коллеге Скворцова.
– Освободите мне шею! – рычит мужчина.
– В ларьке кто-то был?
– Нет, слава Богу, – говорит Катя. Она уже успела пообщаться с бригадой «Скорой», и те рассказали обстоятельства случившегося.
– Я задыхаюсь! – продолжает изображать из себя больной пойманного, но не поверженного льва.
– Сознание спутано. Тахикардия и гипертония, – делаю выводы.
– Нужна томограмма черепа, – добавляет Данила.
– Снимите! – требует пациент. Смотрю в карточку: зовут его Егор Петрович.
– Шея вроде цела, – после осмотра говорит Береговой.
– Сними воротник, – прошу его.
– Давление 200 на 100. Лежите тихо.
– Снимите!
– Я снимаю, – говорит Скворцова.
– У него задние вывих бедра, – сообщаю Даниле и прошу ввести два препарата.
– Я вправлю, – произносит коллега.
– Посмотрите сюда, – просит меня медсестра, указывая на шейный отдел.
– Что там?
– Кажется, зоб, и большой.
– Не трогайте меня! – снова требует Егор Петрович, когда чувствует, что медсестра вводит ему препараты.
– Вводи ещё, ему не помешает, – иронично произносит Данила.
– Дрожание пальцев не заметила? – спрашиваю Катю.
– Нет, он бился и брыкался, пока его сюда везли.
– Тиреотоксический криз? – предполагает Береговой.
– Соглашаюсь с коллегой и назначаю ещё два препарата, более узкого действия.
– Он не наркоман? – интересуется Скворцова.
– Это из-за щитовидки, – отвечает ей Данила, подходя к ногам пациента.
– Я убью вас всех. Клянусь, – скрипит он зубами.
– Сколько антигипертензивного? – спрашивает Катя.
– По миллиграмму каждые две минуты, – отвечаю ей.
Береговой тем временем забирается повыше, берёт левую ногу мужчины.
– Он загрузился, – сообщает нам. – Катя, ты вправляла вывих бедра?
– Конечно, но практика никогда не помешает, – улыбается многоопытная медсестра.
Она забирается на табурет.
– Зафиксируй сверху, – говорит ей Данила на всякий случай. – Держишь?
– Да.
– Я потяну вверх на счёт три. Один, два, три! – сразу после этого Береговой тащит ногу пациента, тот вдруг начинает истошно орать. Его вопль, которому сам Тарзан был позавидовал, скрывает дыхательная маска, иначе мы в палате были бы контужены.
Данила не останавливается, и Егор Петрович, словно опытный сольный исполнитель, берёт на октаву выше. Его «А-а-а-а!» того и гляди разорвёт маску. Но дальше происходит совсем неожиданное: он сгибает ногу в колене и резко бьёт Данилу в грудь. Врач, не ожидав подобного, летит спиной к двери с высоты примерно полутора метров и бухается между полом и стеной.
– О, Боже! Данила! Данила, ты цел?! – кричат сразу все, кто находится в палате. Кроме пациента, который продолжает вопить, но уже тише:
– Отпустите!
Береговой поднимается. Лицо красное, он прихрамывает, но, кажется, несильно пострадал. Подходит к койке и говорит:
– Ещё два кубика успокоительного.
– Позовите Аркадия Потаповича Ерёменко, он вправит, - говорю Кате, но Данила перебивает:
– Я сам.
– Посиди, отдохни, – предлагаю ему.
– Я сказал, что вправлю. Теперь он загружен?
– Да, загружен.
– Готова? Готова? – спрашивает Скворцову. Та смотрит на него широко раскрытыми глазами. После такого полёта и целый и невредимый.
– Да, – отвечает она.
– Спасибо. Дави вниз посильнее. Не жалей его.
– Раз, два, три! – раздаётся хруст. – Вот и всё. Головка бедренной кости встала на место.
– Молодец, Данила.
– Всё равно, как с лошади упасть, – кисло улыбается он, отходя в сторону.
– Пульс 110, – сообщает медсестра.
Вскоре после этого Егор Иванович отправляется в рентген. Иду к следующему. Сегодня ещё и мужской день? На койке сидит парень лет 20-ти в грязной спортивной форме. Зовут Олег Васкецов. Судя по ней, футболист. Но я в командах не разбираюсь, потому спрашиваю о другом:
– Головой бились?
– Конечно, это же футбол.
– Грудь или живот болят?
– Нет, я и ехать-то не хотел, но ребята заставили… Эй! Вы что делаете?
– Мы должны разрезать футболку, чтобы вас осмотреть.
– Ну вот ещё! Нам их только раздали.
– Если у вас перелом ключицы, то поднимать руки будет очень больно.
– Смотря как больно, – ухмыляется Олег.
Внезапно рядом, за ширмой, раздаётся мужской вопль. Нет, это не Егор Петрович, поскольку его уже увезли. Другой тип – им занимается доктор Лебедев – приехал с шурупом в ноге. Прямиком со стройки. Представитель ближнего зарубежья, не умеющий пользоваться инструментами и едва говорящий по-русски. Олег, естественно, об этом не знает и опасливо спрашивает:
– Что это?
– Он тоже не хотел резать футболку, – отвечаю на полном серьёзе.
Футболист сглатывает. Кивает.
– Ладно. Давай, Альбина, режь.
Вещь, правда, хорошая, качественная. Была. Когда её снимаем, цвет кожи у парня мне совершенно не нравится.
– Вы весь синий, Олег.
– Так всегда бывает, когда потеешь в новой форме.
– Может, сначала её лучше стирать?
– Она совсем новая.
– Хорошо. Будет больно, скажите, – пальпирую пострадавшую область.
– Ай… Да, здесь.
– Видимо, перелом в средней трети. Судя по всему, – делаю предварительный прогноз.
– Через неделю смогу играть? – интересуется Васкецов.
– Сомневаюсь. Хотя подождём снимков, – и прошу медсестру сделать рентген ключицы.
Когда иду по коридору, вижу Лебедева.
– А вот и наш великий инквизитор, – замечаю саркастически, вспоминая о том, как Валерий недавно обошёлся с гастарбайтером. Тот, насколько я понимаю, категорически отказывался от помощи, пытался спорить с врачом на родном языке, а потом принялся его ругать на русском, используя очень грубые слова. Видимо, Лебедеву это не понравилось. Но в данном случае осуждать не могу.
– Кто? – спрашивает он.
– Неважно. Выписали своего крикуна?
– Трудный был случай.
– А со стороны не скажешь, – продолжаю иронизировать.
– Он бросил вызов боли и победил. Достойно уважения.
– Довольно глупый вызов.
– У некоторых народов боль входит в обряд инициации, – замечает Лебедев. – Воины масаи в Танзании жгут себя раскалёнными копьями и выбивают нижние зубы. Без обезболивающего, между прочим.
Познания Валерия в подобных вопросах мне кажутся несколько странными. Его что, прельщают подобные факты? Качаю головой, вызываю Машу и иду проведать Александру.
– Мы можем позвать кого-то из ваших близких. Не обязательно родителей. Это может быть подруга, однокурсница, – говорю девушке.
– Я ни с кем не хочу говорить! – откликается она с хмурым лицом.
– Александра, у нас мало времени. Если спасать ребёнка, то оперировать надо сейчас.
– Я сказала, что не хочу.
– Вы можете отдать ребёнка на усыновление, ваши родители не узнают, – говорит Маша.
– Я не хочу операцию! Отстаньте от меня все! – кричит пациентка.
– Хорошо, хорошо. Но монитор мы оставим включённым.
– Зачем?
– Для вашей безопасности. Чтобы не пропустить внутренние кровотечения.
– Альбина, повторяй гематокриты каждые пять минут, снимай показатели, – говорю медсестре и вижу, что в коридоре меня ожидает Людмила Владимировна Барченкова. Она уже в курсе дела.
– За 17 лет практики такое первый раз, – признаётся коллега.
– Вы берете её? – спрашиваю.
– Без её согласия я не могу.
– Пульс плода упал до сотни, отслойка продолжается. Ей нужно кесарево.
– Я изложила ей все последствия.
– Они её не волнуют!
– Нельзя разрезать женщине живот против её воли, – парирует Барченкова. Вижу, что она злится, но непонятно на кого.
– Плод погибнет, – взываю к её совести.
– Я понимаю.
– И вы будете спокойно смотреть на это?
– Я бессильна!
– Вы можете оперировать.
– Не могу, извините.
– Я вызову другого гинеколога.
– Кого?
– Завотделением.
– Вы отстали от жизни, Элли. С понедельника я завотделением. И в нашей клинике не делают кесарево насильно.
– Поздравляю, конечно… А если объявить её недееспособной?
– Мне она показалась вполне адекватной, – отвечает Барченкова.
– Я думаю, она сама нанесла себя рану.
– Доказать можете?
– Она не себе. Утверждает, что не знала о беременности.
– Она врёт, но это ещё не сумасшествие, – замечает коллега.
– Как может женщина носить ребёнка восемь месяцев, а потом обречь его на гибель?
– Элли, вызовите психиатра, – решает Людмила Владимировна, подходя к лифту и нажимая кнопку. Тем самым даёт понять: продолжать не хочет.
– И тогда вы её возьмёте? – хватаюсь за соломинку.
– Если он разрешит, – отвечает Барченкова и уезжает.
Вскоре мне сообщают, что продолжается операция. Заславский с коллегами пытается извлечь пулю из сердца мальчика Коли. Еду в хирургическое отделение, чтобы посмотреть. Мной движет, конечно, не праздное любопытство, а стремление расширить свой кругозор. Операции на открытом сердце, да ещё с таким сложным случаем, – это всегда большой новый опыт. Быстро моюсь и тихонечко захожу.
– Боковой зажим. Пролен, 5-0. А, Эллина! Рад видеть.
– Взаимно.
– Говорят, вы бросили ординатора, чтобы поскорее привезти к нам на вертолёте?
– Он не знал, что пуля прошла в сердце.
– Нам это лишнее время очень кстати. Мне тоже было бы трудно отдать предпочтение убийце, – поддерживает Заславский.
– Давление 80, – сообщает анестезиолог.
– Это у тебя? – Валерьян Эдуардович спрашивает ассистента.
– У меня нигде не течёт.
– Бедренные сосуды пережаты. Анна, измерьте ещё раз.
– Падает. Уже 70.
– Что это? – хмурится ассистент.
– Пуля прошла в артерию? – хмурится Заславский. – Включите рентгеноскоп.
Хирург смотрит на монитор и сообщает:
– Она пока в сердце, но продвинулась ближе к лёгочной артерии.
– Кровь льётся на пол, – замечает ассистент.
– Откуда?
– Раскрываю плечо.
– Он истекает кровью. Губку, быстро.
– Нам нужны шесть доз Р-массы.
– Ты что? – спрашивает Заславский, глядя на коллегу, который приподнимает мальчика.
– Хочу найти источник.
– Я вскрыл сердце.
– Это бессмысленно, если мы не остановим кровь, – заявляет ассистент. Смотрю на него и понимаю, что человек мне незнаком. Видимо, какой-то новый врач. Но, судя по манере себя вести, опытный.
– Подожди, – говорит ему Валерьян Эдуардович.
– Пережмите ушко предсердия.
– Не могу.
– Вторая пуля, видимо, пробила подмышечную артерию. Пережмите подключичную.
– Я должен вынуть пулю, – говорит Заславский.
– Тогда я сам. Быстрее, зажим, – решает ассистент.
– Давление 60.
– Где же Р-масса? – злится завотделением. – Лейте физраствор.
– Ну давай… Не могу достать артерию, – произносит ассистент. – Раскройте грудину пошире.
– Фибрилляция! – сообщает анестезиолог.
– Электроды! – командует Валерьян Эдуардович. – Пётр, убери руки!
«Ага, так вот как его зовут», – отмечаю мысленно.
– Подождите…
– Убирай! Ну?!
– Есть! Давайте.
Раздаётся электрический треск, ритм сердца нормализуется. Оба хирурга смотрят на кардиомонитор. Кажется, им удалось почти невозможное. Восхищённая их работой, еду к себе и глубоко задумываюсь. Может, мне всё-таки нужно было, как мечтала когда-то, стать кардиохирургом? Детским, так ведь планировала когда-то. И если бы не вредный Вежновец, то теперь давно уже… Ах, что об этом говорить? Видимо, судьба у меня такая.
Возвращаюсь, беру снимки футболиста и иду к нему в палату и сообщаю, что ему придётся задержаться.
– Я не знаю, что вам сказать. У меня через неделю чемпионат, – говорит он.
– У вас перелом ключицы. Во-первых, вам будет очень больно. Во-вторых, от вас не будет пользы.
– Может, какой-нибудь гипс наложите?
– Вам показаны покой и повязка.
– Наверняка это не так серьёзно, – мотает Васкецов кучерявой головой.
Прошу медсестру принести футболисту повязку. Она отвечает, что надо позвонить на склад, поскольку в отделении только маленькие. Не рассчитаны на таких гигантов.
– Да уж, найдите мне побольше, – соглашается Олег.
– Я вернусь, чтобы выписать вас, – говорю ему вскоре и ухожу. Снова иду посмотреть, как там Александра. Оказывается, к ней прибыл наш психиатр, они общаются.
– Она немного успокоилась. Это хороший признак, – рассуждает Маша. – Он уговорит её.
– Откуда ты знаешь?
– Должен.
– Эллина Родионовна? – подходит администратор.
– Да?
– Это Вениамин Павлович Розенко, отец Николая, мальчика из школы.
– Да, да. Здравствуйте. Ваш сын в операционной.
– Что с ним?
– Он ранен в ногу и в плечо. Хирурги устранят эти повреждения, но одна пуля проникла в сердце.
– Ему попали в сердце?
– Нет, нет. Пуля прошла туда по вене, но само сердце не задето. Вот и всё.
– Её могут вынуть?
– Мы проводим вас наверх, где вам дадут более свежую информацию.
– Я провожу вас, – говорит администратор и уводит мужчину.
Возвращаюсь к разговору с Машей, и к нам сразу присоединяется Вистингаузен.
– Конечно, она эмоционально нестабильна, – сообщает он. – Возможно, у неё депрессия и даже изменение личности.
– Вы признаете её невменяемой?
– Но признаков психоза нет. Она осознает, что отказываясь от кесарева стечения, рискует жизнью ребёнка.
– Точнее, убивает его.
– Она берет на себя этот риск, – пожимает плечами коллега.
– Всё не так. Она хочет этого. Она для этого воткнула в себя нож.
– У нас нет доказательств, – замечает Олег Михайлович.
– Она опасна для других.
– Для кого?
– Для ребёнка.
– Он не считается, пока он часть её тела. Кесарево нужно, чтобы спасти её жизнь.
– Должно быть какое-то средство, – пытаюсь убедить Вистингаузена мне помочь.
– Поймите: без судебного решения её нельзя госпитализировать.
– На судебные дела нет времени. Ребёнок не может ждать.
– А вы попробуйте. Наши юристы знают сговорчивых судей. Напишите заявление.
– Хорошо.
Соглашаюсь, а сама думаю: ну, и к кому мне обратиться? Счёт идёт не на недели или дни, а буквально на часы. И тут мне приходит на ум одно имя: Никита Гранин. Насколько мне известно, от отца ему, что называется по наследству, достались большие связи. Теперь настало время ими воспользоваться, чтобы спасти нерождённого малыша.