Глава 32
– Эллина Родионовна! Скорее, сюда! – кричит Альбина Тишкина.
Бегу в палату. Футболист лежит на койке без сознания. На призыв также откликается незнакомый врач, на которого смотрю с удивлением:
– Вы кто, простите?
– А мы виделись недавно, Эллина Родионовна, – улыбается он. Роста чуть выше среднего, короткие волосы, широкие плечи. Симпатичный, и где-то я точно видела эти глаза…
– Короче, коллега!
– Меня зовут Пётр Андреевич Звягинцев, я новый хирург, – отвечает он. – Вот, проходил мимо, решил…
– Помогайте, – обрываю его. – Альбина, что здесь?
– Пульса почти нет.
– Тонометр.
– С чем он поступил? – спрашивает Звягинцев.
– Перелом ключицы.
– Слева дыхания нет. Пневмоторакс. Иглу на 14 на открытом шприце. Быстрее.
– Давление 50. Противошоковое? – спрашивает Тишкина.
– Да. Быстрее, быстрее. Измерь кислород.
– Есть.
– Проверь пульс.
– Лучше.
– Нужен плевральный дренаж, – замечает Васкецов.
– И всего лишь перелом ключицы, – произносит удивлённо Альбина.
– Видимо, не только, – замечаю.
– Кислород 95.
– Хорошо. Скальпель, – произносит новенький.
– Простите, но я заведующая…
Он берёт инструмент и начинает манипуляции.
– Пётр Андреевич, что вы делаете? – изумляюсь наглости хирурга.
– Спасаю жизнь, – отвечает он, не останавливаясь. – Похоже, скрытый перелом ребра.
– Да, но…
– Позвольте, коллега, закончу. Я снял пневмоторакс иглой. Зажим.
– Я закончу, Пётр Андреевич! – настаиваю.
– Я почти сделал.
Смотрю на него ну очень выразительно. В этом отделении ещё не находился человек, который смел бы мне вот так противодействовать. Ну, разве что Артур… при упоминании о нём стискиваю челюсти.
– Хорошо. Пожалуйста, – поднимает руки Звягинцев.
Теперь он стоит и смотрит, как я работаю. Мне же хочется прямо сейчас пойти к Заславскому и крепко с ним поругаться. Принимают на работу чёрт знает кого, а они потом приходят в чужое отделение, как в чужой монастырь со своим уставом! Но слишком долго злиться некогда – футболист не ждёт.
– Трубку 32.
– Отсос готов. Давление 160, – говорит Тишкина.
– Удачи! – немного нервно и, кажется, с небольшой долей иронии и скрытой обиды произносит новенький и уходит.
Вскоре состояние Олега Васкецова удаётся нормализовать.
Теперь иду узнать, что решила судебная система относительно Александры. Больше двух часов назад я специально по такому случаю (кажется, впервые за всё время его пребывания в этой должности) поднялась в кабинет к Никите Гранину. Он встретил меня радостно, хотел кофе напоить и был раздосадован, поняв, что пришла я не к нему персонально, а по очень важному делу.
Заведующий клиникой выслушал внимательно, а потом неожиданно сказал:
– Элли, я тебе помогу. У меня есть один знакомый судья. Но услуга за услугу.
Вздыхаю. Не нравятся мне такие повороты. Хочу сказать, что мы не на рынке, и речь не о цене за килограмм картошки, а о жизни ребёнка в утробе матери, которая решила от него избавиться. Но сдерживаю свой порыв и спрашиваю, чего он хочет. Думаю: «Если сейчас потребует каждую неделю видеться с Олюшкой…»
– Я хочу участвовать в работе твоего отделения, – вдруг произносит Гранин, застигая меня врасплох этим заявлением.
– Прости, что?
– У тебя не хватает людей. После гибели Артура Куприянова, с которым ты была…
– Никита, – обрываю его ледяным голосом, – даже не смей!
– Хорошо, – тут же сдаётся он. – В общем, я хочу восполнять дефицит кадров. По мере возможностей и пока ты не найдёшь кого-то ещё.
– Зачем тебе это? – удивляюсь. – Большой светлый кабинет, крутая зарплата…
– Элли, я не для того становился врачом, чтобы в расцвете сил бросить карьеру ради административных дел, – серьёзно говорит Никита.
– Хорошо, я согласна. Но работать у нас будешь бесплатно. Я не могу тебе платить, это будет…
– Знаю. Нецелевое расходование бюджетных средств и превышение служебных полномочий. Всё в порядке. Я буду просто помогать. А теперь можешь возвращаться к работе. Я договорюсь насчёт Александры.
Это было больше двух часов назад, теперь мне хочется узнать, как всё прошло.
– Подписали? – спрашиваю.
– Возникли сложности, – хмуро отвечает Гранин по телефону. – Они получили запрос в половине шестого, но судья уже ушла, секретарь пытается её найти.
– Другого судью нельзя задействовать?
– И другого уже ищут, – говорит Никита.
– Я не могу ждать!
– Элли, пойми: пока ничего делать нельзя, – строгим тоном, как учитель школьнице, произносит заведующий.
– Я и так жду слишком долго! – возмущаюсь.
– Дай слово, что ничего не сделаешь.
– Нет, я уговорю её! – заявляю в ответ и отправляюсь к Александре.
Вхожу в палату, а там ситуация накаляется.
– Пульс плода 60, – говорит медсестра, и это плохой знак.
– Привезите кувез, – отдаю распоряжение. – Александра, больше нет времени спорить. Надо спасать ребёнка.
– Я хочу другого врача, – заявляет она в ответ.
– У вас отслойка плаценты. Вы можете истечь кровью, – поясняю ей.
– Вы специально пугаете меня!
– Вам есть чего бояться. Если вам безразличен ребёнок, подумайте о себе.
– Я не верю вам. Вы что-нибудь уже сделали бы! – упирается беременная.
– Пульс 50, – слышу рядом.
– У вас мальчик, Александра. Я вижу это на ультразвуке. Вы хотите убить своего сына?
– Отстаньте от меня! Я хочу другого врача! – истерично орёт девушка.
– 40, – произносит медсестра, и мне, – честное слово стыдно за такую мысль! – хочется стукнуть её чем-нибудь, чтобы прекратила. Но она не имеет права так сделать, и я тоже.
– Всё, хватит! – не сдерживаясь, гневно взмахиваю рукой. Достал этот цирк с конями! – 100 обезболивающего струйно!
– Эллина Родионовна, – произносит медсестра.
– Что?!
– Нельзя.
– Я беру всю ответственность, как заведующая отделением!
– Что вы делаете? Прошу вас, не надо. Я не хочу ребёнка, – заявляет Александра.
– Набор для кесарева. Готовьте её, – распоряжаюсь дальше.
– Я не хочу ребёнка! – переходит на крик.
– Пульс двадцать.
– Пожалуйста, помогите мне, – Александра умоляет медсестру, думая, что та не послушается меня.
– Приготовьте отсос.
– Не буду, – говорит коллега.
– Тогда не мешайте мне, – взывает беременная.
– Эллина Родионовна, она не дала согласия. Вас лишат лицензии, – уговаривает медсестра.
– Скальпель.
– Пульс пропал. Это нельзя делать! Нельзя.
Я лихорадочно обдумываю, как быть дальше. Во мне яростно сражаются две сущности. Одна, человеческая и врачебная, требует немедленно начать операцию, чтобы спасти малыша. Другая, административная, приказывает остановиться. Здесь аргументы жестокие: мама не хочет ребёнка; судя по показателям жизнедеятельности, он родится очень слабым и больным, возможно, даже не выживет; наконец, за такое самоуправство мне конкретно прилетит. Сначала от Вежновца, затем от комитета, а после Александра наверняка подаст в суд и выиграет. Ну, и кому будет в итоге хорошо?
Решив, что точно не мне, да и вообще никому, откладываю скальпель в сторону.
– Уже всё? – спустя несколько секунд спрашивает Александра.
Я молча стою над ней, сжав челюсти и ничего не говорю. Только слышу, как на одной ноте пищит кардиомонитор, показывая: у плода остановилось сердце. Беда в том, что даже несмотря на это, оставлять его внутри матери нельзя – она погибнет. Потому приходится начать стимуляцию родов. Коротко объясняю Александре, и на этот раз соглашается.
– Хорошо, хорошо. Головка прорезалась.
– Ещё немного, Александра, ещё разок. Готова? Тужься. Тужься, – это произносит Барченкова, срочно вызванная к нам.
– Головка родилась. Всё, можешь расслабиться. Зажим. Отрезать.
Достаю маленькое тельце. Смотрю на него с болью в сердце.
– Она хочет увидеть его? – спрашиваю не роженицу, а Людмилу Владимировну.
– Хочешь посмотреть на него, Александра? – спрашивает гинеколог.
– Нет.
– Объявить? – обращается ко мне коллега.
– Нет, я сама, – но сначала нужно убедиться, что малыш действительно не выжил. – Время смерти… – и называю цифры.
После этого собираюсь пойти домой. Переодеваюсь, по пути захожу в регистратуру, чтобы положить карточки пациентов…
– Надо же! – бодренький голос Вежновца заставляет невольно вздрогнуть. – Приятно видеть, что лучшие умы приёмного работают сверхурочно.
– Здравствуйте, Иван Валерьевич, – произношу сухо.
– В реанимации бедлам. Хорошо, хоть тут спокойно.
– Всё как обычно. Бесконечная история, Эллина Родионовна.
После этого Вежновец уходит. Тут же меня окликает администратор.
– Да?
– Звонит помощник судьи, говорит, что он подписал разрешение на операцию.
Я иду к телефону и коротко благодарю за содействие, только слишком поздно. Стоит положить трубку, как по смартфону вызывает Гранин.
– До тебя дозвонились?
Сообщаю ему печальную весть.
– Мне очень жаль, Элли, – произносит он. – Скажи, а наш уговор…
– В силе, – отвечаю и прекращаю беседу. Если он хочет помогать, притом безвозмездно, пусть. Лишние руки в нашем деле лишними не бывают. К тому же Никита, надеюсь, не растерял своих знаний и навыков, которые у него, кстати сказать, очень хороши.
Устало иду к парковке, открываю дверь машины, но слышу приближающиеся шаги. Всматриваюсь в фигуру человека. Женщина. Когда выходит в круг света от лампы, оказывается, это Романова. Быстро сажусь в салон и закрываю дверь. Становится страшно.
– Александра Фёдоровна? – удивляюсь через приоткрытое на узкую щёлочку окно.
– Да, это я. Простите, что испугала, – говорит секретарь. – Мне нужно с вами поговорить.
Смотрю на неё и вспоминаю, есть ли в этом месте видеокамера. Да, вон висит и даже мигает красным светодиодом. Но пишет ли?
– Простите, но уже поздно. Давайте завтра, – предлагаю, заводя двигатель. Мне жутковато в присутствии этой женщины. Неизвестно, на какие подлости мог сподобить её сам Борис, Майя или кто там ещё в их банде состоит. На всякий случай поворачиваю в сторону Романовой висящий в салоне видеорегистратор. Женщина замечает, но ничего не делает с этим.
– Эллина Родионовна, это я подделывала рецепты, – говорит она.
– Знаю.
– Хорошо, – облегчённо выдыхает она. – Это всё из-за моего сына…
– Тоже знаю.
– Да? Что ж, так даже ещё лучше. А вы знаете о том, что Борис держит его в заложниках?
– Догадываюсь.
Александра Фёдоровна печально вздыхает.
– В попытке спасти сына я сделала подлость. Подставила вас с рецептами, за что прошу прощения.
– Только за этим пришли? – мне совсем не хочется с ней общаться.
– Не только. Борис готовит новую авантюру. Он собирается… – и дальше Романова, периодически оглядываясь (но на парковке, кроме нас, никого), рассказывает схему, которую придумал преступник. В ней роли распределены, как в пьесе. Интересно, полиция знает об этом? Ощущение, что майор Никоненко мышей не ловит.
– Только этого ничего не будет, – говорит секретарь.
– В смысле?! Зачем же вы тогда мне всё это…
– Они переиграли.
– Кто они?
– Борис с Майей. Послезавтра, во время доставки в клинику крупной партии наркосодержащих веществ, будет организовано нападение.
– Что?! – вскрикиваю.
– Да, именно так. Они сначала хотели мошенничать с документами, но там же очень строгая отчётность, сами понимаете. Потому решили напасть и забрать.
– И какая ваша роль?
– Я должна буду отвлечь Грозового.
– Каким образом?
– Подлить ему в чай снотворного.
– Глупости какие, – оцениваю этот шаг. – Зачем? У него есть подчинённые.
– Тут всё немного сложнее, – вздыхает Александра Фёдоровна. – Помните, к вам недавно устроился новый администратор?
– Достоевский?
– Нет, другой. Сергей Бояринов. Который умеет подделывать чужие голоса.
– Да, и что? Он каким образом…
– Один из людей Бориса, – признаётся Романова.
– А вы откуда знаете? – прищуриваюсь подозрительно.
Секретарь горько улыбается.
– Они же меня за человека не считают. Думают, я старая и глупая. Ошибаются… – её взгляд становится злым. – Я заметила однажды, как Борис встречался в кафе с Бояриновым. Следила за Борисом, думала, он выведет меня на то место, где они держат моего сына.
– А вы не боитесь, что за то, что мне помогаете, его…
– Боюсь. Но мне кажется, они и не собирались мне возвращать Стасика. Потому я пришла к вам. Помогите его спасти. И я на суде расскажу что угодно…
– Что угодно не надо, – прерываю её. – Только правду.
– И ничего кроме правды. Я знаю. Хорошо.
– Так что там с Бояриновым и Грозовым?
– Когда Аристарх уснёт, Бояринов возьмёт рацию и от его имени уберёт из помещения, где будет происходить оформление поставки, всю охрану. Также там выключат видеокамеры, – рассказывает Александра Фёдоровна.
Слушаю и ушам своим не верю.
– Это всё, что вы хотели мне сказать? – спрашиваю Романову.
– Да. Об одном умоляю: помогите спасти Стасика.
– Хорошо. Сделаю всё, что смогу.
После этого завожу двигатель и уезжаю. Надо обо многом подумать.