Марию-Марфу много, что беспокоило. Однако, как ни странно, самые сильные страдания доставляла нижняя рубаха. В монастыре ее называют – власяница. Ткали эту одежку из грубой овечьей шерсти, а надевать следовало на голое тело. Первое время пыталась узнать, кто придумал подобное наказание монахиням. На нее удивленно смотрели, явно не понимая, о чем спрашивает.
Во взгляде читалось: как подобное спрашивать возможно? Разве это наказание? Это искупление от всех грехов! Потом отвечали сурово: так полагается! Причем, всегда умалчивали: кем полагается? Кто сие изуверство придумал, от которого мочи нет?
О других бывшая царская жена ничего сказать не могла, а вот ее кожу эта колючая ткань больно ранила. Первое время казалось, что тело огнем горит. Хотелось сорвать и костяными гребнями кожу драть. Боясь наказания, с трудом сдерживалась, но, едва предоставлялась возможность, с наслаждением чесалась. Дошло до того, что от этих ее почесух на теле раны открылись и кровь из них постоянно сочилась. Как же это было больно! От любое прикосновения кричать хотелось! Никакие травяные примочки не помогали.
Попросила позволить одевать под эту самую власяницу в порядке исключения, если не шелковую, то хотя бы льняную рубаху или на худой конец из простого холста, того самого из которого в деревнях одежду шьют. Да где там! Матушка-игуменья Нектария в ответ на эти слова промолвила, скорбно поджав губы:
— Все это должно служить тебе напоминанием о страданиях Спасителя и помочь свои грехи искупить...
Про грехи Марфа говорить особо не хотела. Что не говори, а тогда в Угличе саморучно людей порешила и за это ответить следует. А вот на тему страданий поспорить могла. Просто язык чесался сказать, что никогда не хотелось страдать, ей всегда любить хотелось. Только любовных денечков, словно в насмешку, на ее долю, почитай и не выпало. Верно говорят: не родись красивой, а родись счастливой. Красота, как и молодость, проходит, а вот счастье, если оно есть, навсегда при тебе остается.
Посмотришь на других боярышень, куда хуже внешностью уродились, а никогда по жизни забот не знали. Все у них хорошо да гладко шло. Муж заботливый попался, дети внимательные, дом богатый. А ей же лишь во сне виделось, как в тереме на лавке мал мала меньше детвора сидит да печенную тыкву с аппетитом есть. Лично она эту самую тыкву страсть как любила! Даже в царском тереме всегда этому лакомству предпочтение отдавала, чем насмешливые улыбки у боярынь вызывала.
Господи, как бы хотелось, чтобы все эти сны и тайные мечтания явью были! Пусть бы в бедности век доживала, но только в доме своем, а не темной келье на монастырском тюфяке ворочалась! И просыпалась бы не от звона колоколов, а топота маленьких ножек по деревянным половицам и детских криков радостных.
Мария почувствовала, как гнев медленно, но уверенно начал разгораться в душе. Дабы успокоиться, принялась перебирать деревянные четки, висевшие на запястье. Сынок нежданный как-то предложил заменить на дорогие, с бусинами из аметистов, да только она не захотела. Как самую дорогую ценность к сердцу прижимала и в голос закричала:
— Не отдам!
Царевич даже испугался и произнес успокаивающе:
— Все будет так, как вы хотите, матушка!
Она смутилась. Поняла, что неправильно себя повела, но сказать, почему ей эти старые четки так дороги не могла. Дело в том, что их матушка Нектария подарила. Сказала, чтобы берегла и не расставалась. Помогут они ей в жизни покой обрести и себя понять. Потому дар сей из рук не выпускала ни на минуту. Все ждала, когда матушки слова исполнятся. От постоянных прикосновений зерна стали гладкими и блестящими, словно лаком покрытые. Когда гнев охватывал или ярость к горлу подступала тут же за них хваталась.
Вот и сейчас, перебирая четки да читая молитвы, успокоилась. Даже дышать ровнее стала. Уж коли такая горькая судьба выпала, значит, Богу было угодно. Не нами написано, не нам переписывать... Так всегда Нектария твердила и по голове сухой рукой гладила.
— Жизнь в монастыре тем хороша, что здесь обо всем мирском забываешь. Не надо о своей внешности беспокоиться, в зеркало смотреться, украшения одевать, белилами да румянами лицо покрывать, — глаголила мудрая женщина, — ни к чему это баловство. У инокинь все просто. Накинул черное одеяние, затянул потуже черный плат — вот и все, что требуется. На мой взгляд и этого более, чем предостаточно. Ведь на тот свет с собой ничего не возьмешь. Нагим в мир приходишь, нагим и уходишь. Все здесь останется. Бог даст, со временем и ты поймешь эту мудрость!
Ну как праведной объяснить, что ее слова грешнице Марьюшке никак на душу не западали... Другое в мысли приходило... Свое молодое лицо перед глазами представало. Ах, как же она любила им в зеркале любоваться!
Публикация по теме: Марфа-Мария, часть 33
Начало по ссылке
Продолжение по ссылке
