Произнеся после молитвы последний раз «аминь» и несколько раз перекрестившись, старая инокиня с трудом поднялась. Ноги, долго стоявшие на коленях, от резкого движения сильно задрожали, того и гляди подкосятся и рухнут, словно снопы порубленные. А в глазах зарябили черные мушки. Подобное случалось и не раз, но сегодня они уж как-то очень шустро разлетались. Будто целый рой вспугнула, того и гляди живого места не оставят, закусают до смерти.
В довершение всех бед голова сильно закружилась, будто несколько часов, как в далеком детстве, на качелях накаталась... Пришлось несколько минут руками воздух ловить, дабы не упасть лицом вниз на холодный каменный пол.
Огромным усилием воли удержалась, знала, если подобное случится, до утра подняться никто не поможет. Юная монашенка Дорофея, которую несколько дней назад дали в услужение, больше не заглянет. Уже приходила, убедилась, что ничего не требуется, пожелала спокойной ночи и ушла к себе в келью. Надо полагать, тоже молится...
Марфа была просто счастлива, когда ей приставили эту милую девочку, с большими, как у олененка глазами. По неизвестно причине, с первой минуты прониклась к Дорофее нежностью. Ее сердце всегда жаждал любви и детей, но так случилось, что всего этого лишена оказалось. И вдруг такое чудо! Словно Бог смилостивился, принял ее молитвы и на старости лет, когда уже ни на что хорошее не имелось надежды, прислал эту девочку. Не важно, что не носила под сердцем девять месяцев и не рожала в муках. Главное, увидела в ней родное, и всей душой потянулась.
Инокине было искренне жаль, что Дорофея навсегда останется в этих каменных стенах, будет в бесконечных молитвах и постах, никогда не познает любви и радости материнства, как сотни подобных ей, девушек, кого судьба привела в обитель. Инокиня Марфа понимала — красавица пришла сюда не по своей воле. С первого взгляда было очевидным: здесь ей не нравится, все в тягость, но строгий устав терпит. Надо отдать должное, недовольства не показывает. Более того, не устает благодарить матушку-настоятельницу за доброту и внимание.
Да только старую Марфу не провести, слишком много за свою жизнь невест Христовых видела, сама не по своей воле здесь оказалась. Она несколько раз замечала, с какой злостью девушка сверкала глазами в сторону настоятельницы, но делала настолько быстро, что никто из окружающих сестер не замечал этого...
Марфа просто сгорала от любопытства, желая узнать, почему девица оказалась в московском монастыре, да еще таком богатом, как Вознесенский. Только спросить было не у кого. Не станешь же у самой девки любопытничать, ни к лицу это бывшей царице делать! В обитель, где они встретились, могли попадать только представительницы знатных родов. А в том, что Дорофея таковым не принадлежит, было совершенно очевидно. Девушка, пусть и смышленая, но явно неграмотная, а в княжеских или боярским семьях всегда старались дать образование своим детям. Опять же, в трапезной, Марфа не раз замечала, как хлебные крошки со стола в ладошку аккуратно сметает и в рот бросает. Отпрыски боярских родов себе такого не позволяли.
Но справедливости ради следует признать, личико у девицы славное, глазенки ясные да и нравом приветливая. Красивую фигурку даже бесформенное черное одеяние скрыть не могло. Марфе поначалу думалось — возможно, Дорофея знатному господину приглянулась. Но вскоре поняла, что это плод ее больного воображения. Причин, по которой Дорофея, попала в обитель, может быть множество. В том числе и такая — незаконнорожденная боярская дочь. Инокиня никак не может отделаться от чувства, что личико ее, особенно, когда бровки хмурит, кого-то напоминает, но вспомнить никак не получалось.
Порой аж виски сжимает, так хочется понять — на кого девица похожа, но все тщетно. Особенно эти глаза серые знакомыми кажутся. Чья она может быть: Одоевских, Вяземских, а, может, Морозовых или Милославских? Поди разберись... Уж больно сильно черный клобук внешность меняет. Тут захочешь и не признаешь.
Понимая, что еще немного и в мыслях неизвестно какие картины предстанут, остановилась на самой простой версии: Дорофею прислали в московскую обитель из другого монастыря на черные работы. Не будут же овдовевшие княжеские жены да дочери опальных родов, принявшие постриг, полы в храме от воска счищать!
Это только ее, урожденную Нагую, жену государя Иоанна Васильевича, мать наследника царевича Дмитрия, в годы своей жизни монахиней по приказу царя Федора требовали отправлять выполнять самое тяжелое послушание да еще и соглядатаев ставили — пусть работает и не бездельничает. Покойный государь даже не скрывал: надеется, что не выдержит тяжелой доли и сломается. А она с Божьей помощью все испытания с достоинством прошла.
Инокиня обиженно поджала губы. Что ни говори, а с ней никогда не считались. В глазах знати, церкви и народа всегда оставалась незаконной женой государя Московского, хорошо в открытую блудницей не называли. Если бы Иван Васильевич не признал Дмитрия наследником, ее имя с грязью бы смешали. А так пришлось склониться в поклоне! Зато как светилась она от радости, когда все те, кто ее унижал, на коленях потом приползли и о пощаде молили. Первый раз это случилось, когда Дмитрий царем себя объявил.
Во второй раз бояре пришли, когда Смута великая началась. Правда, тогда от смирения и следа не осталось. Жестко потребовали — откажись от Самозванца!
Очень хотелось послать куда подальше, но потом подумала, все взвесила — чай, не чужая государству своему! Опять же, появилась возможность кое-какие себе и семейству своему блага выторговать. Потому-то и отказалась публично от того, кого еще недавно родимым сыном кликала. Понимала, его не поднять, а ей тогда и верно не жить… Опять же, коли не сделает, чего бояре просят, исчезнет Московия. Супруг покойный никогда подобного не простит. С того света поднимется и люто расправится.
Как же жутко было выходить к толпе разъяренной, которая собралась у стен монастыря и требовательно взывала на несколько голосов:
— Говори, царица Марфа, твой ли это сын?
В ответ очень хотелось крикнуть:
— Не Марфа я. Марией при рождении нарекли!
Только времени на споры не имелось. Следовало, быстро исполнить приказания бояр и быстро в келье спрятаться. А там забиться в тёмный угол, в мышку превратиться или песчинкой стать. Подобное чувство у нее уже однажды возникало. Это когда Машка Скуратова, словно насмешку над всеми ставшая царицей Марией, страшно тараща побелевшие от гнева глаза, во время допроса пыталась глаза горящей свечей выжечь.
Если бы Бориска Годунов не удержал злобную бабу за подол, неизвестно, как бы тогда дело повернулось. Странно, конечно, что на помощь бросился. Сейчас же помочь было некому. Самой все разгребать требовалось. Впрочем, ей по жизни мало, кто сострадал. Потому-то и покрылось сердце льдом.
В тот черный день, когда толпа под стенами шумела, собрала всю свою волю в кулак. И спокойно промолвила так промолвила, будто не видела, как мимо нее труп человека, которого еще вчера своим сыночком называла, тащат:
— Следовало меня спрашивать, когда он был жив. А теперь, когда вы убили его, он не мой!
Сказала и замерла. Кожей почувствовала ненависть, что от беснующей толпы исходила. Показалось, еще мгновение, накинутся и на куски разорвут. В глазах крикунов явственно увидела желание привязать ее вместе с несчастным мальчиком к пушке и выстрелить. Потому-то и не переставала себя Крестом осенять. Верила в его мощь и силу. Так и оказалось. Он-то и защитил от казни лютой.. Немного подумав, набрала в грудь побольше воздуха, и, стараясь, не дрожать, произнесла решительным тоном:
— Это не мой сын!
Услышав ее слова, народ сразу успокоился и вздохнул, да так дружно, что будто бы легкий ветерок на площадью пронесся. Какие же они все глупые, подумалось тогда, неужели никто из них не понял — в такой ситуации все, что угодно признаешь, лишь бы живой остаться!
— Мальчик мой родненький! — откуда-то из глубины вырвался горький стон, — Кровинушка ты моя горемычная! Кто же думал, что твоя судьбина такой горькой окажется!
Публикация по теме: Одинокая волчица, книга 2, часть 61
Продолжение по ссылке