Глава 25
Увы, но мои расспросы ничем не заканчиваются. Да, Вера много рассказывает о брате. Его уважение к десантникам – из армии, он служил в ВДВ. Умение (и возможность) порой тратить крупные суммы – из природной щедрости, а ещё им от родителей, ушедших на заслуженный отдых, осталась сеть парикмахерских. Отец мечтал, чтобы сын пошёл по его стопам и стал бизнесменом, но Артур выбрал путь врача. От мамы Куприянову досталась любовь к искусству – часто водила детей по разным выставкам. Она скончалась два года назад, и он обещал, что продолжит туда ходить, дабы окончательно не превратиться в обывателя.
– Простите, что спрашиваю. Артур однажды отпросился. Сказал, что берёт квартиру в ипотеку. Но зачем, если у вас состоятельная семья? – спрашиваю Веру.
Она усмехается.
– Он всегда был очень скромным, мой братец. А ещё не хотел, чтобы девушки интересовались им только из-за денег, вот и вся причина.
Мне всё не терпелось узнать: когда же наконец Вера начнёт рассказывать об Ирине Марковой? Я стала задавать наводящие вопросы, но ответы меня совершенно не устроили. Ни среди родни, ни среди однокурсниц или девушек, с которыми общался Артур, Марковой никогда не было.
– Может быть, он просто вам не всё рассказывал? – спрашиваю Веру.
– Ну что вы, – улыбается она. – Мы с ним были больше, чем просто брат и сестра. Мы дружили. Он мне первой рассказал о том, что между вами начались отношения. Подробностями, как истинный джентльмен, не делился, конечно, в этом можете быть спокойны. Но знаете, Элли… я никогда раньше не видела его таким счастливым. Он был женат, но там никогда не сиял глазами от радости. Вы – совсем другое дело… Простите.
Просидев в ресторане ещё около часа, мы расстались. Мои вопросы об Ирине Марковой так и остались без ответа, потому на следующее утро иду к начальнику службы безопасности Грозовому посоветоваться, как мне быть. Он отвечает односложно: не стоит заниматься самодеятельностью. Надо сообщить о найденной видеозаписи и о том, что я опознала на ней сотрудницу своего отделения, следователю. Пусть он и выясняет, как была связана Ирина с Артуром.
Я соглашаюсь. Звоню капитану Багрицкому и прошу приехать. Он сразу же соглашается, а потом вместе со своей неизменной напарницей Яровой слушают мой рассказ. Забирают флэшку и уходят, бросив напоследок дежурную фразу «если появятся новости, мы вам сообщим». Мне становится тревожно, а ещё кажется, что зря им сообщила. Если они будут действовать грубо и топорно, например вызовут Маркову к себе на допрос, то где гарантия, что она не захочет завершить начатое? От таких мыслей мурашки по коже: я работаю рядом с человеком, который пусть и не врач, но тоже умеет обращаться со скальпелем и разными препаратами.
Вот что удерживало меня с самого начала от того, чтобы всё рассказать полиции. И зачем только согласилась с мнением Грозового? С такими мыслями возвращаюсь к работе. Решаю, что буду держаться от Ирины подальше. Бережёного Бог бережёт. Ну, а следователи пусть разбираются. Им звонок Народной артистки СССР придал мощный импульс, вот пусть шевелятся. А то у меня возникло ощущение, что ни в отношении Бориса с Майей, ни в отношении нападения ничего не расследуют. Сидят и ждут у Балийского моря погоды.
– Элли, я тут выяснила кое-что насчёт того мальчика, Кирилла. Помнишь? – спрашивает Маша, когда прихожу в регистратуру.
– Четыре года, очень низкий уровень сахара в крови. Конечно. Что узнала?
– Низкий сахар и высокий аммиак без кетоновых тел характерны для дефицита ацил-КоА-дегидрогеназы. Клиническая картина характеризуется приступами гипогликемии, угнетения сознания, вплоть до комы, – рассказывает Маша.
– Молодец. Вызови генетика и поговори с родителями, – хвалю подругу. Найти такое редкое генетическое заболевание бывает непросто. Особенно в наших, практически полевых условиях, когда работа отделение больше напоминает конвейер.
– Может, составишь мне компанию? Тяжело говорить о таком, – предлагает Маша, и я соглашаюсь.
Вскоре мы уже в палате, где мама Кирилла поглаживает его маленькую ручку.
– Вы сказали, что он очнётся, – с надеждой произносит мама ребёнка.
– Из-за генетического дефекта организм вашего сына не может получать энергию из жира, – поясняет ей Маша. – Когда он простудился, сахар в крови упал, отчего и случились судороги.
– У него повреждение мозга? – спрашивает отец Кирилла.
– Мы ждём результатов энцефалограммы.
– Не понимаю. Кирилл родился в этой клинике. Почему нам сразу ничего не сказали? – удивляется мама ребёнка.
– К сожалению, мы не делаем анализы на редкие болезни обмена веществ.
– А где делают?
– В некоторых других медучреждениях.
– А если бы мы знали, смогли бы что-то сделать? Доктор Званцева, прошу вас, – мужчина обращается к Маше с лицом, полным надежды. – Скажите.
– Когда Кирилл заболел, и если бы вы дали ему сладкую воду, судорог не случилось бы, – говорит Маша.
– Сладкую воду? – растерянно переспрашивает отец мальчика.
– Боже мой… – расстроенно произносит его мама.
– Не волнуйтесь, прошу вас, – говорю им. – Своевременная диагностика и правильно подобранная диета обеспечивают благоприятный прогноз с минимальным количеством осложнений.
Родители Кирилла смотрят на сына. Столько надежды в их глазах! И мне тоже хочется верить, что у мальчика всё будет хорошо. Только я-то знаю: для этого родителям и самому пациенту придётся очень постараться. Но мысль о том, что этого больного упустили задолго до того, как он попал сюда в таком состоянии, заставляет рассердиться. Иду в кабинет, чтобы привести нервы в порядок, но на пути встаёт Вежновец.
Его, как всегда, принесла нелёгкая!
– Эллина Родионовна, вы чего такая злющая с утра? Кто-то помер? – со своей фирменной тщательно скрываемой, но сквозящей из всех щелей иронией спрашивает он.
– Надо проверять новорождённых на редкие болезни обмена! – говорю ему.
– О чём вы?
– Сегодня мы с доктором Званцевой лечили мальчика, у которого случились судороги из-за того, что ему в родильном отделении вовремя не сделали анализ.
– Если бы мы проводили скрининг на все генетические синдромы, то тратили бы на каждого ребёнка миллионы бюджетных средств, – отвечает Вежновец.
– Если бы мы знали диагноз заранее, то по-другому бы его лечили! И быстрее остановили бы судороги.
– Не вините себя. Это вопрос распределения бюджетных ресурсов, – спокойно отвечает Иван Валерьевич. – У всего есть граница.
«Кто бы о границах рассуждал! – хочу сказать ему в лицо. – Уж чья бы корова мычала! Не вы ли регулярно лечите здесь свою собаку на государственный счёт!»
– Эти анализы необходимы, – упрямо утверждаю.
– Денег нет, – поджимает плечами Вежновец.
– Объясните это родителям того мальчика? Они в детской реанимации. Ждут, выйдет ли их сын из комы.
– У меня своих забот хватает, – уклоняется главврач от ответа и уходит.
В кабинете звоню психиатру. Надо договориться о принудительной госпитализации той девушки, Валентины, которая решила, что лучший способ оставаться красивой – ничего не есть.
– Вы смотрели мою больную? – спрашиваю Вистингаузена.
– Вот сижу, дописываю карту.
– Спасибо.
– Не за что. Я не могу положить её, – сообщает Олег Михайлович.
– Да вы что? Она уморит себя голодом!
– Возможно. Но я не могу держать её здесь насильно. Она работает. Бреда нет, непосредственной угрозы для себя и других не представляет.
– Как это не представляет? Она же сознательно ничего не ест.
– Вы можете это доказать? Простите. Но одно дело вредить себе открыто, и совсем другое – вот так.
– Ей грозит почечная недостаточность, аритмия. Что ещё нужно?
– Её согласие. Многие люди причиняют себе вред. Курят, пьют, употребляют запрещённые вещества, ездят не пристегнувшись. Но их за это не изолируют.
– И мы должны спокойно на такое смотреть?
– Валентина имеет право сама решать. Даже себе во вред.
– Должно быть какое-то средство.
– Если вы уговорите её, я положу девушку к нам. Если не сможете, придётся отпустить после капельницы, – говорит Вистингаузен и прощается.
– Эллина Родионовна, автоавария!
Бегу в смотровую. Туда привезли девочку шести лет с красивым именем Лионелла. Она спрашивает, когда можно встать.
– Когда я посмотрю твои снимки, – улыбается ей Данила Береговой, принявший маленькую пациентку. Он говорит медсестре, какие анализы необходимо взять. – Кстати, Элли, в соседней палате её отец.
– Хорошо. Посмотрю.
Иду туда. Ольга Великанова ассистирует Лидии Тумановой.
– Я ввела два кубика успокоительного, – говорит медсестра.
Вижу, что коллеги готовятся вправить вывихнутое колено.
– Я буду держать бедро, – говорит Туманова, – а ты при разогнутом колене осторожно смести чашечку к средней линии.
– Так? – раздаётся негромкий хруст, и чашечка встаёт на место.
– Идеально, – произносит Лидия.
Возвращаюсь к Даниле. Он собирается осмотреть девочку, но та недовольно хмурится:
– Не надо!
– Прости, но мы должны это сделать, чтобы убедиться, что у тебя нет других травм, – поясняю ей.
– Ух ты… – произносит Береговой.
– Что такое?
– Гематома на бёдрах и кровь на нижнем белье. Возможно, разрыв уретры из-за перелома таза. Нужен объёмный снимок таза и цистография, – говорит он медсестре, я останавливаю:
– Подожди.
Провожу пальпацию.
– Так больно, детка? – спрашиваю девочку.
– Да, – говорит она.
– Ты был прав, – делаю вывод. – Перелом. Нужны снимки и МРТ.
Выхожу из смотровой.
– Доктор Печерская, – меня окликает мама Кирилла.
– Что такое?
– Доктор наверху сказал, что повреждение мозга у моего сына может остаться навсегда, – сообщает она поникшим голосом.
– Мне очень жаль.
– Это младшая сестра Кирюши, – женщина держит на руках годовалую девочку. – Эмма. Её привезла няня.
– Чудная малышка, – улыбаюсь, глядя на голубоглазое кудрявое создание с кукольным личиком.
– Сделайте ей тот анализ, который раньше не сделали Кириллу, – просит женщина. – Прошу вас. Мы с мужем должны знать, что нас ожидает.
– Мы что-нибудь придумаем.
– Вы доктор Печерская?
Ко мне подходит женщина лет 50-ти, стильно одетая, с лицом, сохранившим большую часть былой привлекательности, а в молодости, надо полагать, она была настоящей красавицей. И, судя по манере двигаться, работала манекенщицей. Так, кажется, раньше называлась эта профессия.
– Да, здравствуйте.
– Я мама Валентины, Татьяна Сергеевна.
Рассказываю ей о состоянии дочери. Прошу повлиять на девушку.
– Я не могу заставить её лечь в психиатрическое отделение. Поймите: мы сделаем всё необходимое с точки зрения физического состояния. Но у Валентины стресс, обусловленный стремлением к совершенству. Может быть, она вас послушает? – объясняю Татьяне Сергеевне.
– Я люблю дочь и готова на всё, чтобы помочь ей, – с охотой отзывается мама пациентки.
– Не сомневаюсь.
Мы подходим к палате.
– Господи… – вырывается у матери, когда та видит свою дочь через окошко в двери. – Кожа да кости.
Татьяна Сергеевна переводит дыхание и входит.
– Ты сказала матери? – спрашивает меня Катя Скворцова, когда стою и наблюдаю, как мать садится рядом с дочерью.
– Выбора не было.
– Она совершеннолетняя.
– У неё опасная болезнь, – говорю старшей медсестре. – Надо было что-то делать.
– Понимаю, – говорит Катя и собирается уходить.
– Постой, пожалуйста, – останавливаю её. – Есть разговор. Пойдём ко мне.
Завожу Скворцову в кабинет.
– Расскажи, как к нам попала на работу Ирина Маркова? Это ведь ты мне сообщила, что нашла хорошую девушку?
– Да, верно. А что случилось? – напрягается Катя.
Пристально смотрю в глаза старшей медсестры. Мы знакомы с первого дня моей работы здесь. И я всегда могла доверять ей полностью. Во всех непростых ситуациях Скворцова всегда вставала на мою сторону. Только прежде не случалось подобного, как то злосчастное нападение. Можно ли ей всё рассказать? Опускаю взгляд: «Элли, соберись! Паранойя никого не доводила до добра!» Набрав воздуха, рассказываю старшей медсестре о своих подозрениях.
Катя, пока слушает, становится задумчивой. Но потом отрицательно качает головой.
– Не вижу никаких связей с нашей клиникой. Вот честно. Я тут давно работаю. Если бы у Ирины были какие-нибудь родственники, точно бы знала. Но имя Константин – очень редкое, а у нас медиков с таким, кажется, всего двое, да и те недавно на пенсию вышли.
– Константин? – спрашиваю, подняв брови.
– Ну да, она же Константиновна, – отвечает Катя. – Ирина Константиновна Маркова. Правда, я её девичью фамилию не помню. То ли Жигунова, то ли Жагина.
– Она разве замужем?
– В разводе. Ну, сама знаешь, как это бывает, – улыбается Скворцова. – Выскочила в 18 лет, через год снова в ЗАГС – разводиться.
– Но в её личном деле не указана девичья фамилия.
– Да откуда? Она же диплом колледжа получила, когда уже с новой фамилией жила. Старая осталась только в аттестате, но его ведь в личное дело не прикладывают – там не нужен, – замечает медсестра.
– Верно, – соглашаюсь. – В каком она колледже училась? Ах, ну да. Спасибо, Катя, можешь быть свободна.
– Если что узнаю, скажу, – говорит она.
– Только действуй крайне осторожно. Сама понимаешь, какие опасности могут возникнуть.
– Понимаю, – кивает старшая медсестра и оставляет меня одну.
Открываю на компьютере личное дело Ирины Марковой. Нахожу название колледжа. Но информацию мне просто так не дадут. Значит… вспоминаю о давней пациентке, Елене Николаенко. Она говорила, что у неё брат-близнец в министерстве образования РФ. Звоню, и она сразу меня узнаёт. На просьбу откликается сразу. Потом перезванивает и говорит:
– Эллина Родионовна, можете звонить директору колледжа. С ним уже поговорили, он всё вам расскажет.
Благодарю Елену за помощь и, волнуясь, набираю номер.