Самый родной 7
Приглашённый батюшка отпел рабу божью, сердцем кроткую Лидию, и Соня принялась разгребать немалое, как оказалось, «наследство». В первую очередь, разобралась с ежемесячными переводами бабушки в фонд социального приюта области – она, оказывается, переводила часть своей пенсии в Дом престарелых. И, конечно, поговорила с соседкой, пытаясь понять, что произошло незадолго до печальных событий.
Она поведала внучке, что буквально за день до смерти Лиды, сквозь стены долго, около получаса, слушала скандальные и визгливые интонации Сониной матери.
– Что уж они не поделили, Софушка, не знаю. Но видела, как Надька пулей потом вылетела из подъезда и на ходу всё ругалась что-то себе под нос, ругалась. У меня же, вишь, окна в сторону подъезда как раз выходят, вот и видела. А у Лиды окна в ту, уличную сторону смотрят.
– Тётя Маша, а из-за чего ругались? – Соня вопрос этот задала, зная о слабой звукоизоляции старого дома. Ну не могло быть, чтобы соседка суть скандала не уловила, хотя бы по отдельным различимым словам, даже вырванным из контекста – Да вы меня не щадите, я о нраве своей маменьки осведомлена.
– Что-то о другой квартире, о каких-то коммунальных долгах. Лида ведь тихая-тихая, но словом могла припечатать крепко. Вот и крикнула что-то о том, что Надька мало того, что как та лиса из сказки выгнала зверят из лубяной избушки, так ещё и профукать чужое жильё готова. Не знаю уж, о чём точно речь шла. Поди, о той квартире, того несчастного инвалида, что в своё время заняла?
– К-к-к-акого инвалида? – Соня схватилась за сердце.
– Ну так ведь тот-то, с кем она давно жила, и которого выжила из той квартиры, сейчас вроде как бомжует, да и инвалид он вроде как. Я ведь, Сонь, точно не знаю. Лида как-то обмолвилась, даже искать его пыталась, но он же куда-то под областной центр перебрался, а там с ним на заводе что-то случилось. Травма какая-то, вот он и стал бомжом…
Где они жили раньше, когда у Надьки в кои-то веки была хотя бы внешне нормальная семья, Соня хорошо помнила. Но попасть в квартиру не смогла. Во-первых, не было ключей. Во-вторых, дверь оказалась опечатана судебным решением. За долги по коммуналке, о чём недвусмысленно говорил текст на бумажке-печати, с пропущенной сквозь что-то вроде сургуча бечёвкой. И она пошла в управляющую компанию. Информацию о которой нашла здесь же, на подъездном стенде.
– Так ведь долг скопился за всё за два года, больше ста двадцати тысяч, - раздражённо бросила ей царственная дама в «Домашнем уюте», фирме, ведающей всеми платежами дяди Лёшиной квартиры. Соня только стиснула зубы от пренебрежительного тона, она таких дамочек, с короной на голове, терпеть не могла и ставить на место умела. Но пока сдерживалась.
– Будьте так любезны предоставить мне все неоплаченные счета? Я погашу.
– Девочка, там больше ста двадцати тысяч, я же сказала.
– Я не глухая. Если я говорю, что погашу все долги, то значит, имею в виду, что физически могу это сделать. Не так ли?
Дама привстала, чтобы стол не мешал ей обозреть столь амбициозную, при всей её молодости, посетительницу. И плюхнулась обратно, по-настоящему всё разглядев – Сонин образ решительно выбивался из того, что она привыкла видеть в N-ске. Чувствовался стиль.
– Так ведь…эээ… подождите минуточку, - она сноровисто защёлкала мышью, близоруко всматриваясь с монитор, и по каким-то своим соображениям превратившись в саму любезность.– Вам распечатку по долгам сделать? Только ведь всё равно в суд обращаться придётся. Они как бы намерены на торги квартиру выставить.
Ситуация явно выходила из-под контроля. Соня твёрдо решила найти папу Лёшу. Хоть с запозданием, но отдать долги этому золотому человеку. Тем более, после слов соседки о его возможной инвалидности. Но сначала – звонок другу. Она позвонила в Москву знакомому юристу. Прояснила для себя ход дальнейших действий.
Денег ей хватало. С лихвой. Со временем вот только мог образоваться цейтнот. Ну да посмотрим… Она оплатила все долги, перечислив сумму сразу (пусть бухгалтерия сама разгребает на какой счёт и сколько, ей же в этой конторе стало физически душно), и уехала в родные стены.
От матери, по-прежнему, не было ни слуху ни духу. Разве что двухгодичной давности письмо, единственное, наверное, за все последние лет пять - свидетельство хоть каких-то отношений дочери и матери, Надьки и Лиды - нашлось в старой деревянной шкатулке на комоде.