Мы остановились на том, что первое здание Московского университета на Моховой улице было уничтожено вследствие сильнейшего пожара, произошедшего в Москве 2–6 сентября (по старому стилю) 1812 года. Это прискорбное событие требует отдельного комментария. Дело в том, что Отечественная война 1812 года стала вехой и в истории Московского университета. Это был первый исторический эпизод, когда война коснулась университета как учреждения.
Сразу после начала боевых действий 24 июня 1812 года Александр I сменил начальствующего в Москве престарелого графа Ивана Васильевича Гудовича на молодого и энергичного графа Федора Васильевича Ростопчина, бывшего фаворита Павла I, находившегося в опале в последние годы его правления. Ф. В. Ростопчин с начала войны стал не просто военным губернатором Первопрестольной, он получил ещё и полномочия московского главнокомандующего.
К моменту своего назначения у Ф. В. Ростопчина была готова развернутая программа борьбы с французским «якобинским» влиянием в Москве, и, что самое главное, определён источник этого влияния. Еще в 1811 году, в письме, представленном великой княгине Екатерине Павловне, Ф. В. Ростопчин называл виновников беспорядков, происходивших в Москве, обличая неких «московских мартинистов» в неуважительном отношении к правительству. Под этим названием граф подразумевал всех неблагонадежных людей, с точки зрения военного времени. Ими были, по его мнению, простые французы, оказавшиеся волею случая или по службе в России, и масоны. «Я уверен, ‒ писал он в письмах Александру I, ‒ что Наполеон, который все направляет к достижению своих целей, покровительствует им и когда-нибудь найдет сильную опору в этом обществе, столь же достойном презрения, сколько опасном». Именно борьбу с этим воображаемым заговором мартинистов Ф. В. Ростопчин и объявил одной из основных задач на новом посту.
Вступив в должность, губернатор принялся рьяно исполнять свою программу, причём делал это публично и напоказ. Он организовал высылку из Москвы 40 французов – артистов, содержателей магазинов, учителей из дворянских семей; арестовал даже собственного повара-француза по обвинению в тайном содействии Наполеону. Для усиления эффекта, Ф. В. Ростопчин писал стихи патриотического содержания, которые снабжались лубочными иллюстрациями, печатались в губернской типографии и распространялись по Москве. Таким образом московский главнокомандующий пытался внушить горожанам невозможность самой идеи того, что Москва может быть отдана неприятелю.
В свете такой политики Московский университет, в котором работала масса иностранцев, приобретал мрачные перспективы. 13 августа 1812 года, в то время, когда в Москве уже распространялась паника и жители начали покидать город, Ф. В. Ростопчин доносил императору: «Все эти дурные слухи, которые имеют целью внушить страх, встревожить Вас, обвинить, все происходят от мартинистов и от Университета, состоящего из профессоров и студентов, отчаянных якобинцев. Кутузов, который отравляет умы, был во времена императора Павла чиновником тайной полиции. Чеботарев и сектант Дружинин — злые якобинцы. Если армии будут испытывать постоянные неудачи и полиции сделается трудно следить за этими господами, то я прикажу схватить некоторых из них». Поэтому, еще до постановки вопроса об отъезде из Москвы, университет испытывал затруднения в отношениях с московским начальством, которые не замедлили сказаться в самое критическое время.
О предстоящей эвакуации Московский университет узнал из объявления Ф. В. Ростопчина на заседании своего Правления, 16 августа 1812 года. Из его распоряжения следовало, что в первую очередь необходимо подготовить к вывозу из Москвы казну, материальные ценности и драгоценности. Научные приборы, книги, музейные экспонаты, архив следовало включать в список эвакуируемого имущества по мере их ценности в стоимостном выражении и при наличии лошадей. Это привело к тому, что львиная доля научного имущества не была вывезена и погибла в пожаре. К 21 августа Московский университет определился с приоритетными предметами эвакуации, на что потребовал от властей 200 подвод. Это было довольно скромное требование, например, Военная коллегия запросила для выезда тысячу подвод. Как и следовало ожидать, и этого количества лошадей в распоряжении Ф. В. Ростопчина не было, поэтому поступил приказ готовить для погрузки на подводы только самые ценные вещи. Местом временного размещения университета был назван Нижний Новгород. Туда и отправилось то, что удалось собрать и погрузить на казённые подводы.
В пятом часу утра, 30 августа со двора на Моховой выехал обоз, нагруженный отобранными к отправке университетскими ценностями. На телегах расположили 42 ящика с музейными экспонатами, книгами, инструментами и приборами. Среди них были «казна университета, один ящик с драгоценными каменьями, 3 ящика с минералами, 14 ящиков с раковинами; 3 ящика с редкими книгами из Демидовской библиотеки, 3 ящика с ценными библиотечными книгами из других коллекций, 1 ящик с золотыми и серебряными медалями и монетами, 1 ящик с церковной утварью и 3 ящика с бумагами Общества Испытателей Природы». Как видно, на научные приборы, в свете отданных указаний, места не хватило. Эти вещи составляли мизерную часть университетского имущества, которое в итоге было утеряно в ходе пожара и дальнейших событий Отечественной войны. Сопровождали обоз профессора М. М. Гаврилов и Г. И. Фишер фон Вальдгейм, директор университетского музея. С ними было несколько солдат.
Поздно вечером, 31 августа к зданию университета подъехал всадник. Это был молодой профессор медицинского факультета И. Е. Грузинов, неожиданно прибывший из армии. Он стал одним из первых питомцев Московского университета, который добровольцем пошел в армию и после начала боевых действий работал медиком в полевых лазаретах. Спешившись, гонец объяснил товарищам текущую расстановку сил: Наполеон в Вязёмах и завтра может быть в городе, русская армия отступает с потерями, и удерживать Москву нет никакой возможности. Поэтому И. Е. Грузинов настоятельно рекомендовал коллегам срочно покидать город. В связи с этими новостями утром, 1 сентября ректор Московского университета И. А. Гейм наудачу отправился к Ростопчину и… получил еще 15 лошадей. Таким образом, 1 сентября (в пятом часу дня) выехал второй университетский обоз. На его подводах разместилось большинство остававшихся в городе университетских профессоров, 30 казённокоштных студентов и часть имущества, подготовленного к эвакуации.
Французы входили в город тремя колоннами: через Тверскую заставу, со стороны Воробьевых гор и по Дорогомиловскому мосту. Одеты они были в парадную форму, шли с развернутыми знаменами, под музыку походных оркестров. Однако же картина покинутой Москвы нарушала все ожидания оккупантов относительно того, что должно происходить в занимаемом ими городе. Никто не нёс Наполеону ключи. Не было и бояр, которые, по представлению императора всех французов, должны были их принести. В разных частях города уже виднелся дым от локальных пожаров, что поначалу не вызывало у императора какого-то беспокойства. Но, оказавшись в обезлюдевшем, враждебном городе, французские войска остро ощутили состояние «нарушенной действительности»: страх и желание карать врага. Так возникли не только свойственное любой армии воровство, но и осквернение храмов, мародёрство и пр. В этой обстановке Москва не могла не сгореть, и спор о причинах пожара, о том, кто именно сжёг Москву, представляется не столь значимым.
Пожар начался во второй половине дня 2 сентября в центре города, одновременно в нескольких местах, в том числе и там, куда ещё не вступили французские войска. А решающим моментом в распространении пожара стала страшная ночь с 3 на 4 сентября, когда в результате поднявшегося ветра, достигавшего такой силы, что человека сбивало с ног, разрозненные очаги огня слились в единое море, и волны бушующего пламени были видны на расстоянии 150 верст от Москвы.
Ночью (с 4 на 5 сентября) огонь, через стоящий вдоль Никитской дом, принадлежавший графу Орлову (речь идет о доме по адресу Большая Никитская ул., д. 5, сохранившемся до наших дней. Ныне он принадлежит Московскому университету. В 1934–1969 годах там располагался исторический факультет, а затем издательство МГУ – прим. Д. Г.), перекинулся на крышу дома Мосолова (угол Большой Никитской улицы и Газетного переулка, на месте нынешнего здания Зоологического музея. С 1802 года в этом доме была университетская медицинская клиника и профессорские квартиры – прим. Д. Г.), пожар охватил квартиру профессора Штельцера.
Христиан Юлий Людвиг Штельцер – доктор права Галльского университета (Виттенберг) – был в 1805 году приглашен попечителем университета М. Н. Муравьевым преподавать уголовное право в Московском университете. Он стал профессором уголовного права по Нравственно-политическому отделению и вел свой предмет до 1812 года. Штельцер решил не эвакуироваться вместе с остальными профессорами в Нижний Новгород, полагая, что «цивилизованные» оккупанты не будут им интересоваться. Он согласился также присматривать за оставленными университетом помещениями и имуществом.
И поначалу казалось, что расчёт Штельцера был правильным: есть свидетельства того, что, расположившись в Кремле, Наполеон даже посетил Московский университет и, убедившись в его сохранности, оставил охрану от мародеров из числа своих гвардейцев. Но это не спасло ситуацию.
В злополучную ночь (с 4 на 5 сентября) Штельцер обнаружил, что загорелась крыша его квартиры в доме Мосолова. Он в одиночку сумел сбить пламя, сломал деревянные заборы вокруг двора и, казалось, добился изоляции оставшихся нетронутыми зданий. Однако же около 2 часов ночи увидел объятую пламенем деревянную обсерваторию на крыше дома Московского университета, загоревшуюся, по-видимому, от разлетавшихся головней пылающих лавок Охотного ряда. В своем рапорте русским властям после освобождения Москвы он пишет, что в ту ночь можно было бы сбить пламя и с обсерватории, будь у него хотя бы четверо помощников. Но в одиночку этого сделать было нельзя.
Почему французская охрана не оказала помощь немецкому профессору? Достоверной информации нет. Впрочем, с легкой руки корреспондентов журнала «Сын Отечества», подробно освещавшего события вокруг московского пожара (правда, эти сообщения были получены «из третьих рук», поэтому в них много фантастических деталей), известно, что в университетских подвалах осталось много брошенной провизии из студенческой столовой и вполне добротного вина для профессоров. Якобы французские часовые обнаружили их и в критический момент пожара праздновали победу. Говоря прямо, были в стельку пьяны. А тем временем загорелась крыша университетского дома. Огонь стремительно распространился по сухим деревянным перекрытиям, и к утру здание, построенное архитектором М. Ф. Казаковым, полностью выгорело. История гибели университетского здания получила завершение в ночь с 10 на 11 октября 1812 года, когда последний отряд французов покидал Москву. От взрывов, заминированного по приказу Наполеона Кремля, вылетели все двери, стекла и рамы в еще уцелевших от пожара помещениях. На этом драма первого университетского дома на Моховой улице завершилась.
Автор: доктор исторических наук, профессор кафедры истории и правового регулирования отечественных СМИ факультета журналистики МГУ имени М. В. Ломоносова Д. А. Гутнов
Дизайн: А. А. Магера
