Начало можно прочесть тут:
Как известно к восставшим примкнул и народ. Почему Ваши будущие подданные не хотели видеть Вас на престоле?
Но как было изъяснить наше молчание пред публикой? Нетерпение и! неудовольствие были велики и весьма извинительны. Пошли догадки, что скрывают отречение Константина Павловича. Заговорщики решили сие же самое употребить орудием для своих замыслов. Время сего ожидания можно считать настоящим междуцарствием, дела останавливались совершенно. Каждый извлекал из сего, что какое-то особенно важное обстоятельство препятствовало к восприятию законного течения дел, но никто не догадывался настоящей причины. Народ начал также колебаться, и многие перебегали к мятежникам. "Ура, Конституция!" - раздавалось и принималось чернию за ура, произносимое в честь супруги Константина Павловича!
Возникала ли в ходе восстания непосредственная угроза Вашей жизни и жизни Ваших близких?
Милосердие Божие оказалось еще разительнее при сем же случае, когда толпа лейб-гренадер, предворимая офицером Пановым, шла с намерением овладеть дворцом и в случае сопротивления истребить все наше семейство. Они дошли до главных ворот дворца в некотором устройстве, так что комендант почел их за присланный мною отряд для занятия дворца. Но вдруг Панов, шедший в голове, заметил лейб-гвардии саперный батальон, только что успевший прибежать и выстроившийся в колонне на дворе, и, закричав: "Да это не наши!" - начал ворочать входящие отделения кругом и бросился бежать с ними обратно на площадь. Ежели б саперный батальон опоздал только несколькими минутами, дворец и все наше семейство были б в руках мятежников, тогда как занятый происходившим на Сенатской площади и вовсе безызвестный об угрожавшей с тылу оной важнейшей опасности, я бы лишен был всякой возможности сему воспрепятствовать.
Николай Павлович, легко ли Вам далось решение открыть артиллерийский огонь по участникам восстания?
Надо было решиться положить сему скорый конец, иначе бунт мог сообщиться черни, и тогда окруженные ею войска были б в самом трудном положении. Тогда генерал-адъютант Васильчиков, обратившись ко мне, сказал: "Ваше величество, нельзя терять ни минуты; ничего не поделаешь: нужна картечь!" Я предчувствовал сию необходимость, но, признаюсь, когда настало время, не мог решиться на подобную меру, и меня ужас объял. "Вы хотите, чтобы я пролил кровь моих подданных в первый день моего царствования?" - отвечал я Васильчикову. "Чтобы спасти вашу империю" - сказал он мне. Эти слова меня снова привели в себя; опомнившись, я видел, что или должно мне взять на себя пролить кровь некоторых и спасти почти наверно все; или, пощадив себя, жертвовать решительно Государством. Вся во мне надежда была, что мятежники устрашатся и сдадутся, не видя себе иного спасения. Но они оставались тверды. Наконец, послал я генерал-майора Сухозанета объявить им, что ежели сейчас не положат оружия, велю стрелять. Ура и прежние восклицания были ответом и вслед за этим - залп. Тогда, не видя иного способа, скомандовал: пали!
Естественно, что вооруженный мятеж против власти требовал тщательного расследования и наказания виновных. Какими целями Вы руководствовались, присутствуя на допросах декабристов?
Моя решимость была, с начала самого, - не искать виновных, но дать каждому оговоренному возможность смыть с себя пятно подозрения. Так и исполнялось свято. Всякое лицо, на которое было одно показание, без явного участия в происшествии, под нашими глазами совершившимся призывалось к допросу; отрицание его или недостаток улик были достаточны к немедленному его освобождению. В числе сих лиц был известный Якубович; его наглая смелость отвергала всякое участие, и он бы освобожден, хотя вскоре новые улики заставили его вновь и окончательно арестовать. Между прочими показаниями было и на тогдашнего полковника лейб-гвардии Финляндского полка фон-Моллера, что ныне дивизионный начальник 1-й Гвардейской дивизии. Сперва улики на него казались важными – в знании готовившегося; доказательств не было, и я его отпустил.
Наказанию подверглись не только офицеры, но и солдаты. А ведь многие солдаты были просто обмануты своими командирами…
Воротившиеся сами по себе солдаты в казармы из сей же толпы принялись за обычные свои занятия, искренно жалея, что невольно впали в заблуждение обманом своих офицеров. Но виновность была разная; в Московском полку два капитана отважились увлечь полк и успели половину полка вывести из послушания, тяжело ранив генералов и одного полковника и отняв знамена! В Лейб-Гренадерском полку было того хуже. Полк присягнул; прапорщик, вопреки полкового командира, всех штаб-офицеров и большей части обер-офицеров, увлек весь полк, и полковой командир убит в виду полка, которого остановить не мог. Наконец, в Гвардейском экипаже большая часть офицеров, кроме штаб-офицеров, участвовали в заговоре и тем удобнее могли обмануть нижних чинов, твердо думавших, что исполняют долг присяги, следуя за ними, вопреки увещаний своих главных начальников. Но батальон сей первый пришел в порядок; огорчение людей было искренно, и желание их заслужить прощение столь нелицемерно, что я решился, по представлению Михаила Павловича, воротить им знамя в знак забвения происшедшего накануне.
Николай Павлович, Вы когда-нибудь жалели о своих поступках в тот трагический день?
Надо было решиться – или оставаться мне в совершенном бездействии, отстранясь от всякого участия в делах, до коих, в строгом смысле службы, как говорится, мне дела не было, или участвовать в них и почти направлять тех людей, в руках коих, по званию их, власть находилась. В первом случае, соблюдая форму, по совести я бы грешил, попуская делам искажаться может быть безвозвратно, и тогда бы я заслужил в полной мере название эгоиста. Во втором случае – я жертвовал собою с убеждением быть полезным отечеству. Я не усомнился, и влечение внутреннее решило мое поведение.
PS: В качестве ответов на вопросы использовались цитаты из записок Николая I. Все цитаты даны в переводе с французского.
