Задача непомерной, фантастической тяжести и сложности была решена успешно, но лишь отчасти. Половцы понесли крупные потери, но, безусловно, сохранили свои огромные людские ресурсы. Добиться большего русские были не в состоянии чисто физически. Превратить поражение в разгром могло бы длительное преследование, но распылять свои силы по степи, покрытой толпами врагов было бы верхом безрассудства. Скорее всего захваченные стада, о которых сообщает летопись, просто оказались в тылу опрокинутого русскими половецкого центра.
Битва на Сальнице («Сольне» или «Сальне» в разных списках) примечательна как крупнейшее столкновение русских с кочевниками, возможно даже превосходящее по своим масштабам битву с печенегами под Киевом в 1036 г. Не даром гонцы с вестью об этой победе были отправлены к главам соседних государств, а также в Византию, с тем чтобы слава о ней распространилась среди христианских народов «…донде же и до Рима…».
Несмотря на огромное, вероятно даже многократное численное превосходство противника русские не позволили ему навязать свою тактику, активными наступательными действиями не дав полностью окружить себя. Помимо проявленного личного мужества, инициативы и решительности, полководческий талант Владимира Всеволодовича проявился здесь в умелом управлении войсками, а также в выборе момента для перехода в контратаку.
Важно отметить также то, что до сих пор в литературе не подвергалось сомнению участие в этом походе русской пехоты. Нам, невольно отдавая дань традиции, неоднократно доводилось писать об этом. Между тем, необходимо отметить, что, в отличие от походов 1060 и 1103 гг., когда пехота спускалась по Днепру в лодьях, а затем совершала короткий бросок навстречу противнику, здесь нет ни одного прямого указания на участие пехоты.
Говорится лишь о санях, в которых (до Хорола) по предположениям, перевозили пехоту, но сани могли использоваться и для перевозки тяжестей: доспехов, запаса фуража и продовольствия. В тексте источника сказано об ожидании отставших, но ими могли быть и всадники, и целые конные отряды, не успевшие вовремя присоединиться. Действительно, всюду используется только глагол «идти» («поидоша», «приидоша»), но не «ехать» («ехаша»), однако автор этой части летописи использует его и при описании событий 1107 г., когда, несомненно, задействована была наверняка только конница. Описание же битвы на Сальнице носит отчетливые черты динамичного кавалерийского боя, в котором не заметно участия пехоты. Во всяком случае, опрокинуть конницу могла только конница, и только она могла преследовать бегущих половцев.
Исходя из сказанного приходим к выводу, что если экспедиция 1103 г. еще относится к давней киевской традиции комбинированных походных движений (в которых пешие десантники речных боевых «насадов» напоследок, из главной силы превратились во вспомогательную), а по необычно ранним срокам выступления является переходным, то поход 1111 г. начинает собой действительно новую форму вооруженной борьбы на вражеской территории, где нет места пехоте.
Пехоту на поле битвы с половцами мы более не увидим, за исключением чрезвычайных обстоятельств 1185 г., заставивших конных спешиться. Русская кавалерия, рост которой заметен уже при Ярославе Мудром, наконец то, выросла не просто в самостоятельный род войск, а в господствующий, - каким она была в это время в остальной Европе, - способный на равных бороться со степным противником на его территории.
Важность этого вопроса, помимо соображений военного искусства, заключается еще и в том, что именно представление о данном походе, как об относительно медленном движении смешанной колонны, отразилась и на складывании представлений о его цели, а, следовательно, и направлении маршрута.
Традиция направлять маршрут этого похода к донецким городищам и, в этой связи, называть Донец Доном, пошла от В.Н. Татищева, который первым решил, что за двенадцать (или даже 13) дней от Ворсклы до Нижнего Дона не дойти – «Далеко!». Однако следует учитывать, что Василий Никитич жил в начале XVIIIстолетия, учитывал опыт крымских походов В.В. Голицына с их архимедлительным «полкохождением», когда армия, со всех сторон огородясь обозами и батареями, едва ползла по таврическим степям, изнемогая от жажды. Он был современником Б.К. Минниха и П.П. Ласси, которые совершали свои походы на Крым точно с такой же «скоростью воловьей запряжки». Их опыт и равнение на европейские авторитеты ничего не могли подсказать им иного, так как и в Западной Европе наемные армии передвигались столь же медленно. Ведь ходить быстро и помногу может солдат-патриот, а наемнику это ни к чему и при больших переходах росло число отставших. Поэтому, хотя и будучи офицером, но человеком своего времени, мыслившим категориями, во многом еще старомосковскими, Татищев не представлял себе, что пехота по причерноморским степям способна совершать марши с втрое большей скоростью. О том же, что этот поход мог быть полностью конным он, опять же по-старомосковски, не мог и помыслить. Хорошо известно о укорененном в то время в военной среде предубеждении против способности русских служить в легкой кавалерии. И долго мы еще гусар набирали из балканцев и грузин, считая русских неспособными к службе в легкой кавалерии, то есть не способных к совершению быстрых маршей и маневров.
Лишь на максимальном подъеме национального самосознания А.В. Суворов, поистине «легко, аки пардус ходяще», вернул нашей пехоте ее «святославлю» способность к большим переходам, которую мы утратили в московский период истории отечественного военного искусства. До этого же предки наверняка способны были совершать такие же переходы (если не большие), какие потомки признали обычными, «уставными» (см. Боевой Устав Сухопутных Войск - 66 ч.II «Батальон-рота» М. Воениздат, 1969.). К чести Н.М. Карамзина, «военный» авторитет Татищева не заставил его позднее назвать белое черным. Человеку иной эпохи, современнику суворовских и последующих огромных переходов наших чудо-богатырей не казалось невозможным прошагать от Полтавы до Азова за двенадцать дней.
К сожалению, иначе, уже в советское время, отнеслись к высказыванию Татищева К.В. Кудряшов и воспользовавшийся его изысканиями Б.А. Рыбаков, авторитет которого в вопросах военного искусства, как единственного, кто создал обобщающие работы в этой области исторической науки (и хоть немного послужил в армии), признавался безоговорочно. Главным же пунктом их рассуждений, как и у В.Н. Татищева, стало наличие (в прошлом) речки с названием «Сальница» в районе г. Изюма, что, по их мнению, привязывает к этой точке походы и Мономаха и Игоря Новгород-Северского. Раз есть Сальница, то и Дон должен быть здесь(?!), …на месте Донца. В этом вопросе противоположной, то есть аналогичной с нами, точки зрения придерживается И.П. Сырнев, убедительно доказавший, что Игорь Святославич вел свое войско также не на Донец, а действительно «к Дону Великому» (но на юго-восток, в совр. Воронежскую обл.). Впрочем, этот сюжет – из другого повествования, он у нас ещё впереди и к которому мы отсылаем любознательных читателей.
Между тем, здесь важно упомянуть и иное написание названия реки, на которой произошло побоище 1111 года – «Солница», которое встречается в Хлебниковском списке Ипатьевской летописи. Подобное прочтение этого названия сразу переносит нас к соленым берегам Азовского моря. Есть даже мнение, что от Сугрова русские двинулись еще дальше на восток и достигли реки Сал, но принимать его во внимание не приходится, поскольку нет сведений о переходе Дона, а, кроме того, есть ясное указание: «поидоша с Дона», т.е. обратно. Мимо «Сольницы» русские уже проходили, идя к Дону, а на обратном пути их заставили сражаться неподалёку от её берегов, т.к. по нашему мнению это р. Тузлов, что в переводе с тюркского и означает «Солёная» или, если угодно, – «Сольница»! В своём верхнем течении она течёт к востоку от водораздела, по которому уходили теперь русские, к тому же, недалеко от Ростова и тоже к западу, есть населенный пункт Султан Салы… Именно – «в переводе», т.к. в глубине половецкой земли не могли бытовать славянские топонимы, но наши авторы, летописцы в первую очередь, всегда чужие названия писали по-русски (нередко задавая те ещё шарады исследователям: поди, догадайся, к примеру, что «Ракушьская земля", это Австрия), а что же Изюмская русская Сальница? Так ведь о ней известно из «Книги большого чертежу» - источника XVII в., когда Россия осваивала южные «украины», продвигаясь к азовскому побережью, когда существовала уже Изюмская засечная черта с городом Изюм, перекрывавшая знаменитый Изюмский шлях и все названия там, естественно, уже стали русскими.
Кстати, если вспомнить, что преследовали половцев русские (развернувшиеся от грозы) в восточном направлении, то получается, что они должны были прижать беглецов к берегам Тузлова – «соленой» реки! В пользу того, что последний перед Донской переправой отрезок Залозного шляха проходил именно по этому водоразделу (где, и сейчас проходит шоссе), по нашему мнению, говорит отсутствие упоминания в тексте о выходе к морю, ведь на схеме Кудряшова от устья Миуса дорога уже идет вдоль берега, а о таком факте как выход войска к «лукоморью» наверняка бы не умолчали участники в своем пересказе летописцу подробностей похода.
В данном случае для нас не является целью определить конкретное место сражения. За Сальницу (Сольницу) можно принять Тузлов или, может быть, Миус, куда русские должны были прийти к вечеру воскресенья. Представляется, что куда важнее определить именно направление похода и район решающих событий. Сделать же это оказалось возможным благодаря исследованиям К.В. Кудряшова, реконструировавшего в упомянутой выше работе местоположение Залозного шляха и изобразившего его на карте (см. схему). По мнению исследователя, как мы уже отмечали, войско русских князей дошло по нему только до Ворсклы, а далее свернуло на север к Донцу, в район современного Изюма с тамошней Сальницей.
До Дона от Ворсклы оставалось менее двух третей пути, но, кажется, никто из исследователей не применил здесь чисто военных методов: не прокатил по оставшемуся отрезку колесико курвиметра, не приложил, хотя бы масштабной линейки… Если же проделать эту нехитрую операцию и сопряженные с ней, не менее «сложные» расчеты, то выясняется, что до Дона оставалось приблизительно 470 км. или немногим больше, с учетом извилин шляха. Разделив это расстояние на 12 дней движения, получаем как раз двенадцать нормальных сорокакилометровых пеших переходов!
На это могут возразить, что была распутица, а, кроме того, на этом пути действительно предстояло переправляться через «многие реки» (верховья Самары, Торца, Кальмиуса, Миус и их многочисленные притоки), следовательно, скорость колонны не достигала рассчетной. Но, с другой стороны, как мы выяснили выше, пехоты-то и не было, колонна была чисто конной, со скоростью движения не 5, а 7-12 км. в час, при суточных переходах 50 – 55 км. Конница и реки преодолевала быстрее, правда распутица, по крайней мере до Кальмиуса, неминуемо должна была замедлять темп… В общем, как представляется, русскому войску, тем более конному, не составляло особого труда за этот промежуток времени достигнуть Дона.
Почему столь очевидных выводов не сделали уважаемые предшественники? По-видимому, их, как, возможно, и В.Н. Татищева, смутило то, что до перехода через Ворсклу войско двигалось значительно медленнее, чем должно было идти, по нашим расчетам после, освободившись от обоза. В самом деле, если вернуться к описанию начала похода, то переходы первых дней ограничены расстояниями от одного днепровского притока, до другого, а они колеблются от 25 до 34 км. Для этого есть несколько веских оснований. Во-первых, как всегда, какие-то отряды как всегда опаздывали и еще были на подходе. Ждать их уже не представлялось возможным, но и отрываться от них было нельзя. Во-вторых, чисто физически, кони, после периода зимнего стойлового содержания, еще не способны были к длительным переходам. Скакунам, как и людям, требовался некоторый период адаптации к возрастающим маршевым нагрузкам. Наконец, выйти на максимальную расчетную скорость мешал санный обоз.
Но почему же - именно на Дон? Ведь и на Донце находилась половецкая группировка, и жизнь на старых салтовских городищах действительно не замирала, а были и другие половецкие объединения. Прежде всего - потому, что на Донец можно дойти всего за три перехода (до Змиева), или четыре (до Изюма) более не пересекая никаких рек, идя от Ворсклы водоразделом Мжи и Орели. Однако о торной дороге в этом направлении данных нет, в том числе и у К.В. Кудряшова, который в этом случае противоречит сам себе. Прибавим к этому известное изречение Б.А. Рыбакова, о том, что войска на дальние расстояния могли передвигаться по степи только по дорогам. К тому же трудно представить, что в такой опасной близости от русской границы могли бы находиться зимние становья крупнейших половецких группировок. К этому следует еще добавить и ряд предполагаемых, но достаточно очевидных и конкретных исторических обстоятельств.
На наш взгляд выбор этого направления объяснялся рядом причин. Одни из половецких орд были уже обескровлены нанесенными ударами, другие условно замирены заключенными русскими князьями брачными союзами, но сердце Дикого Поля находилось на Нижнем Дону и побережье Азовского моря, в средоточии торговых путей, там, где археологами зафиксирована максимальная плотность половецких памятников, в том числе и святилищ, приурочиваемых специалистами к местам зимовок. Исходя из последнего фактора можно предположить, что именно здесь, на Нижнем Дону, располагались ставки наиболее могущественных ханов, по-видимому, остававшихся и наиболее опасными противниками. Наконец, появление в этом регионе русского войска и разорение ханских ставок должно было безотказно сработать на осуществление главной задачи – собрать против себя всех половцев, сколько их есть от Днестра до Волги, заставить ожесточенно сражаться и нанести им здесь максимальный урон.
Как мы уже отмечали выше, полностью достичь этой цели не удалось, несмотря на то, что был совершен неслыханный доселе подвиг, проявлен массовый героизм. Понесенные потери оказались для половцев не столь уж значимы. То, что силы противника еще не были сломлены, а шок от пережитого прошел у степняков удивительно быстро, видно из их попытки в 1113 г., сразу же после смерти Святополка Изяславича, проверить на прочность русскую границу. Тогда Аепа и Боняк с крупными силами подошли к городку Вырь и попытались его штурмовать, но сразу же бежали, едва узнав о выступлении войск Владимира Всеволодовича и Олега Святославича с сыновьями.
Таким образом, значение рассмотренного похода для отечественного военного искусства заключается не столько в достигнутых результатах, которые более относились к области военной психологии, сколько в полученном опыте. Дальнейшее осмысление результатов походов 1109 и 1111 г. положило начало новой традиции. Привело, поначалу, к простому повторению подобных и еще более дальних походов (в 1116, 1120, 1129 и др.), что, собственно, и заставило половцев бросить насиженные благодатные места кочевок и искать спасения за Кавказским хребтом, на Балканах, на Яике. Наконец, когда миновала полоса усобиц, практика, начало которой было положено при Мономахе, была усовершенствована последователями его полководческой школы, прочно войдя в копилку русского боевого опыта.
Подобные походы стали совершаться, главным образом, зимой. К концу 80-х годов было выявлено и на практике проверено, что в условиях снежной зимы половцы на зимовках абсолютно беспомощны. В конце концов, праправнук Владимира Мономаха, Роман Мстиславич, двумя победоносными зимними походами 1203 и 1205 гг., привел всю половецкую степь в абсолютную покорность, что способствовало, в самом скором времени, прекращению половецких набегов, незадолго до появления в причерноморских степях монголов.
