Глава 11
– Это он начал задираться! А потом долбанул мою машину! – рассказывает Леонид Северский спустя полчаса в присутствии дочери, которая, узнав об аварии, примчалась проведать своего чересчур возбуждённого родителя.
– Папа, ты уже рассказывал, – стыдясь поведения отца, говорит девушка, поглядывая на медсестру, которая делает ему перевязку. Я нахожусь рядом, проводя осмотр ещё одного больного, поступившего с подозрением на обострение хронического тонзиллита.
– Дьявол! – неожиданно рычит Леонид, и сразу за этим раздаётся звук упавшего на пол пластикового стакана. Это пациент, решив попить воды, нечаянно задел его рукой. Отмечаю про себя, что внутри Северского буквально вулкан клокочет. Сколько агрессии!
– Всё нормально, – говорит ему медсестра.
– Нет, не нормально! – рычит на неё пациент. – Теперь не могу неуклюжесть!
– Ничего страшного, папа, – приговаривает дочь, поднимая стакан и вытирая платком лужу на полу.
– Позвольте мне закончить, не дёргайтесь, пожалуйста, – говорит медсестра. – Вы должны лежать тихо.
– Я знаю, – гневно бросает Леонид.
– Папа! – просит его дочь.
– Простите, – сбавляет тон мужчина, – просто поганый день. – Можно мне ещё воды?
– Да, конечно. Я принесу, – говорит медсестра.
– Я в туалет и сразу обратно, – сообщает дочь Северского. Она подходит ко мне и делает знак глазами, что хочет поговорить. Мы выходим в коридор.
– Что с ним? – спрашивает девушка.
– Просто расстроен случившимся, – поясняю.
– Он сам на себя не похож. Въехал в чужую в машину, воткнул в человека ручку.
– У него всегда был тяжёлый характер? – интересуюсь.
– Никогда. Но в последнюю неделю его как подменили. То и дело срывается, набрасывается на людей.
– У него бывали судороги, головные боли?
– Вроде нет. Он что, болен?
– Простите, как вас зовут?
– Алёна.
– Так вот, Алёна. Прежде чем делать какие-либо выводы, нам потребуется сделать кое-какие анализы, томографию черепа. Тогда станет яснее.
Девушка кивает и уходит, куда собиралась. Я же иду к следующему пациенту. Альбина Тишкина, принимавшая его, рассказывает:
– Лаврентий Петрович принимал обезболивающее от спины, а теперь у него болит живот. Аппендикс удалён. Я боюсь непроходимости.
Слушаю мужчину (ему 58 лет, приятной внешности, ухоженный, плотного телосложения, но без особых излишеств в виде пивного живота и прочего), замечаю, что перистальтика хорошая.
– Температура есть?
– Нет.
– Рвота была?
– Нет.
– Живот мягкий, – говорю, пальпируя. – Вы сделали снимки?
– Да, – отвечает Тишкина. – Они только что пришли.
– Хорошо.
Вывожу Альбину из палаты, чтобы посмотреть негативы. Сразу же замечаю, что непроходимости нет, просто кишки переполнены.
– Значит, у Лаврентия Петровича просто запор от того препарата?
– Я бы снизила дозу обезболивающих и прописал слабительное, – говорю ординатору и озвучиваю, какой препарат надо принимать пациенту.
– Простите, я думала, что дело серьёзное, – говорит Тишкина.
– Для него серьёзное. Но уверена, ты с этим справишься.
Альбина кивает с улыбкой и спешит к пациенту. У меня же следующий – «Скорая» привезла девушку. Бледная, лет 20-ти, с кислородной маской на лице, в сознании.
– Она уже два дня плоховато слышит, – поясняет её мама, шагая рядом с каталкой.
– Температура? – спрашиваю.
– До 39-ти и насморк сильный. Я убирала слизь, но лучше не стало. В два года ей поставили синдром Санфилипо, – женщина проявляет большую осведомлённость в состоянии дочери. Про себя отмечаю, что на это способны лишь по-настоящему любящие и заботливые люди. – У неё бывают судороги. Стоят гастростома и локтевой катетер. Дома я даю кислород, а спит она с регулятором дыхания.
– Аня говорит?
– Нет, у неё тяжёлая олигофрения. Недавно и слух потеряла, даже есть сама не может.
– Что получает?
Мама перечисляет целый список препаратов.
– Двусторонние хрипы, видимо, пневмония, – заключаю, прослушивая дыхание девушки.
– Температура 30, – добавляет медсестра. – Сделать посев с катетера?
– Да. Снимок лёгких, общий анализ крови, электролиты, посевы крови и мокроты.
– Я сбегаю домой с её куклами. С ними ей будет веселее, – неожиданно говорит мама девушки и уходит.
– Не волнуйтесь, мы о ней позаботимся.
– Да, можно ей поставить телевизор? Она любит смотреть мультики, – говорит женщина от двери.
– Конечно, мы сделаем, – отвечаю ей.
Мне искренне жаль несчастную девушку. Почти с рождения заполучить такой список опасных заболеваний – это… невыносимый груз. Многие взрослые люди даже с одним из перечисленного испытывают страдания, а здесь… Мы переглядываемся с медсестрой. Удивляет обеих и другое: то, что мама девушки столько с ней возится. Другая бы на её месте давно сдала ребёнка в дом инвалидов и стала жить дальше.
Иду в регистратуру, и там мне достаётся следующий больной. Константин, 12 лет. Второй день грипп.
– Утром отец нашёл его почти без сознания.
– Где отец?
– Едет на своей машине, – сообщает фельдшер. – Давление 90, пульс 120. Дыхание 28. Возможно, энцефалит или менингит.
Всматриваюсь в лицо бледного пухляша на каталке. Ба, да это же Костик! Его папу зовут Иван Иванович, он собирался получить хорошо оплачиваемую работу и посадить сына на диету, чтобы ослабить у него проявления диабета. Да ещё думал лечить таблетками от этой болезни, которые выписывают его престарелой матери. Прошу медсестру поднять карту мальчика и заодно позвать Машу Званцеву, поскольку она прежде всего педиатр.
Та вскоре приходит и сразу даёт назначения на общий крови и анализ мочи.
– Тахикардия 150, – говорит медсестра, когда подключает Костика к кардиомонитору. – Давление падает.
– Наверное, септический шок. Слизистые совсем сухие. Он сильно обезвожен, – подсказываю подруге.
– В моче сахар, но ацетона нет, – выявляет экспресс-тест, который озвучивает вторая медсестра.
– Где старая карта? У него диабет второго типа? – спрашивает Маша.
Я листаю карточку.
– Да, мальчик поступал несколько месяцев назад с гастроэнтеритом.
– Сахар крови сделала?
– Почти, – отвечает медсестра.
– Физраствор десять на килограмм струйно.
– Сахар крови больше 22-х.
– Что?! – спрашиваем одновременно с Машей. Это чрезвычайно высокий показатель. – Ты уверена?
– Проверила дважды, – сама поражённая, отвечает медсестра.
– Гиперсмолярная кома, – делаю вывод, и подруга со мной соглашается.
– Войти во вторую вену, измерить натрий и калий, – говорит Маша, плюс назначает препарат, снижающий содержание глюкозы. – Сколько был сахар крови при прошлом поступлении?
– Не делали, – слышит она в ответ.
– Как это? – удивляется Званцева.
– А мочи?
– Тоже не делали.
– Кто его лечил?
– Доктор Печерская.
Подруга смотрит на меня, подняв брови. Я же стыдливо отвожу глаза. Кажется, моя доброта сослужила мальчику очень плохую службу.
– Родители есть? – интересуется Маша.
– Отец сейчас приедет, – говорю ей.
– Повторите натрий и калий через два часа, – назначает Званцева, потом просит меня выйти в коридор. Плетусь за ней, предвкушая неприятный разговор.
– Итак, Элли, а теперь будь добра и объясни мне, почему Костя в диабетической коме едет в реанимацию, – говорит Маша строгим голосом. Поскольку мы подруги, то она не боится так разговаривать с руководителем. – Ты его лечила несколько месяцев назад, верно? Хотя могу и не спрашивать. В карточке так написано. И я так понимаю, ты её подправила?
Молча киваю, поскольку моя вина очевидна.
– Элли, как ты могла пойти на такое?! Мальчик умер бы, если бы я начала восполнять жидкость, не зная о его диабете. У него такие электролиты, что вообще непонятно, как жив до сих пор. О чём ты думала?! Если меня начнёт тормошить Вежновец, когда прознает об этом, не жди, что стану тебя выгораживать.
Машу зовут к больному, она уходит. Я же, пришибленная неприятным известием, иду посмотреть, как там Аня. Вижу, что её мама принесла большую картонную коробку, наполненную детскими игрушками. Она подходит к дочери, целует её и приговаривает, что та поправится. В ответ, конечно же, ноль реакции.
Медсестра сразу же объясняет женщине, что девушке нужен другой катетер.
– Мы пытались поставить, – поясняет она, – но у Ани плохие вены.
– Да, у неё там одни рубцы, – соглашается мать.
– Поэтому ей стоит поставить центральный катетер, – добавляю. – Через него гораздо лучше вводить жидкости и антибиотики.
– Я понимаю, – кивает женщина.
– Тогда подпишите разрешение, – медсестра протягивает ей документ и… слышит внезапный отказ:
– Я не могу.
– Почему? – удивляемся мы.
– Я не родная мать Ани, а всего лишь воспитатель. Она живёт у нас четыре года. Мы хотели удочерить её, но медицинские расходы нам не по карману.
– А где её настоящие родители?
– Они от неё отказались. У неё есть официальный опекун в управлении соцзащиты, – говорит женщина, заставляя меня пересмотреть своё мнение. Этот случай, получается, ещё более удивителен. Чтобы совершенно чужой человек, даже не ради денег, а из чистой любви к больному ребёнку (судя по состоянию психического развития, Ане около двух лет), вот так им занимался, не имея ни малейшей надежды на его выздоровление? Это какой-то… наверное, подходит слово подвиг.
Прошу медсестру обратиться в социальную службу и найти законного представителя девушки.
– Больше ничего нельзя сделать? – спрашивает воспитатель.
– Мы попробуем ещё раз поставить периферический катетер, – отвечаю ей.
Что ж, теперь самое неприятное. Пойду разговаривать с отцом Костика. Он стоит в палате рядом с сыном. Здороваюсь.
– Как он? – спрашиваю медсестру.
– Намного лучше. Сахар упал до 20.
– Электролиты?
– Калий нормализуется.
– Можно вас? – мне надо поговорить с папашей наедине. Разговор предстоит неприятный.
Ведь знаю же прекрасно: нельзя доверять слёзным мольбам не вносить данные в карточку больного. Мало того, что это служебный подлог, так ещё и к каким последствиям для пациента может привести! Практически всегда к печальным, поскольку люди не склонны выполнять своих обещаний. Обмануть или махнуть рукой куда проще, чем что-то сделать.
– В чём дело, Иван Иванович? – спрашиваю строго, когда оказываемся вне палаты.
– Костик делал гимнастику, почти сел на диету…
– В чём дело? – повторяю вопрос.
– Вы же знали, что у меня проблемы с работой.
– А вы знали, что ваш сын тяжело болен. Да, я сделала вам поблажку. Вы обещали следить за питанием и давать лекарства, – продолжаю его отчитывать.
– Сами знаете: ребёнок, – разводит руками Иван Иванович.
– Поэтому за детей отвечают родители!
– Теперь у меня хорошая работа, всё улажено.
– Ценой жизни вашего сына? Сегодня он чуть не умер.
Мужчина отводит глаза, блуждает взглядом, а потом вдруг переходит в наступление:
– Вы не сказали, что может быть так плохо. Костик чувствовал себя хорошо, а сегодня вдруг…
– Ну да, конечно, а вы ни в чём не виноваты. Так, Иван Иванович?
– Вы его лечили! – бросает он мне в лицо. – Вы сказали, что несколько месяцев Костик проживёт без проблем. Я помню. Если вы этого не предвидели, то я и подавно не мог!
После этого мужчина уходит в палату. Вот что с таким будешь делать? Неужели правда нужно жить согласно поговорке: «Не делай людям добра, не получишь ведро фекалий на голову»? Возвращаюсь к Ане.
– Ситуация не экстренная, но больной нужны внутривенные препараты. Мы знаем, как часто её нужно класть в больницу, но это здесь не при чём, – это общается с кем-то представитель нашего социального отдела, недавно созданного по распоряжению Вежновца. Раньше были только отдельные работники, которые часто менялись к тому же. Что ж, это нововведение главврача мы оценили положительно.
– Вены склерозированы, я бессильна, – разводит руками медсестра.
– Я тоже. Бесполезно всё, – произносит Лидия Туманова, которую позвали на помощь, поскольку я была занята. – Дайте мне трубку, – она идёт к соцработнику.
– Здравствуйте, – говорит Лидия Борисовна. – Периферический катетер инфицирован. Вы должны понимать, что это означает для Ани. Да, понимаю, что она неизлечимо больна. Но сейчас её лечить можно… Нет, речь не идёт о жизни и смерти, но этим может кончиться… Послушайте, вы хоть раз видели Аню? А я сейчас на неё смотрю и вижу, что её можно лечить! – начинает горячиться Туманова. – Спасибо! Хотя не за что! – и она возвращает телефон соцработнику. Потом смотрит на нас.
– Представляете, отказал!
– Кто? – спрашиваю её.
– Официальный опекун. Да ты его знаешь, – и она называет фамилию мелкого чиновника из комитета по здравоохранению. Есть у чиновников такая практика: назначать опекунами какого-нибудь мелкого госслужащего. На общественных началах, разумеется. Тот раз в год звонит и интересуется чисто для проформы, как дела. Вот и вся забота. Если бы не воспитатель Ани, бедная девушка оказалась бы в гораздо худших условиях.
Хотя куда уж хуже?
– Этот… бюрократ сказал давать обезболивающее и облегчать состояние по возможности, – сообщает Туманова.
Что же нам теперь делать? Только слушаться.
– Эллина Родионовна, – подходит медсестра. – Готово МРТ Леонида Северского.
– Спасибо, – отвечаю и зову Дениса Круглова. Скоро он станет полноценным врачом, немного осталось. Рассказываю о том, что узнала от дочери больного, Алёны. Мужчина за последнюю неделю стал рассеян, вспыльчив, а раньше был вполне спокоен.
– Может, у него деструкция или опухоль? – предполагает Денис.
– Ничего не видно на снимках.
– Да, – соглашается ординатор, глядя на негативы. – Может, у него были стрессовые ситуации на работе или дома?
– Отрицает.
– Спонтанные движения, нарушения равновесия, изменения характера. Каков семейный анамнез? – спрашивает Круглов, и я понимаю, что уровень парня значительно вырос. Он задаёт правильные вопросы.
– Мать жива, отца знал мало. Он умер, когда Леониду было 14 лет, – говорю то, что узнала от всё той же Алёны.
– Причина смерти?
– Автомобильная авария.
– Мне кажется, надо более подробно с пациентом поговорить, – предлагает Денис.
Что ж, это никогда хуже не делает.
Мы идём в палату, и я ощущаю, как вибрирует телефон в кармане халата. Достаю и автоматически отвечаю:
– Слушаю.
– Здравствуй, любовь моя, – произносит хрипловатый, будто простуженный мужской голос, заставляя меня остановиться и замереть. – Давно не виделись. Слышал о твоём горе. Как здоровье?
– Спасибо, Борис, – отвечаю, как робот Вертер из «Гостьи из будущего», поскольку этот звонок выбил меня из колеи.
– Вот и чудесно, девочка моя. Ну что, надо увидеться? В прошлый раз не получилось, а теперь у тебя вроде как нет повода мне отказать. Короче, жду тебя через 10 минут на выезде из больницы. Я буду в тёмно-синей машине. Увидишь. Не вздумай звать копов, Элли.
Борис прекращает разговор, и только после этого я снова начинаю дышать.