Глава 111
– Элли, ты веришь в зомби? – мимо Артур проходит рядом с каталкой, на которой лежит какой-то старичок.
– Что?
– В то, что трупы могут вылезать из могил?
Смотрю на него с лёгким прищуром: с ума сошёл или придуряется?
– Нет. А в чём проблема?
– В том, что один господин, типичный представитель питерской интеллигенции, испустил дух во второй палате.
– Там же вроде бомж лежал?
– Именно! – улыбается Куприянов. – И никто даже пальцем не пошевелит, чтобы помочь ему обрести вечный покой.
– От меня-то ты чего хочешь? – удивляюсь.
– Положительного решения. Понимаешь, я уже администратору сказал, чтобы тот вызвал санитаров из морга, но увы, – Артур картинно разводит руками, – меня проигнорировали! – и уходит.
Ищу глазами Сергея Бояринова. Наш новый администратор бледен.
– Что с тобой? – спрашиваю его.
– Заболел, – слабо улыбается. – Голова, кашель.
Прикладываю ладонь к его лбу. Да, парень явно горит. Потому и не выполнил поручение Куприянова. Что ж, придётся срочно Дину Хворову вызывать. Так и делаю, а потом сама звоню в морг. Не нужно, чтобы другие больные видели того «интеллигента». Многие и так думают: «в больницу только попади! Придёшь сам, а вынесут вперёд ногами».
– Кто нас примет? – слышу голос. Позади бригада «Скорой» везёт на каталке ребёнка.
– Тима Крючков, пять лет, любитель покататься на санках. Показатели в норме, но сильно ударился головой, – сообщают мне. – Мать едет.
– Мне выбило жубы, – признаётся мальчик шепеляво. Но держится, будущий защитник Родины. Вижу, ему больно, и всё-таки старается не плакать.
– Ничего, детка. Это молочные. Вместо них вырастут новые, красивые, – отвечаю ему.
Ко мне присоединяется Ольга Великанова.
– Мальчик выбил себе резцы, – замечает, заглянув ему в рот.
– Нужны снимок шеи, томограмма черепа, – даю назначение.
Спустя полчаса снова встречаемся. Судя по снимкам, лицевые кости и Тимы целы, но пришлось вызвать хирурга-стоматолога. Пусть убедится, что в дёснах не осталось обломков выбитых зубов. Мальчик получил дозу обезболивающего, потому теперь с интересом рассматривает всё вокруг. Оставляю его на попечении медсестры, иду в соседнюю палату. Туда прибыла пожилая пара. Обоим далеко за 80. Дедушке стало плохо – подскочило давление. Общаясь с ними, понимаю: к этому привёл нерегулярный приём лекарств.
– Таблетки от давления надо пить каждый день, – говорю назидательно.
– Иногда он забывает, – заботливо отвечает бабушка. Её супруг смотрит на меня несколько снисходительно. Мол, да что вы понимаете во взрослой жизни, малыши! Ну да, учитывая разницу в возрасте, я ему во внучки гожусь или даже правнучки.
– А вы ему напоминайте, – говорю старушке.
– Я тоже забываю, – отвечает она.
– Тогда напишите памятку и приклейте к вашей аптечке.
– Прекрасная мысль, – улыбается. – Постараюсь запомнить.
Ну вот, и ещё один «быстрый пациент». Пришёл, получил нужный препарат, ощутил облегчение и теперь под руку со своей пассией спокойно удаляется. Возвращаюсь в регистратуру. И что же я там вижу? Лебедев сидит с несчастным видом, – вся скорбь этого мира отразилась на его челе, – и покорно ждёт, пока Ольга Великанова закончит щупать ему лоб.
– Валерий, прекратите, – бросаю ему недовольным голосом.
– Да ладно вам, – хнычет он. – Мне действительно нехорошо.
– Нечего от работы отлынивать, – отвечаю на это и иду посмотреть, как там маленький саночник себя чувствует. Он куксится. Говорит, что немножко болит лицо. Говорю медсестре, чтобы ввела ещё два кубика обезболивающего. Выхожу, по коридору Данила катит мальчика в инвалидной коляске.
– Что здесь?
– Никита Ольховский, 13 лет. Мышечная дистрофия. Сейчас подозрение на перелом предплечья.
– Что случилось? – интересуюсь у мальчика.
– Один кретин столкнул меня с лестницы.
– В кресле? – поражаюсь.
– Да.
– Он подрался в школе, – сообщает Береговой. – Обидчика лечит Маша.
– Давайте держать их порознь, – даю рекомендацию. Не хватало мне ещё, чтобы кто-то накинулся на колясочника.
Иду дальше, в третьей палате ещё один мальчик. Маша обрабатывает ему руку.
– Я шёл на урок по коридору мимо него, – рассказывает возбуждённо юный пациент, – и он вдруг на меня набросился!
– С лестницы нельзя сталкивать никого. Особенно инвалидов, – назидательным голосом говорит ему моя подруга.
– Я не сталкивал, пока он не воткнул в меня карандаш!..
Покидаю эту палату, и через некоторое время Данила просит подойти, посмотреть вместе снимок предплечья Никиты Ольховского. Убеждаемся, что перелома нет.
– Откуда в его одноклассниках столько жестокости? – рассуждает вслух мама мальчика.
– Я слышала, что он сам это спровоцировал, – отвечаю на это.
– Никита, это правда? – спрашивает мать, но подросток уверенно говорит «Нет». Я слегка усмехаюсь. Как мне такая манера поведения напоминает его тёзку, Гранина! Такой же умелец. Даже припёртый к стенке железобетонными аргументами, будет отрицать всё до конца. Правда, в последнее время мне показалось, будто он немного стал лучше. Но это, скорее всего, лишь видимость: Гранин поставил перед собой цель стать наравне со мной законным представителем Олюшки, вот и старается.
– Последнее время он совсем отбился от рук, – с горечью тихо признаётся мама Никиты, отведя меня в сторонку.
– У него специальная программа обучения?
– Нет, он в обычном классе. Хочет быть как все дети, по возможности.
Краем глаза наблюдаю за Никитой: он подкатил кресло к соседней койке, на которой лежит другой мальчик, года на два постарше. Взял его карточку, прочитал и спрашивает язвительно:
– Тут написано, что у тебя рак. Тебе оттяпают причиндалы?
Второй мальчик резко протягивает руку, чтобы отнять документ.
– Никита! – вскрикивает его мать.
– Он пошутил, – стараюсь успокоить старшего подростка.
– Вы не подождёте в вестибюле? – спрашиваю маму Никиты.
– Я бы не хотела оставлять его одного.
– Нам с доктором Береговым нужно закончить осмотр.
– Хорошо. Веди себя прилично, – увещевает она сына. – Если что, я рядом.
После того, как она уходит, прошу Данилу оставить нас вдвоём. Тот пожимает плечами (мол, ты тут начальник) и тоже покидает палату. Я присаживаюсь рядом с Никитой на койку.
– Похоже, что у тебя проблемы в школе.
Мальчик напряжённо молчит.
– Это не имеет отношения к твоей миопатии?
Всё тот же устремлённый в стену взгляд. Я ощущаю себя следователем, неприятно. Хочется уйти, но ведь надо же помочь мальчику. Вспоминаю, что такое миопатия – хронические прогрессирующие нервно-мышечные заболевания, характеризующиеся первичным поражением мышц. Но самое грустное – в настоящее время патогенетической терапии для большинства миопатий не существует.
– Оказывается, ты ещё и немой, – нахожу в себе силы пошутить.
Опускаюсь, беру его правую ногу и прошу нажать мне на ладонь, как на педаль газа.
– Хорошо. Теперь другой ногой. Да ты заядлый водитель, – улыбаюсь, но взгляд мальчика остаётся очень серьёзным. – Так, теперь сожми мою руку. Если я закричу, получишь приз.
– Отстаньте, – ворчит Никита.
– Заговорил! – ёрничаю самую малость. – Давай-давай. Жми. Я хочу узнать, как твоя миопатия.
– Если точнее, то у меня миодистрофия Дюшенна, – говорит пациент. – Сцепленное с икс-хромосомой наследственное заболевание, для которого характерна прогрессирующая дистрофия скелетных мышц. Сначала отказывают ноги, потом руки, потом смерть. Вот что такое моя болезнь, – он смотрит на меня с вызовом. В нём читается: «Ну, и что ты с этим, доктор, сделаешь? Ничего не можешь? Только время моё тратишь просто так. А у меня его осталось шиш да маленько».
– Теперь можно мне домой? – интересуется Никита устало.
– Пока нет. Я хочу, чтобы ты кое-что испробовал, – говорю ему и прошу подождать. Возвращаюсь с планшетом. У нас в отделении для маленьких пациентов есть три штуки – подарок одного мецената.
– Тоже мне, невидаль, – хмыкает грустно Никита.
– Я подумала, что у тебя проблемы в школе из-за трудностей с движением.
– Нет.
– Планшет помог бы тебе не отставать от других детей.
– Зачем? В этой школе одни умственно отсталые.
– Да ты только попробуй.
Вместо ответа Никита сталкивает планшет с колен. Я едва успеваю его поймать прежде, чем тот достигнет пола.
– Упс… – равнодушно произносит мальчик.
– Полегчало? – спрашиваю саркастически.
– Немного.
– Может, продолжишь?
– Может быть, – сразу после этого Никита подкатывает к стойке для капельниц и опрокидывает её.
– Это всё, на что ты способен?
Он берёт стоящий в углу костыль и начинает бить по койке. Затем по тумбочке. Подаю ему судно.
– Давай-давай, круши.
Никита хватает её и со звоном бахает об пол.
– Хорошо, давай-давай!
Он опрокидывает тумбочку, сбрасывает подушку и останавливается.
– Теперь напиши своё имя, – даю ему ручку и листок бумаги, а также твёрдую папку.
С трудом пытается уцепить ручку и я вижу, как пальцы не слушаются. Накарябав что-то непонятное, оставляет попытку.
– Зачем вы это делаете?
– Пытаюсь помочь.
– Мне надоело, что все вокруг пытаются мне помочь, – грустным и совсем не агрессивным голосом произносит Никита. – Я всё могу делать сам.
– Что, помощь бывает назойливой? – спрашиваю участливо.
Мальчик откатывает в сторону кресло. Я слышу, как он начинает плакать.
– Меня не надо возить, – говорит сквозь слёзы. – Не надо нарезать мне еду на кусочки. Я не хочу, чтобы мама меня купала… Я не маленький, – он всхлипывает, утирая слёзы.
– Да, ты большой, – говорю ему, стараясь оставаться спокойной, поскольку его слова едва саму не заставляют разреветься – так его жалко. – И я поговорю с твоей мамой. А ты пока наведи тут порядок.
– Я?! – поражается Никита, переставая лить слёзы.
– Беспорядок ты устроил, значит, сможешь и убрать.
– Хорошо, – отвечает мальчик, и его голос становится чуть бодрее.
Иду проведать, как там одноклассник Никиты.
– У меня не будет отравления свинцом от карандаша?
– Карандаши делают из графита, – отвечает ему Маша, начиная слушать дыхание.
– Температура 37,2 – сообщает медсестра.
Мальчик морщится. Беру его карточку. Зовут Егор.
– Больно? – спрашивает коллега.
– Нет, только холодно.
– Прости. Приподнимись-ка.
Егор садится. Корчит гримасу боли. Приподняв его одежду, Маша подзывает меня. Обе видим на его спине крупные пятна.
– Откуда эти синяки? – спрашиваю его.
– Не знаю.
– Кто тебя бил? – интересуется Маша.
– Ребята. В школе.
– Точно?
– Да, не упускают случая.
– Твои родители знают?
– Нет.
– А учителя и директор?
– Хотите, чтобы меня вообще убили? – начинает злиться мальчик.
– А это что? – Маша обнаруживает на передней поверхности бедра красно-бурые пятна.
– Комариные укусы, – врёт Егор.
– В декабре?
– Голодные попались комарики, – шутит медсестра.
– Мой папа приедет? – интересуется мальчик.
– Он уже выехал, – отвечает Маша.
Мы выходим.
– Общий и биохимию крови, на токсикологию. Это следы от уколов.
– Согласна, – киваю.
Иду по коридору и вижу Ольгу Великанову. Стоит, прижавшись спиной к стене, вид грустный и озабоченный.
– Что-то случилось?
Сначала не хочет отвечать, но, вздохнув, протягивает смартфон.
– Читайте, – говорит отрешённо.
Смотрю на дисплей. Там открыта страница новостного портала: «Институт «Высшая школа менеджмента» Санкт-Петербургского государственного университета проводит симпозиум… в числе приглашённых лекторов Андриана Гаврииловна Великанова». Есть и фотография.
– Так это ваша мама? Она разве не в Питере живёт?
– Нет, – грустно отвечает Ольга. – То есть формально они с папой женаты, но фактически нет. Он здесь, она в Москве.
– Вы похожи, – замечаю с улыбкой.
– Я похожа на отца, – отвечает Ольга.
– Так в чём проблема?
– Я не знала, что она приезжает. Это в её духе.
– Вы в ссоре?
– Нет. Просто это моя мама, – ординатор делает на последних словах особый акцент, подразумевающий жизненные трудности.
– Вам, наверное, следует позвонить ей. Встретить.
– Конечно, и поехать к ней. Это входит в программу.
– Ну… можете и не звонить.
– Не буду. Хватит с меня её игр! – неожиданно заявляет Ольга. – Простите… – и уходит.
Ну, и как это понимать?
– Отпустите! Убью! – внезапный мужской вопль заставляет побежать в сторону регистратуры. Ольга за мной.
На каталке лежит парень лет 25-ти и пытается вырваться. Четыре медработника, наши и из «Скорой», пытаются его удержать.
– Что это с ним? – спрашивает Ольга.
– Просто бредит, – отвечает фельдшер.
– Принимает лекарства?
– Наркоман.
– Что случилось? – спрашиваю коллег.
– Сиганул с третьего этажа.
– Отпустите! Убью всех! – рычит пациент.
– Он ничего не почувствовал. Даже хотел встать и уйти. Нас вызвали соседи.
– Скоро почувствует, – замечает Ольга.
Рядом стоит какой-то взрослый тип и всё снимает на телефон.
– Что вы делаете? – спрашиваю его.
– Хочу потом показать, как он ведёт себя в таком состоянии!
– Голени деформированы. Он сломал обе ноги, – докладывает фельдшер. – Кость торчит наружу.
– Вы уже видели открытый перелом?
– Не так близко.
– У него тахикардия, но пульс наполненный.
Всё это нам приходится выдавливать из себя, поскольку пациент по-прежнему буйствует и пытается вырваться.
– Десять успокоительного внутримышечно и привязать. Уйдите отсюда! – кричу на мужчину с телефоном. – Не мешайте работать!
– Я не могу это упустить! – парирует он.
– Уйдите! – Ольга толкает его по телефону, и мужчина вынужден выключить.
– Общий крови, биохимию, токсикологию, общий мочи и на уровень миоглобина!
– Убью, зараза! – рычит больной на меня.
– Быстрее успокоительное!
– Я введу, – откликается Ольга. – Переверните его.
– Вводи спереди в бедро.
Недолго думая, ординатор втыкает шприц и нажимает поршень. В ту же секунду пациент, вырвавшись из моих рук, приподнимается и вцепляется в нижнюю треть её предплечья зубами.
– Ай! – вскрикивает ординатор, морщась от боли.
– Укусил?
– Да.
– Мазок на посев и шины! – приказываю, и дальше мы толкаем буйного по коридору, в смотровую.