Глава 109
Мы продолжаем бороться за жизнь Виталия Михневича, и через несколько минут удаётся стабилизировать его состояние. Но мне до сих пор не понятен манёвр Вежновца. Чего он добивался, когда так грубо поднимал руку акробата? Хотел убедиться, что тот ещё способен на такое движение? Или разум затмило по какой-то причине?
Я не могу спросить, поскольку после инцидента главврач, весь красный от ярости, умчался наверх. Сама видела, как перебирал ножками, топая по лестнице. Даже лифта дожидаться не стал, поскольку сзади раздавались смешки медперсонала. А уж новость о том, как представитель цирковой династии Михневичей вышвырнул Вежновца из палаты, облетела всю клинику, кажется, быстрее интернета.
Но мне особенно рассуждать и некогда. Поступил новый больной.
– Михаил Маликов, 28 лет, судорога за рулём, врезался в стену, – рассказывает фельдшер. – Сработала подушка безопасности, давление хорошее, пульс 120.
– Мы ехали на тренировку по хоккею, вдруг его стало трясти, я жутко перепугался, – добавляет красочности спутник Михаила. Он во время удара рассёк лоб, но ничего страшного.
– У Михаила раньше бывали судороги? – спрашиваю его, пока перекладываем больного с каталки.
– Насколько я знаю нет.
– Анализы по травме, снимки шеи, грудной клетки и компьютер черепа.
– Синусовая тахикардия, давление 120 на 80, – сообщает Ольга Великанова. – Зрачки симметричны.
– У него есть хронические заболевания? – задаю спутнику Михаила новый вопрос.
– Он пользуется ингалятором от астмы.
– Старые синяки… Жёстко вы играете, – замечаю, осматривая пострадавшего.
– Недавно его здорово прижали на матче.
– Головой бился?
– Вроде нет.
– Температура 37,1.
Внезапно мужчина начинает мычать. Быстро кладём на бок, и его рвёт. Мне приходит на ум, что подобное иногда происходит из-за передозировки: человек использует препарат от астмы бесконтрольно и намного больше, чем предписано. Вот организм и не выдерживает. Но спустя некоторое время Михаилу становится значительно лучше. Он приходит в себя.
На рентгене выясняется, что у мужчины перелом в основании мизинца. Говорю ему, что понадобится гипс.
– Мне ещё повезло. Могло быть хуже. Как там Коля?
– Это мужчина, который с вами ехал?
– Да, мой друг.
– Нормально, ему зашивают рану на лбу. Вообще-то меня больше беспокоите вы, – признаюсь честно, глядя на результаты анализов.
– Я чувствую себя нормально, – отвечает Михаил.
– Судороги вызвала передозировка препарата от астмы.
– Передозировка?
– Да. Вы не пытались причинить себе вред?
Михаил усмехается.
– Нет, просто астма усиливается, когда я нервничаю. Вот и выпил несколько лишних таблеток.
– Вы нервничаете на работе или дома? – спрашиваю.
– Я ландшафтный дизайнер. В январе с работой бывает туго, но расходы те же. А что такое?
– В таких обстоятельствах я обязана выяснить причину депрессии.
– Поверьте: если бы я хотел, то нашёл бы способ получше.
В палату входит Николай.
– Меня зашили, – сообщает и спрашивает друга. – Тебе поставили диагноз?
– Да, я перебрал таблеток от астмы и сломал палец.
– Придётся искать левого крайнего защитника, – усмехается вошедший. Потом смотрит на меня. – Он поправится?
– Да, конечно.
– Как там моя тачка? – спрашивает Михаил.
– В хлам. Но не горюй, страховка всё покроет. Ты же застрахован, сам говорил. Да?
– Точно.
Вроде бы всё в порядке. Ну, почти. Только отчего-то меня терзают сомнения. Далёкие ещё, неосязаемые. Но они есть. Выхожу из палаты, иду к регистратуре, вдруг вижу Вежновца. Нет, мне непонятно: когда этот человек, руководя крупной клиникой, успевает ещё и здесь появляться, притом с намерением лечить людей! Сидел бы в своём кабинете, подписывал бумажки. Или ходил в медицинские вузы лекции читать.
– Элли! – улыбается Иван Валерьевич. – К вам тут поступил один пожилой господин. Зовут Леонард Аронович, и он папа одного крупного бизнесмена.
– И что?
– Нужно оказать этому пациенту максимальное внимание. Пойдёмте.
Вежновец первым заходит в палату, здоровается. На койке благообразный старик лет 70-ти. Интеллигентного вида, аккуратно подстриженная бородка, очки в золотой оправе, причёска, выдающая человека, который регулярно посещает парикмахерскую. Главврач представляет сам, потом указывает на меня. Пациент вежливо отвечает. На всё это со стороны, держа карточку больного, взирает удивлённо Данила. Он не ожидал, что сюда нагрянет столько начальства.
Далее Вежновец пальпирует живот Леонарда Ароновича, потом спрашивает:
– Когда последний раз отходили газы?
– Час назад.
– Рвоты не было?
– Нет.
– Что ж, доктор Береговой, – говорит Вежновец, довольно бесцеремонно вытащив карточку из его рук и пробежав глазами, – я согласен с вашим заключением. Леонард Аронович, у вас запор. Доктор Береговой назначит вам клизму.
После этого главврач премило улыбается и выходит.
– Ну, и зачем был весь этот спектакль? Данила высококвалифицированный…
– А затем, Элли, – Вежновец останавливается и смотрит на меня пристально и как всегда с ухмылочкой, – что к VIP-пациентам нужно относиться с повышенным вниманием.
– Я не делю пациентов…
– Совершенно напрасно. И потому никогда не окажетесь на моём месте, – хмыкает Вежновец.
Он шагает далее, видит VIP-палату.
– Так, а здесь у нас кто? – с этим вопросом открывает дверь и заходит.
Я следом, предвкушая интересное. Оказавшись внутри и увидев, кто на кровати, Иван Валерьевич замирает. Его розовенькая физиономия начинает бледнеть.
– Наконец-то! – громко приветствует его появление Народная артистка СССР. – Где ты шляешься, шпингалет чугуевский?
Я-то понимаю, что она мгновенно в роль вошла, но Вежновец этого не знает. Он помнит лишь то, как Изабелла Арнольдовна побеседовала с ним прошлый раз, потому и впал в ступор.
– Как, простите? – шепчет он.
– Каком кверху! – голосом прожжённой базарной торговки отвечает Копельсон-Дворжецкая. – Пицца моя, говорю, где, чебурашка заколупинская?
Сжимаю губы, чтобы не рассмеяться.
– Пицца?
– Ты так и будешь переспрашивать, забубень малосольный?
– Забу… как, простите? – перебирает начальник тонкими губами.
– Иван Валерьевич, это Изабелла Арнольдовна Копельсон-Дворжецкая, Герой Труда Российской Федерации… – начинаю нашёптывать Вежновцу, и он взрывается истеричным визгом, напомнив одного истеричного фюрера, аж передёргивается весь.
– Я знаю, кто эта женщина!
– Ты чего глотку дерёшь, шелубонь стриженая? – хмурится старушка, взирая на главврача ядовито. – Если ты знаешь, кто я такая, почему без пиццы припёрся?! Я что, по-твоему, жрать должна?! – в отличие от Вежновца, голос у Народной артистки СССР такой громкий и безупречно поставленный, что даже стекло в двери начинает вибрировать.
Лицо Вежновца не отличается цветом от его халата.
– Я… одну минутку… закажу… простите великодушно…
– Мне что, в кремль звонить, чтобы в этой богадельне нормально покормили?! – громыхает Изабелла Арнольдовна.
– Не надо… в кремль, – бормочет Вежновец. – Сейчас… всё будет! – он пулей вылетает из палаты.
– Как вы себя чувствуете? – теперь могу спросить, улыбаясь.
– Прекрасно, милочка, – абсолютно спокойно и доброжелательно говорит Копельсон-Дворжецкая и хихикает. – Ну, как я его?
– Нет слов. Кстати, может, вам правда пиццу заказать?
– Боже упаси! – машет она тонкой рукой. – У меня диета. Лизка скоро всё, что нужно, привезёт.
– Хорошо, – улыбаюсь и выхожу.
Вежновца снова след простыл. Что ещё должно случиться, чтобы он сюда не совался больше?
Иду проведать Михаила. Ох, мои сомнения…
– Давно вы с Николаем дружите?
– Со школы. С девятого класса.
– У вас хорошие отношения?
– Конечно.
– Что, даже никогда не ругаетесь? – спрашиваю.
– С чего вы взяли, что мы ругаемся?
– Дружбы без ссор не бывает, – пожимаю плечом. – У вас синяки, вы подавлены. Передозировали лекарство. Я пытаюсь проанализировать. Ведь не так редко ссоры превращаются в драки. Люди этого не хотят, но так уж бывает.
– Да, этого никто не хочет.
– Просто что-то срывается, – поддакиваю. – У вас так бывает?
Михаил напряжённо молчит. Потом говорит:
– Я забыл заехать в химчистку. Колька, он… такой… прагматичный очень. Дал мне свой костюм, попросил отвезти, поскольку сам не успевал, а они с женой собрались на корпоратив.
– Не успевал почему?
– Ну, у них двое детей, год и три, – поясняет Михаил. – Ну, короче, я отвёз, а обратно нет. Совсем из головы вылетело. И вот мы встретились после работы, он спрашивает, а я… короче, слово за слово, он ударил меня. В плечо. Потом извинился и обещал больше так не делать.
– Сдержал слово?
Михаил молчит, и я понимаю, что странная у них дружба какая-то. Что в таком случае их связывает?
– Значит, это повторялось?
– Да.
– И вы никогда не давали ему сдачи?
– Я человек мягкий, – говорит пациент, глядя в сторону. – Не люблю насилие.
– Зачем же вы дружите? – задаю назревший вопрос.
Снова повисает тяжёлая пауза.
– Коля, он… мой сводный брат. Только не знает об этом. А я не могу признаться. Этот семейный секрет мне открыл наш отец перед смертью. Попросил присматривать за братом, но ничего ему не говорить.
– Почему?
– Отец нехорошо расстался с матерью Николая. Бросил её беременной. Потом женился на моей матери. Если я расскажу, кем прихожусь Николаю, думаю, он не простит. Вот и делаю вид, что мы просто друзья. Терплю его выходки. Так-то он хороший парень, но иногда слово бес в него вселяется.
– Вам стоит поговорить с психотерапевтом, – замечаю. – Поговорите?
– Я не знаю. Не знаю, – задумчиво отвечает Михаил.
Оставляю его одного. Пусть подумает, как быть дальше.
– Эллина Родионовна? – меня окликает женский голос.
Это Альбина Измайлова. Здороваюсь.
– Как вы?
– Ничего… Вчера нашли мою сестру. Я хотела поблагодарить вас.
– Не стоит.
– Полиция сказала, что Зариф всё-таки сообщил вам, где… была Жанна, – вижу, что девушке с трудом удаётся общаться на эту тему. Но разговор завела сама. Значит, ей нужно просто выговориться.
– Да.
– Я пытаюсь забыть его, – произносит она печальным голосом. – Я всё время слышу его голос. Он очень тихий, но постоянно повторяет эти ужасные слова…
– Послушайте меня, – беру её ладони. – Он этого и хотел: чтобы вы страдали. Не поддавайтесь ему. Он ничтожество и больше не может причинить вам зло.
– Я знаю. Знаю… – произносит Альбина, и две крупные слезы стекают из её серых глаз. Прижимаю девушку к себе, и она тихонечко плачет, доверчиво положив мне голову на плечо. Мне ужасно её жаль. И всю семью Измайловых, которая понесла такую тяжёлую утрату. И почему?! Не стихийное бедствие, не несчастный случай стал тому виной, а безумие одного маньяка, решившего поиграть в повелителя судеб.
– Ничего, время лечит, – говорю Альбине стандартную фразу. Но ведь это правда, пусть и не всегда.
После еду в «тюремный блок», узнав о том, что Зарифа собираются перевезти в исправительное учреждение. Здесь ему делать больше нечего: он стал инвалидом, не может ходить, но жив, и этого вполне достаточно, чтобы судить преступника и влепить ему пожизненное заключение.
– Я знал, что ты придёшь, – ехидно смотрит на меня Зариф, скривив губы.
– Правда? – смотрю на него презрительно.
– Когда я очнулся и понял, что ты не исполнила обещание, то обрадовался. Мне и в голову не приходило, что ты можешь быть трусливой.
Беру стул, сажусь напротив.
– Что, совесть мучает? Да.
Усмехаюсь, глядя в его подлые глаза.
– Да, честно говоря.
– Потому что ты чуть не убила меня? Или потому что не хватило духа? – он смотрит прищурившись.
– Потому что мне была приятна власть над вами. Когда вы истекали кровью на дороге. Когда на операции остановилось ваше сердце. Когда я вводила вам снотворное. Я держала в руках вашу жизнь, и мне очень хотелось отомстить за все причинённые вами страдания.
Зариф смотрит на меня, вижу в его глазах непонимание. К чему ведёт моя тирада? О, сейчас кажу.
– Но я посмотрела на ваше тщедушное волосатое тельце и поняла, какой вы мелкий, жалкий человечишка. Я поняла, что никакой власти над вами у меня не было. Хорошо это или плохо, но моё дело было лечить вашу гаденькую плоть. Мне плевать, посадят вас пожизненно или нет. Я своё дело сделала. Вы были моим больным, теперь вы поправляетесь. Прощайте, Зариф.
Встаю и ухожу.
– Вернись, – требует он. – Я ещё не закончил разговор! – переходит на крик. – Вернись! Печерская! – он уже истерично вопит, но вот дверь закрывается, и этот шум становится едва слышен, а потом и вовсе пропадает.
Когда возвращаюсь, навстречу идёт Вистингаузен.
– Ну как, поговорили с Михаилом?
– Да. И знаете, что он сказал? Что Николай никогда с ним не дрался и не бил.
– Что ж, я думала, он готов признаться, чтобы проработать эту проблему.
– Такое часто бывает. Наверное, Михаил любит брата и хочет выгородить. Тот ведь наверняка не только с ним руки распускает, но и в семье, – рассуждает Олег Михайлович.
– Или Михаил боится потерять брата, потому всё терпит.
– Может быть.
– Вы сегодня никуда не уедете?
– Хотите сама сделать ещё один заход? – спрашивает Вистингаузен.
– Возможно.
– Что ж, позвоните тогда. Расскажете.
Иду в палату, а там, – ну почему не удивлена? – Михаил уже одевается, готовясь покинуть клинику.
– Вы неправильно поняли, – говорит он. – Мы с Николаем подрались на катке.
– Михаил, вы будете в безопасности, лишь когда расскажете брату, кем на самом деле ему приходитесь, и перестанете безропотно сносить…
– В следующий раз надену побольше защитных щитков, – переводит он всё в шутку. – Хоккей дело травмоопасное.
– Большинство бытовых убийств происходит после неоднократных ссор и драк.
– Хотите меня испугать? – интересуется Михаил.
– Да. Вам надо во всём разобраться, и наш психотерапевт…
– Я вызвал такси. Можем ехать, – меня прерывает появление Николая. Он подходит к Михаилу, довольно грубо хлопает по плечу. – Всё норм?
Тот напрягается всем телом, как домашний питомец, привыкший, что хозяин порой ударит.
– Да, – отвечает неуверенно.
– Он может уходить? – спрашивает меня Николай.
– Нужна томография черепа.
– Зачем?
– Из-за старых травм.
– Я рассказал, что мы любим хоккей, – натужно улыбается Михаил, глядя на Николая.
– Чтобы дальше играть, надо обследоваться, – продолжаю убеждать.
– Я хочу отвезти друга домой.
– Михаил, останьтесь. Надо понять, чем вы рискуете.
– Он и так понимает, не маленький уже, – отвечает за него брат.
– Я не уверена.
– Коль, пусть доктор Печерская…
– Замолчи, – начинает психовать Николай. – Если надо что-то подписать, он подпишет. Правда, Миша?
– Да.
– Вы не обязаны уходить. Решайте сами.
– Спасибо, но мне гораздо лучше, – отвечает Михаил после короткой паузы. – Пошли.
Они уходят. Так бывает. Стараешься помочь, но человек слишком погружён в свои проблемы и не хочет даже видеть в них выхода. Может, я и сама такая же?