Глава 108
Но уйти домой вот просто так… когда это было последний раз? Уже и не помню. Потому что раздаётся стук в дверь, и в проёме возникает майор Никоненко. Я совсем забыла, что сама пригласила его к себе на разговор. Офицер оказался пунктуальный: явился ровно в ту минуту, когда закончился мой рабочий день. Что ж, придётся потерпеть ещё немного.
Идея Артёма Николаевича звучит ошеломляюще. Он предлагает мне не отказываться от общения с Борисом. На моё восклицание «Что?!» спокойно отвечает: Вакула явно задумал что-то крупное, связанное с медицинским учреждением. Потому и так быстро пошёл на контакт со мной.
– Подождите, но это же не просто так. У него было онкологическое заболевание, которое я помогла вылечить. У Бориса стадия ремиссии, его дела идут хорошо…
– Эллина Родионовна, – улыбается майор, глядя на меня, как на маленькую наивную девочку. – И вы правда поверили?
– Может, в делах сердечных я не настолько опытна, чтобы сразу распознать подлеца, но в медицине, уж поверьте… – сжимаю губы от обиды.
– Простите, не хотел показаться грубым. Но, сдаётся мне, не было у Вакулы никакой онкологии. Он наверняка всё это придумал с одной лишь целью: ввести вас в заблуждение. Такие, как он, обожают играть на тонких струнах женской души. Вызывать жалость и сострадание, чтобы втереться в доверие. Скажите: где проходил лечение Вакула?
– В Москве… – отвечаю растерянно.
– А почему не здесь, не в этой клинике?
– Не знаю, мы тогда с ним не очень были хорошо знакомы.
– Вот видите? – улыбается Никоненко. – Но суть в другом…
– Постойте. У меня есть для вас важная информация. Но для этого мне потребуется пригласить главу нашей службы безопасности. Без него говорить не имею права.
Майор соглашается, и вскоре приходит Грозовой. Вот уж когда он покидает рабочее место, мне совсем непонятно. Кажется, живёт в клинике.
Когда Аристарх Всеволодович входит, они с Никоненко смотрят друг на друга несколько секунд, широко раскрыв глаза. Потом начинают широко улыбаться, а после неожиданно сближаются, жмут руки, крепко обнимаются и хлопают друг друга по широким спинам. После расходятся, и Грозовой с улыбкой объясняет:
– Простите, Эллина Родионовна, за этот пассаж. Но мы с Артёмом когда-то служили вместе в морской пехоте. Я был лейтенантом, командиром взвода, а он моим замком. Заместителем то есть. Столько лет не виделись!
Я улыбаюсь, глядя на радостные лица мужчин. И ещё мне очень приятно, что они знакомы. Значит, можно довериться. Прошу их присесть и рассказываю то, что узнала от Гранина о Романовой и её непутёвом сыне. Дальше Грозовой посвящает Никоненко в детали своего плана, тот внимательно слушает. Придуманное достаточно интересно. Майор решил, что я должна подыграть Вакуле-Борису. То есть согласиться расширить сферу его деятельности. Перейти от поддельных рецептов к прямому воровству наркосодержащих препаратов. Разумеется, под контролем УНК.
– Нам важно выйти на крупного покупателя, – говорит Никоненко, – и раскрыть всю сеть. Есть данные, что подобные случаи происходят не только здесь. Преступники ищут выходы и на другие медучреждения. Только представьте, сколько тысяч людей могут пострадать!
– Не уверена, простите, что хочу в этом участвовать, – заявляю майору. – У меня маленькая дочка. Мне страшно. Ведь если Вакула расскажет кому-то обо мне, то… нет, я не могу. Найдите кого-нибудь другого.
Грозовой молчит, поскольку не ему решать. Никоненко ёрзает на стуле, скрывая волнение, как охотник, почуявший добычу, только оружие стрелять отказывается.
– Лучше скажите, что мне ответить Борису. Он сегодня назначил мне встречу, помните?
– Конечно, – говорит майор. – Возьмите паузу. Не говорите ни да, ни нет. Попросите отсрочку.
– А вы не можете его арестовать?
– У нас нет прямых доказательств, – сообщает Артём Николаевич. – На Романову, как выясняется, есть, а на Вакулу ничего. Поэтому и нужна ваша помощь.
– Извините, я не могу.
– Что ж…
Мужчины встают, прощаются и уходят вместе. Им есть о чём поговорить, что вспомнить из армейского прошлого. Я же спешу домой. В назначенное время отваживаюсь никуда не поехать. Звоню на номер, с которого на меня вышел Борис, и говорю, что не приеду.
– Отказываешься? – усмехается он. – Очень ты смелая, я погляжу, – в голосе звучит угроза.
– Нет, Боря, – отвечаю как можно мягче. – Дела домашние, Олюшка приболела, – лгу ему. – Давай перенесём встречу, скажем, через три дня. В то же время и в том же месте, хорошо?
Он молчит несколько мгновений, заставляя меня нервно задерживать дыхание, чтобы не выдать, как сильно волнуюсь. Вдруг потребует немедленно приехать? Я не хочу рядом с ним оказаться!
– Хорошо. Только смотри. Чтобы пришла. Пока, Бэмби, – последнее слово, моё давнее прозвище, он произнёс насмешливо и угрожающе. Как человек, который уверен: он установил надо мной полный контроль. «Ошибаешься, –думаю, прекратив разговор. – Нет на свете такого человека, под чью дудку я буду плясать!»
Вечер провожу с Олюшкой, мы не расстаёмся и ночью. Мне страшно оставаться одной, а Куприянов сегодня не приехал. Мы в размолвке. И я не знаю, насколько она затянется. Вроде бы всего лишь рабочий момент. Не сошлись во мнениях. Но бывает же, что люди даже после мелких ссор расходятся навсегда в разные стороны.
Следующее утро показывает, что наша размолвка с Артуром получает неожиданное продолжение. Когда вхожу в отделение, вижу, как полиция тащит Глеба. Тот плачет, пытается вырваться, но двое дюжих правоохранителей волокут его у Уазику. Следом ещё один ведёт Павла, грубо схватив за предплечье. Преграждаю дорогу, представляюсь и требую объяснить, что здесь происходит.
Ко мне подходит строгая сухая женщина лет 50-ти. Представляется сотрудником комитета по социальной политике Петербурга, предъявляет удостоверение и говорит, что должна отвести Глеба в приёмник-распределитель.
– Никуда ты его не повезёшь! – кричит Павел. Вырывается от полицейского и прячется за мою спину.
– Я не выпишу его! – сообщаю чиновнице.
– Мальчик нуждается в уходе. Я обязана обеспечить ему надлежащие условия.
– Я ухаживаю за ним! – рычит Павел. – Он мой брат!
– Я нашла ему работу. Павел устроится, будет получать деньги, их бытовые условия наладятся.
– Отпустите его! – орёт старший брат на полицейских.
– Не подходи! – сурово предупреждает один из них.
– Судя по тому, что я видела, Глебу необходимо пребывание в специальном учреждении, – упрямится чиновница.
– Ладно! Чёрт с вами! – кричит Павел. – Хотя бы позвольте поехать с ним!
Вместо ответа полицейские снова тащат Глеба к машине, тот вырывается и слёзно умоляет брата не бросать его. Картина настолько душераздирающая, что больно смотреть. Павел бросается к Уазику, смотрит на младшего через стекло и говорит:
– Я поеду за тобой.
Чиновница подходит ко мне, протягивает папку с документами.
– Вот здесь, распишитесь.
– Как вы можете! – говорю ей, хватаю ручку и чиркаю по бумаге. – Они же родные братья!
– Знаю, – спокойным тоном отвечает женщина. – Но и вы меня поймите: я обязана. Таков закон.
– Я поеду за тобой, я тебя найду! – приговаривает Павел рыдающему Глебу. – Я найду, обещаю! Только не бойся!
Но младший едва ли его слышит. Он продолжает колотить руками по решётке и безутешно плакать. После того, как машина уезжает, старший брат цедит сквозь зубы, что собирает вещи и уходит. Когда прошу его остаться, сверкает на меня бешено глазами. Что ж, теперь его здесь силком не удержишь.
Иду в отделение, провожу планёрку, делаю обход, а потом меня просят подняться в «тюремный блок». Вхожу в палату.
– Вы меня звали? – спрашиваю Зарифа. Он лежит на постели бледный, измождённый, тяжело втягивает воздух.
– Мне плохо, – говорит хриплым голосом.
Смотрю в карту.
– Хватит спектаклей, Зариф, – отвечаю равнодушно. – Что вам нужно?
– Спектаклей больше не будет, – произносит он. – Нет. Они уже не веселят меня. Даже последний. Доктор Печерская… тогда, на дороге… лучше бы я умер. Я хочу умереть.
Мне в голову приходит одна мысль. Она страшная, неправильная. Но… всё-таки собираюсь её реализовать. Вожусь минуту около шкафчика с медикаментами. Потом подхожу к пациенту. В одной руке одноразовый шприц. В другой – флакон с веществом.
– Обезболивающее. Десять граммов внутривенно. Вы просто заснёте. Никакой боли.
– Это предложение?
– Скажите мне, где тело Жанны Измайловой.
– С чего такая забота? – недоверчиво интересуется Зариф.
– Ты серьёзно говорил? – хватит уже ему «выкать».
– А ты не боишься влипнуть? Клятва Гиппократа и всё такое.
– Теперь ты обо мне заботишься? – иронично спрашиваю.
– Нет. Но я тебя знаю. Ты остановишься, как только получишь то, что тебе надо, – хрипит мужчина.
– Не остановлюсь, – отвечаю, набирая вещество в шприц и готовясь сделать инъекцию через катетер.
– А где гарантии? Я должен верить твоему слову? – продолжает расспрашивать Зариф.
– Поверь. Ты почувствуешь. Ты почувствуешь, что уходишь. Навсегда. Только бы ты успел сказать мне, – и демонстративно, чтобы пациент видел, очень медленно жму на поршень.
– А если не успею? – усмехается он краем рта.
– Я разрежу тебе грудь и откачаю, – останавливаюсь.
– Хорошо. Я согласен.
– Ты уверен? – пристально смотрю в его ненавистные глаза.
– Да. А ты?
Киваю.
– Я рад, что это делаешь ты.
– Так где она, Зариф? – снова жму. Мужчина внимательно следит за моими движениями. После этого произносит слова, которые так давно от него ждёт семья Измайловых. Узнав, что нужно, ухожу, дождавшись, когда пациент отключится. Естественно, я ввела ему всего лишь снотворное. Он же так привык быть на вершине власти над глупыми доверчивыми «бабами». Теперь настал черёд оказаться в положении жестоко обманутого.
Я спускаюсь вниз и, пока еду в лифте, звоню Альбине Измайловой. Называю место, где Зариф оставил тело её сестры. Надеюсь, на этот раз преступник не солгал.
В отделении мне достаётся пострадавшая.
– Елена Михайлова, 26 лет. Упала в загон к белому медведю в Ленинградском зоопарке.
– Её зовут Хаарчаана, – улыбается девушка. – Это женское имя.
– Что это значит? – спрашиваю.
– Снежинка в переводе с якутского. Она очень ласковая, лизнула меня в лицо. – Все снимали белую медведицу, и только я сфотографировалась вместе с ней.
– Зачем вы это сделали?
– Устроила фотоохоту. Классный чейндж, правда?
– По мне, так дурацкий, – отвечает одна из медсестёр.
– Вовсе и нет! – возмущается Елена. – Я выиграла пять тысяч!
– И сломала обе лодыжки, – добавляет фельдшер «Скорой», – а ещё предплечье и заработала крупный штраф. Мы вошли в вену и ввели обезболивающее.
– Вы не знаете, где мой фотоаппарат? – интересуется пациентка. – Чейндж продолжается, мне надо сфоткать врача. Верните камеру, пожалуйста, она штуку баксов стоит!
– А сколько мы получим? – интересуюсь иронично, и вопрос ставит девушку в тупик. Передаю её стараниям Данилы. Когда иду по коридору, подходит Артур.
– Элли, я знаю, что случилось с братьями. Мне очень жаль.
– Не извиняйся.
– Мы не всегда понимаем социальных работников, – продолжает он. – Но когда речь о семейных делах, ты же знаешь: мы должны к ним обращаться, поскольку у них в этой области есть опыт. Значит, должны им доверять.
– Нельзя разлучать семью, – говорю Куприянову.
– Иногда приходится, – поджимает он плечами. – Это сложный вопрос.
– Нет, – резко отвечает он и замолкает.
Стоим и смотрим друг на друга. Оба понимаем, что каждый останется при своём мнении, а если и дальше станем спорить, то ничем хорошим это не закончится.
– Семью разлучать нельзя, – говорит Артур, уходя.
Возможно, он и прав. Но всё-таки я не могу помочь всем, как бы ни старалась.
– Эллина Родионовна! Срочно.
– Виталий Михневич, акробат, – рассказывает коллега из «Скорой», – репетировал на трапеции и упал.
– С какой высоты? – интересуется Ольга Великанова, которую я позвала с собой.
– 15 метров, но пролетел полтора, – отвечает за пострадавшего его сопровождающий. – Он схватился рукой за канат, это его и спасло.
– Да ладно, ерунда, – подаёт слабый голос раненый.
– Рваная рана левой подмышечной области. Кровопотеря три литра. Давление 60, – добавляет информации коллега.
– Четыре дозы первой отрицательной, – говорю и смотрю на кардиомонитор. Он принимается пищать. – Давление падает! Готовьте подключичку. Два литра через инфузор.
– Вы ранены? – спрашиваю сопровождающего.
– Нет, это кровь Виталия, – отвечает он, отходя в сторону, чтобы не мешать.
– Пульс 124, насыщение 94.
– Батюшки, кто это у нас тут? – слышу знакомый до отвращения насмешливый голос. – Летающий Михневич! Вот уж не знал, что к нам цирк приехал.
В палату входит Вежновец.
– У пациента разрыв подмышечной артерии, – сообщаю главврачу, не отзываясь на его иронию. – Входит в шок.
– Я доктор Вежновец, главный врач, – наклоняется Иван Валерьевич к больному.
– Здрасте, – шепчет тот.
– Доктор, вылечите моего брата, пожалуйста, – просит сопровождающий.
– На запястье пульса нет, – сообщает Вежновец. – Посмотрим, – он хватает раненую руку и резко поднимает.
– А-а-а! – кричит от боли акробат.
– Тихо, тихо, – увещевает главврач.
– Полегче, ему больно! – бросаю Вежновцу.
– Введите обезболивающее, – требует он.
– Слишком низкое давление.
– Перестаньте! – шипит Валерий главврачу, глядя на него злыми глазами.
– Уже почти всё, – отвечает тот, – потерпите.
– Прекратите издеваться! – возмущается брат раненого.
– Выведите его отсюда, – требует Вежновец, продолжая непонятно зачем держать руку больного поднятой, что причиняет ему сильные страдания.
Внезапно старший брат акробата хватает главврача за шиворот, приподнимает (он выше его на голову и очень силён) и буквально выносит из смотровой. Вежновец верещит, как поросёнок, требуя немедленно его опустить, но мужчина неумолим. Вытаскивает главврача из палаты, а что там дальше происходит, не видно, только слышно. Кажется, Иван Валерьевич полетел на пол, как кукла.