Глава 24
13 лет назад
Полина
В комнату, где я сижу, прижимая портрет бабушки, входят двое. Это мой отец и мачеха.
– Ну, и чего ты ревёшь? – спрашивает она вредным голосом. – Не нужно было позволять Серафиме Сергеевне заботиться о тебе. Так, дорогой? – последние слова обращены к моему папаше. Он ничего не отвечает, лишь хмуро смотрит в пол. Мачеха решает, что его молчание знак согласия, и продолжает. – В конце концов, ты и её убила! – бросает мне в лицо. – Теперь тебя выгнали из школы. Что собираешься делать?
В голосе этой неприятной женщины столько яда, что его хватило бы, наверное, отравить Каспийское море, сделав безжизненным. Я молчу несколько секунд, старательно сдерживая эмоции. О, как мне хочется нагрубить ей в ответ! Наговорить такого, чтобы её маленькие уши свернулись в трубочку и отвалились! Но… нет, в память о бабушке не стану себя так вести.
– Вы получили деньги?
– Какие ещё? – переспрашивает мачеха. – А, от собеса? Нам дали немного на похороны. А тебе какое дело?
Я кладу портрет бабушки, встаю и подхожу к этой… у меня нет приличных слов, чтобы обозначить её статус.
– Говорю: что-то пошло не так. Она отправилась на операцию с улыбкой, а вернулась мёртвой! Что-то не так! – уже кричу ей в лицо. – Надо подать в суд! Там явно кто-то не был достаточно компетентен и совершил страшную ошибку из-за этого!
Мачеха взирает на меня с сарказмом.
– Прекрати раздувать проблему! С каких пор это ты так заботишься о своей бабке? Она была старой. Операцию и молодым нелегко перенести, а она была старухой. Ясно же, что могла умереть.
Я смотрю в лицо этой женщины. Меня теперь переполняют не злость, не ненависть к ней, а безграничное удивление. Как можно быть такой равнодушной, холодной, эгоистичной тварью?
– Очевидно, что она могла умереть? – повторяю тихим эхом и в следующее мгновение переходу на громкий вопль. – Очевидно, что она могла умереть?! Как ты можешь так говорить?! Ты так же скажешь, когда твоя дочь умрёт?!
– Зачем приплетать мою дочь?! – истерично кричит в ответ мачеха.
Я не хочу больше с ней говорить и смотрю на родителя.
– Отец, что же ты? – взываю к его совести, роняя слёзы обиды. – Тебе нечего сказать?
– Успокойся, – отвечает он и берёт меня за предплечье. Вырываюсь резко, насколько могу.
– Успокойся, говоришь?! – цежу сквозь зубы и смотрю на него уже не с ожиданием, а злостью. Потом перевожу взгляд на мачеху. Ох, как же я ненавижу их обоих в этот момент! Шагаю мимо, давая ясно и чётко понять: больше с этими людьми мне говорить не о чем! И пусть радуются, что из уважения к памяти бабушки не выкинула обоих отсюда с треском и грохотом.
***
На следующий день отправляюсь в клинику. Иду решительным шагом, и пусть он даже кому-то покажется мужским, наплевать! Я хочу получить ответ на свой вопрос: как вышло, что операция, про которую лечащий врач сам говорил «не очень сложная», стала для моей бабушки смертельной?!
Когда поднимаюсь в хирургическое отделение, удача сопутствует: навстречу идёт Виктор Кириллович Новосельцев. Останавливаюсь перед ним, перекрыв дорогу.
– Мою бабушку, Серафиму Сергеевну Озерову, убили, – говорю, глядя в его глаза. – Это же были вы? Сами сказали, что она выживет, если удалить раковые клетки.
– Боже, да что это с ней? Уходите! – на меня надвигаются двое врачей, сопровождающих Новосельцева. Видимо, его подчинённые или ординаторы. Бесцеремонно и нагло, словно охранники в каком-нибудь торговом центре, хватают за руки и тянут за собой к выходу. – Уходите!
– Вам это не сойдёт с рук! – кричу Виктору Кирилловичу. – Я этого так не оставлю!
Он взирает на меня презрительно-насмешливо.
– Отпустите девочку, – говорит своим ученикам.
Те безропотно выполняют приказ.
– И что ты сделаешь? – интересуется Новосельцев. – Я уже говорил с твоими родителями. Они получили от больницы компенсацию. Нет-нет, не подумай. Тут своей якобы ошибки никто признавать не собирается, поскольку всё было сделано правильно. Скажем так: это был жест доброй воли. Очень жаль, что так произошло. Я не переживаю, поскольку сделал всё, что мог и хорошо обо всём позаботился.
– Даже если постарались, вам должно быть стыдно! – заявляю ему. – Потому что человек умер! Думаете, заслуживаете прощения, сделав всё возможное?
– Если найдёшь доказательства моей некомпетентности, – отвечает Виктор Кириллович, – я приму наказание. Но такое хамство и грубость прощать нельзя. Если ещё раз сюда заявишься, пожалеешь!
Новосельцев уходит в сопровождении своих прихлебателей. Я страшно злюсь, но снова, – в который раз уже, чёрт бы всё это побрал! – сдерживаюсь. Истерикой, уже поняла, ничего никому не докажешь, а сделаешь только хуже. Потому стою, стараясь не реветь, глубоко дышу и глотаю, глотаю этот проклятый ком в горле. Ничего. Есть в мире справедливость. Я её найду! И этот криворукий хирург, убивший мою любимую бабулю, за всё ответит.
После неприятного разговора понимаю, что в больнице мне делать больше нечего. Выхожу и медленно иду к воротам по дорожке. Слышу, как в сумочке вибрирует телефон. Достаю его и вижу: «Алексей Петрович». Вызовы идут один за другим, а я всё никак не могу решиться. Отвечать или нет?
Вспоминается один разговор, который состоялся у меня недавно с одной девушкой. Она старше меня, зовут Валентина, и приехала к нашему дому на большом внедорожнике.
Мы разговаривали на улице: я не хотела, чтобы бабуля слышала.
– Алексей Петрович очень волнуется за тебя, – сказала гостья и добавила. – Как за ученицу. У него от меня одни проблемы. Я сказала, что помогу.
– Сама разберусь, – ответила я.
– Вот, держи, – Валентина протянула конверт. – Это другая школа. Находится в другом районе, и Алексей поговорил с директором, чтобы тебя туда взяли. Если хочешь, могу помочь с ЕГЭ.
– Я сдам выпускные экзамены. Сама.
– Тебе же нравится Алексей? – неожиданно спросила гостья, поставив меня в неловкое положение. Ничего не ответила, и она продолжила. – Людям лучше встречаться с теми, кто на их уровне. Вы с Алексеем совершенно на разных ступенях. А мы с ним на одной. И когда мы вместе, это хорошо для нас обоих.
В этот момент, помню, смотрела на неё удивлённо и… немного раздражённо.
– Откровенно говоря, – продолжила Валентина, – ты для него обуза.
Вспоминая всё это, продолжаю смотреть на дисплей, а потом нажимаю на красную кнопку. Не хочу разговаривать. Зачем? Всё в прошлом. Нет больше бабушки, меня выгнали из школы. Алексей Петрович не мой классный руководитель. Медленно плетусь вдоль больничного забора.
– Полина! – вдруг слышу голос. Знакомый. Его голос. Замираю на месте.
Алексей Петрович подбегает.
– Ты почему мне не позвонила? – спрашивает. – Почему я узнал о смерти твоей бабушки от кого-то другого?
– А с чего мне было вам сообщать?
– Ты должна была мне сказать! – хмурится Алексей Петрович. Видя моё настроение, перестаёт злиться. Отводит взгляд. Потом опять смотрит прямо в глаза. – Что теперь собираешься делать?
– Какое вам до этого дело? – спрашиваю устало.
– Потому что я переживаю, – отвечает учитель. – Ты моя ученица.
Смотрю на него с интересом и говорю ядовито:
– Вы суёте свой нос в дела каждого из учеников?
Да. Я хочу его обидеть. Так, чтобы отстал. Раз и навсегда. Пропал из моей жизни. К чёрту его. Слишком… правильный. Слишком… красивый и хороший, а ещё… Слишком много чувств пробуждает в моём сердце. Я так не могу!
Алексей Петрович молчит.
– Прости, – произносит проникновенным голосом. – Сейчас не лучшее время для разговора.
– Прощайте, – говорю ему. Но стоит мне развернуться и сделать шаг, как слышу:
– Ты правда хочешь, чтобы я ушёл?
Стою, и опять. Слёзы. До чего же надоели! Откуда только берутся. Но его слова… они так давят на сердце. Они так сильно греют душу, что жар по телу. Только… глупости всё это. Разум берёт полный контроль.
– Да, – отвечаю, стараясь произнести буквы, чтобы звучало уверенно. – Я больше никогда не хочу вас видеть.
– Я могу тебе помочь.
– Не нужно. Возвращайтесь туда, где ваше место. А я вернусь туда, где должна быть я.
Вот и всё. Неспешно ухожу. Кожей буквально ощущаю, как тихонечко рвутся за спиной тонкие нити, связывающие меня с Алексеем Петровичем. В ушах тишина. Страшная, глухая. А ведь вокруг жизнь. Машины проезжают, воробьи чирикают, люди ходят. Наверное, поскольку не слышу и не вижу ничего.
Внезапно рядом останавливается мотоцикл. Парень в косухе протягивает шлем.
– Прокатиться хочешь? – спрашивает. Конечно, это Макс.
В отчаянии беру шлем и натягиваю. Сажусь, беру парня за бока. Он крутит рукоятку, мотор ревёт. Мы резко трогаемся с места.
***
Алексей Петрович
Услышав и осознав, что сказала ему Полина, учитель на какое-то время в растерянности замер. Так и стоял, глядя на уходящую девушку. «Возвращайтесь туда, где ваше место. А я вернусь туда, где должна быть я», – звучали в голове её слова.
Она развернулась и пошла. Десять метров, двадцать, пятьдесят… И тут Алексей вдруг понял: если он, вот прямо сейчас, не догонит её, не остановит, не схватит, в конце концов и не заключит в крепкие объятия, то потеряет. Навсегда! И этого уже ничто не изменит!
Как только мысль обожгла мозг, учитель рванул с места. Он бежал за Полиной, надеясь её догнать. Тогда, думал, остановит и скажет всё, да вот только… Вдруг увидел, как рядом с девушкой остановился мотоцикл. Водитель протянул ей шлем. Она, недолго думая, надела, села сзади… Всё. Байк, ревя мотором, умчался. Алексей остановился.
«Сумасшествие от любви – это доказательство стимуляции клеток мозга, – пришла на ум когда-то запомненная фраза из учебника. – Быть влюблённым и не сходить с ума – это ненормально. Я пытался защитить себя от безумия под названием любовь, и за это заплатил сполна».