- Понимаешь, отец, я лежу, контуженный, глухой, все кружится, лежу ничком. А в это время Женька кровью истекает, в трех метрах от меня! Я не вижу и не слышу. Только гарь и кровь в горле. Потом меня отключило ненадолго, а потом наши… А Женька уже… Он пытался себя перевязать… не получилось… Он мне как брат! Мы шли долго, а он связку потянул. Я за ним шел. Думал, не дойду. А Женька со связкой своей впереди… И я, здоровый, еле доплелся… смотрел на него и дошел… А теперь я виноват! Отец, как мне жить теперь?! Женька…
Я держу его за плечи. Держу изо всех сил. Он сильный, крепкий, примерно моего роста, поэтому удобно смотреть прямо в глаза. Его бьет жестокий нервный озноб. Но взгляд он не отводит. Он держится за меня, взглядом. Доктор заходила с лекарством. «Нет!» - орал он.
И тут я обнимаю его, прижимаю к себе как ребенка. А он еще стонет: «Женька… Женька…» И тут я ловлю себя на том, что звучит во мне не молитва, а … Твардовский:
«Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они — кто старше, кто моложе —
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, —
Речь не о том, но всё же, всё же, всё же…»
Я закрываю глаза, выдыхаю и читаю вслух. Он сначала мечется в моих руках, а потом затихает, слушает.
Он плачет. Я чувствую, как немеет плечо, на котором он фактически висит. Аккуратно подвожу его к дивану. Он ложится, молчит какое-то время, а потом говорит:
- Отец! Поговори со мной о Боге, пожалуйста. Ведь не напрасна наша жизнь? И … смерть?
Я сажусь рядом с ним, продолжая держать его за руку. Сегодня я могу говорить только о мучительнейшем, чудовищном распятии Господа нашего. И о страданиях каждого из учеников Христовых, во все времена, о страданиях целых народов, избравших Христа.
Он слушает. Катятся крупные слёзы. В моих глазах они стоят тоже. А потом он приподнимается на локте и шепотом говорит:
- Но мы же русские! Мы победим!
- Да, Георгий, мы победим.
Через минуту он садится и говорит:
- Надо мне физически потрудиться. Тебе, отец, надо помочь?
Я растерялся, а потом подтвердил. Многие из бойцов и ветеранов, прибывших к нам на реабилитацию, хотели потрудиться мирным трудом. Не всем показано по медицинским соображениям. Но о Георгии я даже не подумал, можно ему или нельзя.
Он надел свой камуфляж, пригладил волосы, вытер глаза и сказал:
- Показывай, что делать. Я приду на исповедь, не сомневайся. Пусть сначала отболит остро. Господь, может, и простит, а я ведь себя никогда не прощу.
Он пошел тяжелой походкой вниз по лестнице. Доктор стояла поодаль и вопросительно взглянула на меня, мол, как дела? Я кивнул положительно.
Георгий шел, а впереди было видно Черное море. Сейчас оно казалось морем слез, пролитых и не пролитых, морем слез сильных мужчин, которым Господь дал не только воинскую стать, но и живое, чуткое, верное сердце.
В этом сердце всегда будет вина. Все ли я сделал, что мог сделать? И никаких уверений недостаточно. Можно тысячу раз сказать: «Да, ты сделал все!» Но внутри многократным эхом звучит: «Но все же, все же, все же…»
Спасибо вам, наши герои!
Слава Богу за все!
ПОДАТЬ ЗАПИСКИ на молитву в храме Покрова Пресвятой Богородицы Крым, с. Рыбачье на ежедневные молебны с акафистами и Божественную Литургию ПОДРОБНЕЕ ЗДЕСЬ
священник Игорь Сильченков
