Из жизни маргиналов.
Режиссер – Антон Федоров.
Спектакль не понравился. Тяжело смотреть про маргиналов. Вот Ф.М. Достоевский их любил и жалел: «Униженные и оскорбленные», «Неточка Незванова», «Бедные люди» и т.д. Но Федор Михайлович любил других маргиналов. У него Макар Девушкин - человек чести и совести. У него проститутка Евангелием дышит. Потому и называют его реализм фантастическим. А здесь пошлый, с матерком, из панельной пятиэтажки (место на экране показал сам режиссер).
Но диагноз писатель поставил правильно: болезненная мечтательность. Не может русский человек смириться с убожеством своей жизни и бросается в страшное «мечтательство», которое кончается самоубийством или убийством. В спектакле Федорова некая девушка из простой семьи, начитавшись «Мадам Бовари», разыгрывает похожий сценарий жизни и кончает самоубийством.
Деградация человека в спектакле показана через язык. Персонажи говорят на трех языках: французском, языке хорошего тона, русском - иногда, для ясности и матерном, для полной ясности. Французский здесь - набор клише, он на контрасте высвечивает убогость душ. Кроме этого, режиссер наводнил речь персонажей множеством пошлых оборотов: «фритюр от кутюр», «туки-туки из Кентукки», «Бовари - ничего не говори», «мрачечная», «облизните, а потом обсосите» и т.д.
В какой-то момент язык становится почти бессмысленным. Родольф произносит после ночи с Эммой вместо «au revoir» - «резервуар», имея в виду себя.
Наша «Мадам Бовари» выходит замуж, мечтая о страстной любви и сталкивается с тем, что ее муж не обладает таким же темпераментом. Конечно это уже странно: если режиссер экстраполировал роман на современность, то все молодые люди, за редким исключением, вступают в сексуальные отношения до брака. Но, предположим, что «Мадам» нетипичная девушка. Она в спектакле читает книги, о которых француженка Эмма и не слышала в монастыре: Теофиль Готье, Рабле. Та любила сентиментальные романы и альбомы с картинками, так что «шелковистая папиросная бумага приподнималась от ее дыхания». А в них: девушки целуются с горлинками, султаны и гяуры, пальмы и ели, тигры и львы, и юноша на свидании с кошелечком у пояса.
Наша Эмма, начитавшись классики, бросается во все тяжкие. Среда ее тоже заела: вокруг упыри, или персонажи-пародии на криминал и полу-криминал. Родольф - еще одна пародия на богатого развратного бездельника. Режиссер зачем-то сделал его немного похожим на Сержа Генсбура. На русской сцене измены Эммы предстают во всей откровенности и неприглядности.
И почему же во мне ничего не отозвалось на эту историю, на душераздирающие крики Эммы перед смертью? Возможно потому, что роман в этой постановке получился плоским и пошлым. Историей для «малаховского шоу».
Когда Шарль и Эмма выходят в зал посмотреть со зрительных мест старый французский фильм «Мадам Бовари» (режиссерский прием), они недоумевают: «Шарль-то дурак, ничего не видит вокруг себя». И зал подхватывает, смеется. А у Флобера Шарль - глуповатый добряк, безумно обожающий жену, так что даже после ее смерти он так и остался зачарованным ею.
Кстати, любовь-помешательство прекрасно показал режиссер А. Прикотенко в своей постановке в «Театре Наций». Шарль в исполнении А. Семчева бесподобен. Правда, на мой взгляд, там режиссер переборщил с Эммой, сделав ее «вамп».
Здесь же Эмма - обычная пошлая женщина, как, впрочем, и у Флобера. Это и станет открытием писателя: он покажет женщину такой, какая она есть. До Флобера в женщине видели либо ангела, либо дьявола. Яркий пример - образы Констанции и Миледи из «Трех мушкетеров». Но в спектакле пошлость в такой концентрации, что смотреть на это тяжело и душно, хотя, нужно сказать, людям весело (свое имя Берта, дочь Эммы, получает случайно: всем понравилось блеяние козы). Зал принимает действие восторженно.
Мне кажется, в истории нашего театра К. Богомолов первый экстраполировал линии романов Ф.М. Достоевского на современность, чтобы показать, как в наше время решаются проклятые вопросы. Но в этом спектакле нет жалости Антона Федорова к своим героям. Есть безжалостный приговор. А в романе Гюстава Флобера есть сочувствие, поэтому писатель и сказал: «Мадам Бовари - это я».
Когда Эмма умирает от яда, Флобер дает ей прозрение перед смертью: она «попросила подать ей зеркало и, нагнувшись, долго смотрелась, пока из глаз у нее не выкатились две крупные слезы». А потом с улицы послышалась преследующая ее пошлая песня слепого шарманщика («Девчонке в жаркий летний день мечтать о миленьком не лень») и крик Эммы: «Слепой!», и исступленный смех. Поняла, но как поздно!
В спектакле Антона Федорова нет прозрения. А без этого нет человека.
Правда, режиссер вводит в спектакль некий «глаз Бога» - фотоаппарат; «всюду очи Господни» (цитата из спектакля), и его герои все время фотографируются, но Бог из их картины мира исключен. «Разлагайтесь поудобнее!» - звучит призыв Омэ.
Словом, опять постмодернистский нарратив с идеей крушения человека в богооставленном мире
