Глава 106
Но прежде чем общаться с Народной артисткой СССР, мне нужно помочь Маше. Она позвонила и попросила о консультации. Вскоре вместе стоим у негатоскопа и смотрим снимки мальчика Вани.
– Что это? – удивляется Маша.
– Опухоль в средостении, – показываю ей. – Вот тут, видишь? Вокруг сердца. Я подозреваю, что это лимфома.
– Теперь понятно, почему низкий вольтаж на ЭКГ, – говорит подруга.
– Инфильтраты не в одном, а в обоих лёгких.
– Неоперабельная… – грустно замечает Маша. – Мальчик обречён…
Я прошу, чтобы пока не ходила к маме Вани и не говорила ей ничего. Сначала надо сделать МРТ, пригласить онколога для консультации. Там уже, имея на руках более точные данные, станем разбираться. Ну, а пока мне нужно переговорить с психотерапевтом. Олег Михайлович побеседовал с Алисой. Результат, судя по озабоченному лицу, его не порадовал.
– Ну, что скажете? – спрашиваю коллегу.
– Странные всё-таки люди её родители. Обратите внимание, Эллина Родионовна: не она странная, а они! Запихнули девушку в психиатрическую лечебницу только потому, что их дочь захотела встречаться с мужчиной значительно старше. Поверили, будто её там смогут от этого вылечить! А эти-то, частных дел мастера, тоже хороши! Положили пациентку! Боже, что с людьми творят деньги! – он недовольно качает головой. – Но знаете, что самое страшное во всей этой истории?
– Нет.
– Они сделали частную психиатрическую клинику законным представителем своей дочери, передав право опеки. Представляете? Отказались от собственного ребёнка! У меня в голове такое не укладывается. А ведь это даже не психическое расстройство! Говорил с ними по телефону: адекватные взрослые люди. Но… не понимаю, как такое возможно!
– Значит, нам ничего не остаётся, как выписать Алису, пока они сюда не заявились.
– Я не сказал ей, что звонил им. Её нужно полечить, в противном случае мы получим серьёзный случай девиантного поведения. Вчера она сбежала и стала бродяжничать, а дальше что? Панель, наркотики, преступления? – спрашивает Вистингаузен, и мне его вопросы кажутся риторическими.
– В таком случае нужно позвонить уполномоченному по делам ребёнка.
– И что он сделает? – интересуется коллега. – В том и беда, что право опеки оформлено законно. Родители прислали мне по интернету документы.
– Странно, – пожимаю плечами.
– Да, – задумчиво произносит Олег Михайлович.
Мы молчим, понимая: надо что-то предпринять, но что?
– Эллина Родионовна! У нас проблема! – подбегает Дина Хворова и показывает на палату, где лежит Алиса. Бежим туда с Вистингаузеном и видим картину: пациентка сидит на кровати и отчаянно отбивается руками от какого-то мужчины.
– Я не поеду обратно! Не трогайте меня! – кричит она.
– Дина, вызови охрану, – говорю администратору, та уходит.
– Это ни к чему, – говорит незнакомец. – Я опекун Алисы.
– Вы позвонили родителям?! – истерично кричит девушка.
– Меня зовут доктор Сазыкин, я главный врач психиатрической клиники «Истинный путь», – улыбается мужчина. – Родители Алисы просили забрать её отсюда.
– Мы не можем отпустить её, – говорит Вистингаузен. – Пациентка находится в тяжёлом психологическом состоянии.
– У меня есть право опеки, – снова указывает гость.
– Она не готова к выписке, – отвечаю на это.
– Почему?
– Мы не закончили обследование, – с этими словами снимаю стетоскоп и начинаю демонстративно слушать дыхание девушки.
– По какому поводу? – интересуется Сазыкин.
Я смотрю на него и вижу перед собой холёное лицо примерно 45-летнего полноватого мужчины, упивающегося властью над другими людьми. На нём дорогое кашемировое пальто, под ним шикарный костюм. Внешность главврача будто швыряет всем: «Я – очень обеспеченный и властный, а вы – нищеброды, которые в жизни ничего не добились».
– Алиса беременна, – заявляет вдруг Олег Михайлович, заставляя меня удивлённо посмотреть на него. Но лицо нашего психотерапевта непроницаемо. Уж что-то, а владеть собой этот человек умеет в совершенстве. Потому легко выдерживает пристальный взгляд Сазыкина.
– Беременна? – спрашивает гость.
– Да, анализы это подтвердили, – говорит Вистингаузен. – Вот, можете спросить у заведующей отделением.
– Всё так, – поддакиваю с умным видом.
– Бросьте. Это невозможно, – недоверчиво замечает Сазыкин. – От кого она успела…
– Во-первых, вам следует проверить свой персонал, – жёстко произносит Олег Михайлович. – Алиса пока не сказала, кто отец. Но если выяснится, что кто-то из сотрудников вашего учреждения воспользовался тяжёлым психоэмоциональным состоянием пациентки, полагаю, останетесь без лицензии.
– К сожалению для вас, беременность даёт право Алисе самой решать, где ей находиться, несмотря на несовершеннолетие.
– Так вероятнее всего, отец ребёнка тот мужчина, с которым у неё отношения, – слабо протестует Сазыкин.
– Это исключено. В клинике она пребывала полгода, сбежала две недели назад, а денег, чтобы добраться до Рыбинска, куда после расставания уехал её… друг, у девушки не было. Ведь так, Алиса? – спрашивает Вистингаузен. – Что же касается срока беременности, то…
Пациентка несколько раз кивает.
– … у неё примерно третья неделя, – добавляю я.
Главврач частной клиники хмурится и злится.
– Я не знаю, что девочка наговорила вам о нашем центре, но это бессмысленный фарс и нарушение родительских прав, – заявляет он.
– Алиса, ты хочешь остаться здесь или уехать с доктором Сазыкиным? – спрашивает Олег Михайлович.
– Остаться, – выпаливает девушка.
– Она не может быть беременной! – бросает гневно Сазыкин.
– Алиса здоровая девушка фертильного возраста, поговорите с вашими сотрудниками мужского пола.
– Покажите мне результаты анализов, – требует гость.
– Медицинские документы конфиденциальны, уж вам-то это должно быть известно, – отвечает Вистингаузен.
– Да ну? Сами же только что нарушили врачебную тайну, рассказав о беременности, – суживает глаза Сазыкин.
– Да, я нарочно нарушил правила, чтобы вам была более понятна ситуация с Алисой, – невозмутимо говорит Олег Михайлович.
– Хорошо, – сквозь зубы произносит гость. – Я вернусь с судебным предписанием.
Он разворачивается и уходит, провожаемый яростным взглядом Алисы. Что ж, она имеет на это право. После смотрю на часы и понимаю: пора. Нужно отвести Альбину к Зарифу. Прошу Вистингаузена успокоить бывшую бродяжку, сама иду за старшей дочерью Измайловых. Вместе поднимаемся в отделение интенсивной терапии, где одна из палат превращена в то, что называют «тюремным блоком». Не будь состояние этого монстра таким тяжёлым, он давно бы оказался в настоящем тюремном учреждении.
Когда входим, Зариф просыпается и смотрит на меня с неизменной гадкой ухмылочкой.
– Эллина Родионовна, вы не одна?
– Зариф, это Альбина Измайлова, – представляю ему девушку. Она стоит передо мной, и я ощущаю, как мелко дрожит, будто от сильного холода. Но мне приходится её оставить и отойти в сторону, чтобы смогла поговорить.
– Здравствуй, Альбина, – произносит Зариф. – Я бы пожал вам руку, но… – он усмехается. – Чем могу быть полезен?
– Я хочу похоронить сестру, – едва слышно произносит девушка. – Пожалуйста, скажите мне, где она?
– Вас связывала близкая дружба? – отвечает Зариф вопросом.
– Да.
– У меня в России нет ни братьев, ни сестёр. Все они остались там, откуда я родом. Это маленькое село Карамик недалеко от границы с Киргизией. Это Раштская долина в горах Памиро-Алая. Вы, наверное, никогда о таких и не слышали.
– Нет.
– Так я и думал. Но что вспоминать? Давно уехал оттуда и всю взрослую жизнь не знал, что такое семья, – Зариф некоторое время молчит. – Я совершил ужасные поступки, Альбина. Сделал много зла. Да уж… но теперь я расплачиваюсь.
Говоря это, преступник делает вид, что старается пережить сильную боль, которая его терзает. Почему мне кажется, что это игра? Я немало общалась с этим типом. Он, как всякий хищный зверь, очень терпелив, а ещё хитёр и коварен. Так что не верю в его муки, тем более без обезболивающих его не оставляют. Значит – это его изысканная игра, и Альбина, кажется, верит в искренность лежащего перед ней «несчастного». Напрасно.
– Мы не хотим, чтобы вы страдали, – говорит девушка с добротой в голосе. – Мы только хотим знать: где Жанна.
– Вы добрая девушка, – произносит Зариф. – Умеете прощать, в отличие от многих. Возможно, если бы я встретил вас, Жанна была бы жива.
– О чём вы?
– Если бы я встретил тебя, Альбина, теперь я знаю точно, – он переходит на интимный полушёпот, – ты добрая, ласковая. Если бы я встретил тебя…
Мне эта его тональность напоминает то, как питон Каа разговаривал с бандерлоги, призывая подойти ближе, ближе… ещё ближе…
– … то ты была бы на её месте, – внезапно договаривает Зариф.
– Что?! – восклицает Альбина, отпрыгивая от кровати преступника.
– Жанна всё время кричала, – голос мужчины становится издевательским и громким, – мне приятно было прикончить её, Альбина!
– Боже мой! – девушка начинает рыдать, я хватаю её за плечи и увожу.
– Что это с ней? – насмешливо кричит Зариф нам в след.
Отвожу Альбину к её родителям, даю успокоительное. Приглашаю Вистингаузена, чтобы поговорил с девушкой и привёл в чувство, – та в ужасе от случившегося. Хочу вернуться к себе и тоже посидеть в одиночестве, но Маша не даёт.
– Элли, мне из поликлиники прислали карту того мальчика, Вани, – сообщает она. – Два года назад у него была лимфома, тогда помогла химиотерапия.
– Мать об этом не сказала?
– Она не думала, что это может быть связано. Тогда у Вани одышки не было.
– Значит, нужно сделать пункцию.
– Сделаю, когда мама соберётся с силами, чтобы сказать Ване. Говорит, что сама не сможет, – отвечает Маша.
– Скажи сама.
– Я… вызвала онколога, – сообщает подруга.
– Нет, Маша. Ты должна сама всё рассказать мальчику. Он имеет право знать.
– Разве онколог не лучше с этим справится? – пытается отговориться Маша.
– Нет, ты его лечащий врач, – отвечаю ей. Мы бы продолжили разговор, но я вижу, как к вестибюлю направляются, уже одетые, братья Павел и Глеб. Бросаюсь за ними вдогонку.
– Куда вы собрались?
– Вас не касается, – грубит старший.
– Глебу надо сделать укол.
– Наверно.
– Я не понимаю: в чём дело? – спрашиваю их.
– Вы предали нас.
– В смысле предала?!
– Позвали соцработника.
– Никого я не звала.
– Да, она сама любит навещать недоразвитых.
– Я не такой! – Глеб отталкивает брата, тот хватает его, обнимает.
– Да, прости, прости. Ты хороший. Не хотел тебя обидеть, – говорит ему Павел.
– Я никого не вызывала! – повторяю. – Это ошибка! Но помощь вам нужна.
– Два года мы жили нормально. И дальше проживём, – убеждает старший.
– Да? В школу Глеб не ходит, ты тоже нигде не учишься. Денег нет, работы тоже. Это, по-твоему, нормально? – спрашиваю Павла.
– Сойдёт!
– Когда сойдёт, а когда и не очень. Ты обжёг руки, Глеб порезался. Позвольте мне что-нибудь придумать.
Нехотя старший брат соглашается вернуться, младший тащится рядом, как послушный домашний питомец.
Поздно вечером, когда отделение начинает потихоньку погружаться в дрёму, я иду, как и обещала, к Копельсон-Дворжецкой. Она ждёт меня во всеоружии. Не на кровати, а на стуле, перед ней тумбочка, на ней розы, коньяк, две хрустальных рюмки, ваза с фруктами, тарелка с ломтиками шоколада.
– У нас прямо как свидание, – шучу, закрывая за собой дверь.
– Для меня свидание с жизнью, – отвечает Изабелла Арнольдовна. – Вы, Элли, и есть жизнь, потому как спасаете меня от старухи с косой. Ну, вздрогнули.
Мы чокаемся без тоста и выпиваем. Я ощущаю, как тёплая волна бежит по телу и растекается.
– Знаете, а ведь она приходила за мной. Много раз.
– Кто?
– Старуха с косой, конечно, – улыбается собеседница. – Во время блокады эта гадина каждый день ходила ко мне, как на работу. Придёт, встанет у двери и ждёт. Услышит: «Граждане, отбой воздушной тревоги!» и тащится прочь. А, к чёрту грусть! Эллина, вы смотрели фильм «Свадьба в Малиновке»?
– Конечно, – улыбаюсь я ответ. – Это там где «Гриша, и почему я в тебя такой влюблённый?»
– Верно. А я ведь играла однажды Горпину Дормидонтовну, она же Гапуся, жену Нечипора.
– Лучшую подружку Трандычихи?
– Точно, – смеётся Изабелла Арнольдовна. – В те годы была такая традиция: труппы крупных столичных театров выезжали в провинцию, чтобы приобщить местных жителей к высокому искусству. Мне тогда было лет 30, в самом соку барышня! Но режиссёр решил: Белка лучше всех сыграет пожилую тётку. «Ладно, чёрт с тобой!» – решила я. Приехали мы в тот городок, уж название не помню, но крошечный. Тщательно загримировалась: сделала «поросячьи» глазки, нарисовала старческие морщины, нацепила сарафан, положив поролон в разные места и повязала косыночку. Словом, бабуся. Спектакль прошёл отлично, после сижу за кулисами, нашла местечко рядом с пожарным ящиком с песком и курю. Тут подходит директор клуба, в котором мы показывали спектакль. Тот самый гражданин, который встречал нас на вокзале с цветами, целовал мне руку и клялся в великой любви. Теперь стоит, смотрит сверху вниз: «Бабка?! Ты какого… тут сидишь, твою…?! Иди, подметай сцену! Быстро, пока я тебе черенок от метлы в… не запихал!» Я от неожиданности аж дымом поперхнулась. Кашляю. Так он подходит ко мне и как жахнет ладонью по спине! Помочь хотел. С меня слетает косынка, парник, я вскакиваю и смотрю на него в ярости. А он, как увидел, кто перед ним, в рыбу превратился. Рот разевает, глаза огромные и не мигают.
Копельсон-Дворжецкая налила себе ещё, опрокинула и проглотила. Не поморщившись, взяла дольку лимона.
– Что же дальше с ним было? – спрашиваю с улыбкой.
– Ничего, – машет Народная артистка СССР рукой. – В ногах валялся, туфли целовал и умолял простить.
– А вы?
– Простила, конечно. Сказала: в следующий раз, когда приеду, чтоб красную ковровую дорожку постелил. От вагона до театра. Через весь город, – сказала и смотрит на меня игриво.
– Вы жестокая, – хихикаю.
– Да бросьте. Я же туда больше не вернулась. А знаете, какой случай произошёл со мной в Лос-Анжелесе?
– Вы и там побывали?
– Да где я только не бывала, – усмехается Изабелла Арнольдовна. – Мы были на гастролях. Гуляли по городу, решили сфотографироваться на фоне театра на Бродвее. Встали втроём, я цапнула за плечо какого-то парня. Попросила сделать снимок. Он был в чёрных очках, потёртых джинсах, свитер неприметный. Подошёл к нам, пристроился. Я ему: мол, вы чего, мистер, это нас нужно запечатлеть, вы-то здесь при чём? И сую ему фотоаппарат. Он пожал плечами, снял очки, сделал пару снимков, вернул технику и ушёл. Рядом стоит наш сопровождающий с выпученными глазами. То на нас смотрит, то в спину тому парню. Мы спрашиваем: ты чего такой ошарашенный? А он: «Вы хоть знаете, кого фотографом сделали?» «Нет, а кого?» «Это же сам Аль Пачино!..»
Настала моя очередь, как того сопровождавшего, поражаться.
– Милочка, ну хоть вы-то не страдаете избыточной любовью к Голливуду, надеюсь? – хитро спрашивает Народная артистка СССР. – Иначе я вас любить перестану.
– Не страдаю, – отвечаю, справившись с удивлением.
– Вот и хорошо. Всё, теперь уходите. Устала тут с вами. Всегда знала, что все врачи – тайные алкоголики, – с невозмутимым видом ложится и закрывает глаза.