Глава 105
Иду проведать нашу баскетболистку, Тамару Давыдову.
– Видимо, ты слишком сильно торопилась на уроки, да?
– Да, опаздывала. Наверное, заснула за рулём.
– Откуда же у тебя машина?
– Подарок родителей на 18-летие. Права я получила ещё в прошлом году и всё ждала, когда можно будет водить, – отвечает девушка.
– Как же это ты умудрилась уснуть?
– Всю ночь не спала, сегодня зачёт по химии.
– Трудно учиться?
– Иногда.
– Волнуешься?
– Неприятно иметь тройку по химии.
– Ты случайно не из-за этого врезалась в столб? – спрашиваю с подвохом.
Тамара замирает и смотрит на меня возмущённо:
– Вы что думаете, я сделала это специально? Да нет конечно! Родители бы мне этого не простили. Не говоря уже о тренере. Особенно в ближайшую субботу.
– А что у вас там запланировано?
– Игра с командой из другой школы. Мы с ними давние соперники, только за три года ни разу не смогли их победить, – рассказывает Тамара. – Но в эту субботу они точно продуют!
– Я сама любила это дело.
– Вы играли?
– В школе и университете. Только мне больше нравилось бегать, – признаюсь с улыбкой.
– Я тоже бегаю. Весной. Сотню и эстафету четыре по сто.
– Мои любимые дистанции 800 метров и три километра. Только давно уже…
– Тамара, вот ты где, – в палату заходят родители девушки. – Мы так испугались, – говорит её мать.
– Милая, как ты? – спрашивает отец.
– Мам, пап, всё в порядке, – радостно отвечает пациентка.
Представляюсь и сразу слышу вопрос главы семейства:
– Она сможет в субботу играть? Мы звонили тренеру. Он не будет её вычёркивать из основного состава, пока мы не позвоним.
– Нужно ещё сделать кое-какие анализы, и потом уже можно будет делать вывод. Я скоро вернусь, – говорю и ухожу, поскольку в дверь просовывается голова Вежновца. Этот вездесущий даже тут меня нашёл и манит рукой.
Когда выхожу, галантно подхватывает под руку и ведёт к лифту.
– Что случилось? – спрашиваю.
– Капитан Багрицкий общался с Зарифом, но ничего не смог из него вытянуть.
– Я этого ожидала.
– Может, ещё раз попробуете?
– Уже попробовала. И потом, он хочет сменить врача.
– Постарайтесь отговорить его от этого, – предлагает Вежновец.
– Я вообще не хочу с ним больше разговаривать.
– Эллина Родионовна, я вас прошу, – говорит главврач тоном, которого не ожидала от этого человека: спокойный голос человека, который просит сделать нечто хорошее. – Там семья последней жертвы, Жанны Измайловой. Девушке было всего 19 лет. Она их младшая дочь.
Смотрю на Вежновца.
– Это запрещённый приём, Иван Валерьевич.
– Вы же знаете. Я люблю бить ниже пояса. Хотя редко делаю это ради такой благой цели.
После Вежновец открывает дверь и ведёт меня к семье Измайловых. Мне ничего не остаётся, как пообещать им, что я снова пойду к Зарифу и постараюсь выяснить, что он сделал с несчастной Жанной. Но прежде чем решиться на это, в отделении вместе с Машей принимаю ещё одного пациента.
Мальчику 11 лет, зовут Ваня, привезли на «Скорой». На уроке физкультуры у него возникла сильная одышка, умеренные боли в грудной клетке.
– Меня вчера ударили хоккейной клюшкой, – поясняет мальчик.
– Родителей вызвали?
– Мать едет, – сообщает коллега из неотложки.
Поскольку здесь не особо сложный случай, передаю больного Маше, иду в ординаторскую.
– Как там твои новые пациенты? – спрашивает Данила Береговой. – Я про парня с ожогом кистей и его брата.
– Нормально.
– Так они живут вдвоём, без родителей?
– Да.
– Мне кажется, в таких случаях надо вызывать соцработников.
– Думаю, старшему брату больше нужна хорошая работа, чем опека чиновников, – отвечаю Береговому.
– Они учатся?
– Старший говорит, что закончил школу. Хотя сомневаюсь. Младший нет. А с чего вдруг такой интерес к ним?
– Да просто, – пожимает Данила плечами. – Решил, может, мой совет понадобится. У тебя ведь и так вон сколько забот.
– Решил стать моим персональным консультантом? – улыбаюсь ему.
– Просто… Мне искренне жаль таких ребят. Таким, как Павел, трудно. У них один шанс изменить своё будущее – это образование. Позвони всё-таки в собес. Может, они чем-то помогут? – говорит Береговой. Некоторое время молчит и добавляет. – Знаешь, я ведь сам когда-то был в такой ситуации. Ну, почти. И если бы меня не направили в нужное русло, даже не знаю, в какой яме сейчас бы оказался.
– Хорошо, спасибо.
Выпиваю заслуженную чашку кофе. Собравшись с духом, иду к Зарифу.
– Ваши отпечатки были найдены в машине, – повторяю преступнику то, что он уже и так знает. – Семье Измайловых надо знать, где тело.
– Порой мне кажется, что все хотят оторвать от меня кусочек, – усмехается пациент.
– Вы скажете?
– Я не помню эту девушку, – заявляет он.
– Зариф, – наклоняюсь к нему. – Вас уже обвиняют в убийстве. Зачем зря мучить людей?
– Зря мучить людей – это моё хобби, – нахально усмехается он.
– Ну и ладно! – бросаю ему и ухожу.
Дойти до двери не успеваю.
– Подожди! – кричит Зариф. – Постой! Я не знаю… если я скажу, ты останешься моим врачом?
Стараясь сдерживать порыв гнева, который буквально бурлит внутри кипящим котлом, готовым вот-вот взорваться, иду обратно.
– Да, – отвечаю пациенту.
– Тогда я скажу, но… только её старшей сестре, – выставляет он новое условие.
– Вряд ли это разрешат. Почему не мне?
– Я хочу сказать. Но не желаю видеть её мать.
Смотрю на Зарифа непонимающе. Что он имеет в виду? Зачем придумал такое? Но я не криминальный психолог, и мне трудно проникнуть в сознание такого человека. Хотя его человеком-то можно назвать лишь с большой натяжкой.
– Хорошо, постараюсь договориться, – говорю ему.
Возвращаюсь в отделение, сообщаю требование Зарифа капитану Багрицкому. Он хмурится, обещает обсудить с семьёй Измайловых. Я же пока иду проведать Ваню. Маша слушает его стетоскопом.
– Глубокий вдох. И выдох. Давно у тебя одышка?
– Два дня.
– Температура?
– Недавно немножко повышалась, но я решила, что это простуда, – говорит мама ребёнка.
– Сильно устаёшь? – спрашиваю его.
– Да, я ещё хожу на тренировки. Хочу стать профессиональным хоккеистом.
– У Вани инфильтрат в левом лёгком, – сообщает Маша.
– Что это значит? – спрашивает мама.
– Наверное, пневмония. Отсюда боли и одышка.
– Это серьёзно? – интересуется мальчик.
– Мы называем это «ходячей пневмонией». Болезнь крутых ребят, которым хоккей дороже здоровья, – улыбаюсь Ване.
– Что там? – медсестра протягивает мне распечатку ЭКГ.
– Низкий вольтаж на всех отведениях, а так ничего, – отвечает она.
– Аппарат барахлит. Найдите другой и повторите, – просит её Маша. – Ещё нужно сделать снимки лёгких, я пока назначу антибиотики.
– Эллина Родионовна, вы не посмотрите? У меня снимки Тамары Давыдовой, – подходит Елена Севастьянова.
– Да, конечно.
Ординатор смотрит и замечает:
– По-моему, ничего нет.
– Да, перелом ладьевидной кости трудно разглядеть. Поэтому я попросила сделать несколько проекций. Пусть придёт через неделю, посмотрим ещё раз.
– Да, наверное, вы правы, – отвечает Елена.
Мы идём с ней в палату к юной баскетболистке.
– Могу обрадовать, – говорит ей Севастьянова. – Мы вас отпускаем, перелома нет.
– Правда? Я смогу в субботу играть? – спрашивает Тамара.
– Если ты будешь в форме, то вполне, – подтверждаю.
Но девушка почему-то вместо того, чтобы обрадоваться, становится печальной. Мы с Еленой переглядываемся, я смотрю на Тамару и вижу: та вдруг начинает плакать. Скрестила руки на груди и, глядя в сторону, роняет слёзы.
– Эй, что такое? – спрашиваю её, садясь рядом. – Что случилось?
Она шмыгает носом и говорит:
– Я наверняка завалю экзамен по химии. А я только тренируюсь три раза в неделю по утрам. И каждый день после школы. Мне нравится баскетбол. Очень. Но просто я… устала.
– Давай поступим так, – придумываю выход. – Ты полежи ещё немного, а я попрошу рентгенолога взглянуть на снимки.
– Вы же сказали, что перелома нет? – поднимает Тамара брови.
– Мы с доктором Севастьяновой ещё посоветуемся со специалистом. А ты пока отдохни.
Девушка вытирает слёзы и с трудом улыбается.
Когда выходим, ординатор спрашивает:
– Что вы придумали, Эллина Родионовна?
– Хочу дать девочке время на отдых. Устроим ей маленькие каникулы. Ты же не против?
– Нет, но зачем?
– Понимаешь, родители порой пытаются через детей реализовать свои несбывшиеся мечты. Или толкают туда, куда, как они уверены, их чадо станет наиболее успешным, – объясняю Елене. – Иногда это срабатывает, когда ребёнок увлекается. Но в случае с Тамарой не так. Девушка хочет учиться, а из неё лепят баскетболистку.
– Потому она врезалась на машине в столб? – удивляется ординатор.
Пожимаю плечами.
– Эллина Родионовна, там та девушка, бродяжка, собирается уйти, – подходит администратор.
Спешу в палату. Незнакомка, которая представилась Моникой Белуччи, нервно ходит туда-сюда в больничном халате и тапочках.
– Почему ты здесь?
– Хочу уйти. Дайте мою одежду!
– Вы её украли!
– Не украли, а выбросили. Это была не одежда, а грязные рваные лохмотья, – говорю ей строгим тоном.
– Хотите меня обмануть, да?
– Мы ничего у тебя не крали, и обманывать никто не собирается. Ты никуда не уйдёшь, пока мы не проверим твоё здоровье и не начнём лечить. А ещё будь любезна, в конце концов, сказать, как тебя зовут на самом деле! Ну?! – я уже почти кричу, и все в палате смотрят на меня с удивлением. Не ожидали от меня такого.
Бродяжка садится на кровать, опускает голову.
– Меня зовут Алиса. Но помочь вы всё равно не сможете.
– Сможем. Здесь ты в безопасности. Кто тебя обманул? Родители?
– Да, – уже спокойно отвечает девушка. – Запихнули меня в лечебницу, из которой я сбежала.
– В какую лечебницу? В наркологию?
– Нет. В психушку.
– Зачем?
– Мои родители считают, что я больная, – отвечает Алиса. – А я им твержу: мама, папа, поймите: я просто его люблю, никакая не извращенка!
– Что же ты…
– Ну да, ему 45, и что? А если между нами любовь, то разница в возрасте играет какую-то роль?! – возмущается девушка. – Ну и пусть он на 30 лет меня старше. Что такого? Мало ли таких примеров, что ли? Вон, Ричард Гир старше жены на 31 год. Майкл Дуглас и Алек Болдуин на 25 лет, Паулина Андреева младше Фёдора Бондарчука на 21 год. И что? Почему им можно, а мне нет?!
– Видимо, всё дело в том, что тебе слишком мало лет для этого.
– Мне почти 16!
Вздыхаю. Тут без помощи психолога не обойтись. Прошу Алису пока отдохнуть, – мне нужно время с этой проблемой разобраться. Да, я знаю, она не имеет к моей профессии прямого отношения. Но что за врач я буду, если брошу девочку? Убежала из клиники, стала бродяжкой. В следующий раз поступит с ножевыми ранениями?
– Эллина, пойдём, – опять появляется Вежновец, как чёрт из табакерки. – Буду вас сопровождать на разговор с семьёй Измайловых.
Нехотя соглашаюсь. Но по пути не выдерживаю и спрашиваю:
– С чего вдруг у главврача такой интерес к этой семье?
– Хочу им помочь найти дочь, – вдруг очень искренне говорит Вежновец. – У меня в юности была сестра. Однажды она пропала. Мы долго её искали, а когда нашли, было слишком поздно.
Я слушаю и не верю своим ушам. Иван Валерьевич способен сострадать? Сопереживать? И ещё у него в душе, оказывается, такая драма…
– Что случилось? – спрашиваю тихим голосом.
– Она с девчонками пошла купаться на речку. Стали нырять с мостков. Тиша… Таисия, так звали мою сестрёнку, прыгнула и ударилась головой об камень. Это потом уже выяснили, когда её нашли. Ей было всего десять… Эти три дня стали самыми страшными для нашей семьи. Ну, вот и пришли.
Вежновец садится рядом. Неподалёку капитан Багрицкий. У него снова ничего не вышло. Общаться с людьми на психологически тяжёлые темы, видимо, не его конёк. Я, сглотнув нервный ком в горле, обращаюсь к Измайловым. Сообщаю о требовании Зарифа и говорю, что только им принимать решение.
– Мама, я смогу, – говорит после раздумья старшая дочь, Альбина.
– Я не хочу, чтобы ты подходила к нему, – отвечает мать.
– Я буду за дверью, – обещает Багрицкий. – Зариф прикован наручниками.
– После аварии он прикован к постели, – добавляю. – Он безопасен.
– Он убил мою дочь, – нервно говорит мать и подходит к окну, напряжённая, как струна.
Я подхожу к ней.
– Не понимаю этого человека и не хочу понимать, – говорит женщина.
– Но сейчас вам нечего терять, – пытаюсь объяснить. – Если Альбина спросит его, возможно, он скажет, где ваша дочь.
– А если не скажет?
– Возможно, мы не найдём её, – произносит Багрицкий.
– Мама, я должна узнать, – просит Альбина, посмотрев на капитана.
– Я буду рядом с ней, – сообщаю.
Наконец, утерев слёзы, женщина соглашается. Глава семьи всё это время сидит в кресле в глубокой задумчивости. Когда жена спрашивает, что он скажет, молча кивает. По его виду можно понять: мужчина в глубоком трауре.
Иду по коридору, мысленно собираясь с духом.
– Милочка, вы совершенно совесть потеряли! – слышу вдруг из палаты.
Захожу. Изабелла Арнольдовна в своём репертуаре: лежит в шикарном шёлковом халате, на обеих тумбочках благоухают огромные букеты роз. В руке держит сигарету.
– Добрый день, – приветствую её. – Здесь нельзя курить.
– Ну ладно, ладно, уговорили, – и убирает в золотой портсигар. Потом смотрит на меня печально. Понять не могу: это искренне или играет?
– Мне скучно, бес, – произносит вдруг.
Приоткрываю рот, чтобы ответить… но что?
Копельсон-Дворжецкая закатывает глаза.
– Вот неучей развелось! – ворчит и говорит громко, декламируя:
«Таков вам положен предел,
Его ж никто не преступает.
Вся тварь разумная скучает:
Иной от лени, тот от дел».
– «Фауст»! – радостно восклицаю. – Пушкин!
– Наконец-то, – выдыхает Народная артистка СССР. – Вы не слышали, как эту сцену играет Кеша Смоктуновский? – оживляется она. Тут же взмахивает рукой. – А, ну да. Откуда вам. Ах… как он звучит, какой голос, интонации, палитра эмоций!
Изабелла Арнольдовна замолкает, вспоминая.
– Представляете, какая карьера? От рыночного воришки до Героя Социалистического труда!
– Вы о ком?
– О Смоктуновском, конечно. В 1932 году, когда голодали в Красноярске. У него был старший брат, он умер. А Кеша, он же потом воевал, был в плену. Три года! Да… судьба. Иногда жалею, что не мужчиной родилась.
– И что бы сделали?
– Наплодила бы детишек штук десять. Ездила бы по Союзу и брюхатила симпатичных бабёнок, – смеётся Изабелла Арнольдовна. – У самой-то не получилось. Блокада, – она вздыхает. Потом вдруг смотрит на меня задорно. – Элли! Приходите ко мне вечерком после работы, а? Бахнем по маленькой! Мне тут поклонник один коньяк приволок.
Смотрю на неё и улыбаюсь. Знаю, что нельзя. Ей уж точно. Но как откажешься?