Утро было тем временем, когда силы приходят к тебе даже не от того, что выспался, а от самой земли, отдохнувшей за ночь: от этого кристально-чистого прохладного воздуха, от того, что мир пусть неуловимо, но изменился. Май ковшом выливает на голову волшебство, опомниться не успеваешь. За все тоскливые долгие месяцы, когда мир опускается в беспросветную осень, за короткие полутёмные дни, за бесконечную зиму, под конец которой уже изнываешь – да минует ли она, наконец – за всё это одним махом расплачивается май.
До того, как вернуться домой и взяться за метлу, она успеет ещё перехватить пастуха дядю Васю. Она прибегала к нему в этот час ещё в самую голодную свою пору, и привычка сохранилась. Дядя Вася как раз присаживался завтракать прямо на траве, и звал её:
— Пошли, Симка… У меня пироги с грибами, горячие ещё.
И Сима присаживалась, тянулась за куском пирога, действительно ещё тёплого, с рисом, с прозрачными кольцами поджаренного лука, с грибами – от одного запаха голова кружится.
— Что худая какая? Налегай, давай…
— Нет, — мотала головой Сима, — Я теперь хорошо живу.
— А не тебе ли это, мил-душа, вот только доктора вызывали?
— Не, это хозяйкина дочка заболела, — и Сима шёпотом сообщила, — Призрака она видит.
— При-и-израка? В том старом доме?
— Ну да. Может, с ума она сошла немножко…
— Не скажи, — в устах дяди Васи эти слова прозвучали неожиданно, — Там не первый раз призраков видят, кстати. И каждый, кто видел, своё рассказывает.
— Когда ж это было? — поразилась Сима, — Мне ни мама ничего не рассказывала, ни даже дедушка…
— А потому что редко это бывает. За всю жизнь не увидеть можно. Но говорили, с тех пор как Казимирыч умер, время от времени будто что-то есть в том доме. Один раз, ещё только-только прошлый век начинался, это я тебе по рассказам передаю… там, во дворе дома, студентик один заснул. Ну, перебрал, сама понимаешь… И то ли снилось ему, то ли вправду он видел, что открывается там дверь – и мир за ней необычайный. Он такого про него рассказал, что потом тот кабак, где он пил, славу получил – дескать, той водке равных нет, после неё как в раю побываешь.
Этот студентик потом как завороженный туда ходил, ходил – да только больше ничего никогда не видел. Зато он рисовать начал, и слышал я – художником потом сделался.
Другой раз, наоборот, совсем тёмная история была. Тоже мужик, это уже после войны было, залез туда сам, своей волей, наверное, поживиться хотел. Забрался в подвал…
— В какой подвал? — удивилась Сима, — Нет там никакого подвала под домом, глухой фундамент. Отдельно, в сторонке – сарай каменный, и под ним погреб. В тот погреб, что ли?
— Да нет, — недоверчиво покачал головой дядя Вася, — Говорили, что в дом. После войны совсем же голодно было, может он и надеялся в погребах чем поживиться. Лучше всего бы старым вином, но и гнилой крупой бы не побрезговал.
Спустился он в этот подвал, а только ничего из него не принёс. И без того характером был паскудный, а тут… Словно бес в него вселился. И вот мотается он по селу, и ни черта, прости меня не делает, всё у него из рук валится, и гадости одни только всем говорит, и такой, понимаешь, разговор умеет завести, так по больному ударить, что если девушка – то в слёзы, а мужику, конечно, ему по шее дать хочется от всей души. Так помыкался пару лет, и руки на себя наложил, повесился у себя в сенях. Я его уже не застал, а отец мой его хорошо помнил. Так что призраки там, не призраки, но порою чудные дела в том старом доме творятся. Ты там, смотри, по подвалам всяким не лазай…
Сима наклонила голову к плечу и улыбнулась – робко и благодарно.
Кусочек от своего пирога Сима сберегла для дяди Васиной лошади – старой гнедой кобылы Ворчуньи. Обняла на несколько мгновений длинную тёплую морду её…
— Пора тебе? — спросил дядя Вася, — Возьми с собой ещё кусочков пару, мне хватит…
— Я теперь богатая, спасибо вам, дядь Вась.
***
В тот же день Сима совершенно глупо, по-детски поцапалась со знакомыми ребятами, с которыми училась еще в школе. Они встретились у магазина, разговорились, и Сима не могла удержаться – рассказала им то, что поведал ей дядя Вася.
— Глупости, — сказал ей один из парней, — Ну что может быть за нарисованными дверьми? Или в несуществующем подвале?..
— А я слышал, — возразил другой, — Что призрака можно увидеть только если сидишь в свежевырытой могиле на кладбище. Ночью, конечно. Тогда будто бы у человека связь с миром духов появляется. Решилась бы на такое, Симка?
— А это уж точно – глупости, — вспыхнула Сима, — Без проблем отсидела бы там ночь, только вот где взять кладбище, чтобы по соседству с домом…
Она на несколько мгновений задумалась.
— А склеп подойдет, — вдруг спросила она, — Склеп, где барский сын похоронен? Рядом земля лесная, мягкая… Я готова там вырыть яму и отсидеть ночь…
— Хорошо, — сказал приятель, — Помнишь, ты мне прошлой осенью пари проиграла? Так и не расплатилась. Считай, что это мое желание.
На том и порешили.
***
На небе горел закат, но в такую погоду можно было засидеться долго, до сумерек. Уже зажигались первые звёзды, и скоро на небе поступят очертанья знакомых созвездий…
Тени, которые отбрасывали все предметы, были сейчас длинными, такими длинными… Симе показалось, что в двери-обманке даже появилась щель – такой сейчас была игра этих призрачных теней.
Но нет, щель действительно появилась, она росла – дверь тихо открывалась. Сима понимала, что это невозможно, что она сейчас спит наяву; что она, наверное, очень устала или больна. Потому что дверь открылась. Сима не могла отвести от неё глаз.
Высокий, немолодой человек появился из неё. Он настороженно обвёл глазами двор, словно опасался – не увидит ли кто его. Симу, сидевшую в укромном своём уголке, он не заметил.
Было в нём, наверное, под метр восемьдесят росту, был он худ. Каштановые волосы, расчесанные на пробор, завиты кудрями. Одет был человек в серый, с отблеском, халат – из рукавов и у горла выглядывали белые кружева рубашки. А ещё… Усы у него тоже были, и довольно кустистые брови. Не смотря на кудри и на дорогую, по всей видимости, одежду, выглядел человек этот так, словно недавно проснулся после похмелья и теперь старается прийти в себя.
Будто подтверждая мысли Симы, мужчина потянулся, хрустнув запястьями… и ступил в этот мир, из-за двери – на траву, и пошёл через двор, всё так же настороженно оглядываясь.
Он шёл туда, где была дверь в дом, приоткрытая сейчас из-за жары.
Мужчина скрылся в доме. Сима сидела, как примороженная. Она равно боялась и того, что он останется там, в комнатах, и того, что он выйдет, и она снова его увидит.
Но она увидела его – в окне. В окне третьего этажа, вернее, чердака, который был уже много лет заперт. Сначала она увидела его лицо в профиль, точно он рассматривал что-то, стоя у окна. Потом он отложил то, что сперва его заинтересовало, и посмотрел в окно. Оттуда он, конечно, отлично видел её, побледневшую, застывшую в этой наскоро выкопанной могиле, больше похожей на неглубокую яму.
Сима метнулась глазами, чтобы не встретиться взглядом с ним. Теперь она смотрела на дверь-обманку, про которую думала раньше, что это – не-дверь, а теперь, что это не-обманка.
Под тем же порывом ветра она медленно закрывалась, но, перед тем, как она закрылась совсем, Сима увидела в ней что-то голубое, клубящееся. Казалось, что там горит свет, во всяком случае свет шёл оттуда – и не пожар ли уж там был? Что за дым клубами, там, в глубине?
Больше всего ей хотелось сейчас даже не вылезти из импровизированной могилы, а бежать, и хорошо, если не с криком. Но тут она увидела, что из дома, оглядываясь тоже, с фонариком в руке, идёт хозяйская дочка Аня.
Аня показалась Симе испуганной не меньше, чем она сама. Была Аня в тёмном просторном платье, в кофточке, не смотря на тёплый вечер. В руке она держала фонарик.
Она прямо пошла к той двери-обманке, которую открыл мужчина. Аня будто знала что-то. Она подошла к двери и потянула её за ручку, которая вот недавно только была нарисованной. А теперь она взялась за эту ручку, и потянула её, и дверь открылась.
Теперь за ней было темно, как и должно быть, если эта дверь вела куда-то в подвал. Во всяком случае, Аня направила туда луч фонарика и стала спускаться – должно быть, там были ступени.
Аня скрылась в темноте, и даже света от фонарика Сима уже не видела. Как ни странно, присутствие здесь нескладной, неуклюжей, лёгкой на слёзы и доброй Ани успокоило её. Точно она считала теперь – если уж Аня не боится…
И когда тот человек вышел из дома, она подумала, что если он сейчас вернётся к себе, то встретится с Аней.
Он покачал головой, точно с сожалением, будто вылазка его не удалась, и пошёл обратно. И снова за дверью, когда он распахнул её, было голубое сиянье. Так что же там всё-таки такое белое клубилось – дым? Снег?
Мужчина скрылся за дверью, а Аня всё не появлялась. Сима сказала себе непременно дождаться её.
Темнело всё больше. Уже обозначились на небе Большая медведица и Полярная звезда, уже там, на берегу реки лягушки кричали тем криком, который Сима называла «ночным», а Ани всё не было.
Но не вела же она там разговоры с кем-то? И, скорее всего, Елена Львовна вообще ничего не знала.
И вдруг дверь открылась резко, точно изнутри её распахнула не рука, а поток воздуха или какая-то сила.
Аня стояла на пороге. Она почти сливалась с темнотой, которая была позади, а теперь и вокруг неё, сливалась в своём темном платье. Только белело лицо.
Сима поспешно выбралась наружу.
— Анна Сергеевна, вы хорошо себя чувствуете? Вам помочь дойти до дома?
Может быть, совсем не следовало ей показывать, что она видела, куда Аня ходила, но её напугало бледное Анино лицо. И ещё больше напугали глаза, когда она в них заглянула. От расширившихся зрачков они казались чёрными. Чёрт-знает-что, но ведь не наркотиками она там кололась на самом-то деле?
Сима поспешно подхватила Аню под локоть и повела её к дому. Ей показалось, что Аня вся застыла. И рука у неё была холодной, и будто свело эту руку судорогой, не гнулась она. Симе было страшно. Скорее бы дойти, да сдать хозяйкину дочку на руки тёте Маше…
Ещё труднее было взойти на крыльцо – вдвоём, придерживая Аню уже не под руку, а обхватив её за пояс. Второй рукой Сима застучала во входную дверь. Её ещё не сменили, она была обита клеёнкой, и удары получались глухие. Только бы их услышали.
И вдруг Аня выпрямилась, точно силы к ней вернулись и холодными твёрдыми пальцами коснулась кисти Симы.
— А ведь ты умираешь, — сказала она с усмешкой. Голос был очень спокойный, холодный, совсем не похожий на Анин прежний, неуверенный, робкий.
Сима невольно отступила на шаг. Тут им открыли дверь, наконец. И запричитала тётя Маша, сразу что-то прочтя по лицу Ани. И голоса, вскрики послышались – эхом – в глубине дома.
Сима едва не споткнулась о ступеньки, пятясь задом, и только оказавшись уже внизу, ощутив под босыми ногами траву, она бросилась к себе. Поспешно, точно за ней кто-то гнался, и мог сейчас ударить, начать ломиться в эту дверь, накинула крючок, заперла задвижку, и еще какое-то время держала дверь изнутри – точно боялась, что за неё кто-то потянет.
Почему же она умирает? Может быть – умрёт? Может быть, кто-то или что-то хочет её убить?
На другой день, когда она подошла к зеркалу, то увидела, что за ночь почти полностью поседела. А пару часов спустя те самые мальчишки, что еще вчера подсмеивались над ней – не посмеет просидеть в могиле, испугается девчонка – теперь с побледневшими лицами слушали ее рассказ. И пуще всего их пугали волосы Симы – их точно посеребрило инеем.
***
Телефон зазвонил ровнёхонько в шесть утра.
— Извините, это Елена Львовна Котова вас беспокоит. Вы у нас были…
— Что случилось? — перебил Антон.
И вдруг он услышал, как на том конце провода Елена Львовна заплакала:
— Анечке совсем худо, я не знаю, что делать, и мне очень страшно…
— Что с ней? — этот вопрос был нужен за тем, чтобы знать, какие лекарства бросать в саквояж.
— Она… она… — всхлипывала Елена Львовна, — Она сидит как деревянная…. И молчит. А если говорит, то она говорит ужасные вещи. Ей стало хуже, Антон Сергеевич, гораздо хуже…
— Может быть, скорую? — предложил Антон, не надеясь, что она согласится, — В больницу…
— Нет, я вас умоляю… Я просто умоляю вас… Посмотрите на неё, пожалуйста, а тогда решите.
— Иду.
Двери ему снова открыла Маша, но выглядела она на этот раз перепуганной насмерть. Она едва не вцепилась Антону в рукав, повторяя что-то очень странное:
— Вы её только не трогайте. Вы до неё только не дотрагивайтесь, пожалуйста.
Она же и показывала, куда надо идти, торопливо бежала впереди. Не в тот кабинет, где его принимали в первый раз. Нужно было идти на второй этаж, в Анину комнату.
Ему бросился в глаза беспорядок, царивший здесь. Разобранная кровать, разбросанные повсюду вещи.
— Сюда, сюда… — позвала Елена Львовна, приподнимаясь из кресла.
Аня же просто сидела на постели – неприбранная, волосы непричёсанные, кое-как забраны в хвост, распахнутый халат поверх ночной рубашки. Аня даже не повернула к нему головы. И Антон спросил не её, спросил сразу Елену Львовну:
— Что случилось?
— Вчера вечером Анечка вышла ненадолго во двор. Потом её привела Сима. И вот с тех пор Аня такая. Сама не похожа на себя, вся какая-то застывшая. Пробуешь её о чём-то спросить, может, напугало её что-то – не отвечает.
Антон тоже обратил внимание на странную, неподвижную позу Ани. Она сидела так, что все её мышцы были напряжены. И такое же застывшее, неподвижное лицо. Он встал так, чтобы она смотрела прямо на него. И громко, отчётливо сказал:
— Здравствуйте, Аня!
И тихо бросил Маше:
— Эту вашу Симу сюда позовите…
Антон открыл саквояж, замешкался на пару мгновений — на каком лекарстве остановиться? И стал набирать в шприц большую дозу успокоительного.
Уже не спрашивая ничего, он подошёл к Ане и поднял рукав её халата.
В тот момент, когда он коснулся её руки – полной, прохладной руки – его сердце сбилось с ритма, пропустило удар, а потом стало биться какими-то скачками. Неиспытанная никогда волна тоски и безнадёжности нахлынула на него, комком встала в горле.
Никогда он не испытывал такого. В таком состоянии легко разбежаться, вышибить лбом стекло, шагнуть в никуда. Легко затянуть на шее петлю. Выпить все лекарства, какие есть в доме. Его жизнь словно отдалилась от него – он мог взглянуть на неё со стороны, и взгляд этот был усталым и безнадёжным. Удивительно пустой, мелкой, никчёмной видел он сейчас свою жизнь. И дальше всё могло быть только хуже, только безнадёжней.
Ему потребовалось огромное усилие воли, чтобы взять себя в руки, сделать девушке укол. Он отошёл. Но чувство тоски по-прежнему стояло комом в горле.
Тётя Маша кого-то выуживала из-за своей спины, приговаривая:
— Да не бойся ты, да иди ты сюда… Поговори же с доктором, холера ты холера… Ну, разве можно так трусить? Расскажи ты ему…
— Это Сима? – быстро спросил Антон.
— Сима.
Не придумаешь затрапезнее девчонки! Серая длинная юбка, какая-то бабушкина кофточка. Волосы, да, ему не кажется – седые, заплетены в косу, чёлку кто-то состриг неровной линией по брови. Бледная, хуже Ани. Взгляд исподлобья – хмурый и перепуганный.
— Расскажи мне, что вчера случилось, — попросил Антон.
Тот же взгляд исподлобья – и полное молчание.
— Где ты нашла Анну?..
— Во дворе, — выдавила девочка. Так невнятно, почти про себя, пришлось прислушиваться.
— Как это было? Ты встретила её во дворе? Одну или с кем-то?
— Одну, — Сима боязливо оглянулась, точно кто-то мог их услышать, и добавила, — Она в подвал ходила.
— В подвал?
— В летний погреб, наверное, — сморкаясь, пояснила Елена Львовна, — Хотя, что ей там делать – не представляю. Там одни запасы… Не могло же ей прийти в голову лезть в бочку с огурцами.
Сима переводила с одного на другую настороженный взгляд. Она решила ни за что не говорить, что Аня ходила вовсе не в погреб, а в какой-то странный, чуть ли не нарисованный подвал. Подвал, который при этом, несомненно, был. Не хватало ещё, чтобы её сочли тоже больной, и тоже начали делать уколы. Но Аню-то не выгонят отсюда, а Симу –выгонят.
— Она не говорила, что её напугало? Может быть она опять этого своего… призрака видела?
Сима отчаянно то трясла, то крутила головой – нет, мол, нет, ничего не знаю.
— Ладно, отпустите её, — махнул рукой Антон.
Надо было видеть, с какой быстротой скрылась эта самая Сима!
Между тем, лекарство начинало действовать, в глазах Ани уже читалась усталость, а голова её клонилась на грудь. Ей нужно было помочь лечь, но Маша медлила, чуть ли не со страхом. Значит, она испытала то же самое, что и Антон.
Антон заставил себя взять Аню за плечи, уложил её, укрыл одеялом. Бр-р-р… ну и ощущения. Если бы у него был пистолет, он бы мог сейчас застрелиться.
Он сел напротив Елены Львовны и переплёл пальцы на коленях.
— Я всё-таки уверен, что ей надо полежать в больнице, — сказал он, —Если сейчас запустить болезнь – она может лечиться годами. И медикаменты там будут совсем другие уже. И ещё, ей бы лучше лечиться не у нас, а где-нибудь… Израиль, Германия… там применяют другие препараты. Едва ли не на травах, но очень эффективные. Они не разрушают личность, но они корректируют поведение человека. Если вы решите её туда отправить – я могу отвезти Аню, или найду кого-то, кто бы её отвёз и опекал.
— Пока я сидела с ней, мне стало плохо, — шёпотом пожаловалась Елена Львовна, — Знаете, такое странное чувство… Мне стало страшно, очень страшно.
И вдруг сказала, вроде бы ни с того, ни с того, ни с сего:
— Может быть, нам освятить дом? Когда я прикоснулась к моей девочке, меня накрыла такая тёмная волна, словно… Вы простите меня, я такой человек… книжный. Все примеры я могу брать откуда-то из искусства. Помните, конечно, картину Васнецова – птицы Сирин и Алконост? Анечка сейчас как этот Алконост. В чёрном, и будто ничего не видит, кроме горя и плача. И все, кто касаются её – чувствуют это бесконечное горе, этот ад… Я всё-таки поговорю со священником. Может быть, он освятит этот дом и всех нас.
Уже когда Антон уходил, за порогом дома он увидел эту девочку, служанку.
— Сима, — сказал он, — Давайте отойдём с вами на минутку, поговорим. Когда вы перестанете меня бояться? Что я вам сделал плохого? Мне нужно вас только спросить…
Они отошли за угол дома, туда, где кучей лежали дрова.
— Давайте сядем, — попросил Антон, выбирая подходящее бревно.
Сима опустилась напротив него, сжала руки в замок на коленях, «закрылась». На лбу её он наметил мелкие капли пота.
— Вы давно тут живёте? — вдруг спросил он.
— Всегда, — сказала она, — И я знаю, что и Елизавета Петровна, прежняя хозяйка усадьбы, она была готова с собой покончить. Мне дедушка рассказывал. У неё никого и ничего не было, кроме сына. Муж картёжник, пьяница. Она прожила с ним только год. И разъехались: он в Петербурге, она – здесь. И был сын: высокий, такой красивый, что девушки посмотрят – и головы у них кружатся. Блестящее образование получил, а как играл на гитаре, а как танцевал… Она мечтала, что у него будет военная карьера, он при дворе, сделает партию, жена будет с именем, с состоянием… и вдруг он влюбляется в некую Нину Чернову. Без роду, без племени. Питерская мещаночка.
Елизавета Петровна была в ужасе: «У меня невестка – девица Чернова, да ещё и Пахомовна?» И она сказала, что если сын посмеет вступить в этот брак – она покончит с собой. А они очень любили друг друга – мать и сын. И он отступился только ради того, чтобы сохранить ей жизнь. Боялся, что она бросится в реку или повесится. А потом брат этой девицы вызывает его на дуэль.
Елизавета Петровна ведь узнала об этом, писала важным чинам, просила предотвратить дуэль, запретить, но не успела… Место это что ли так действует, что люди тут хотят свести счёты с жизнью?
Антон давно уже заметил это, но спросил её только сейчас:
— Сима, а Вы сама – почему такая бледная?
Ему очень неловко было спрашивать её об этом, потому что следующий вопрос должен был звучать так: «А вы нормально питаетесь, не голодаете?»
Нельзя же так, в самом деле… Но он заметил ещё кое-что:
— Ну-ка поверните голову… Ангиной не болели недавно? Не простужались?
Сима вздрогнула и сжалась, когда на её горло легли его сухие тёплые пальцы, быстро пробежались по шее.
— Лимфоузлы увеличены, особенно справа.
Он и пульс ей пощупал. Частый пульс трепыхался как у зайчишки, но всё-таки может, потому, что так боялась она его.
— Температура нормальная?
— Откуда я знаю, — буркнула Сима, — Вас же к Ане позвали, лечите Аню. Что это вы обо мне?
— Ане я мало чем могу помочь – её бы в клинику… Что я могу тут сделать?
Но делать что-то было необходимо.
На другой день ближе к вечеру, Антону позвонила Елена Львовна:
— Я согласна поместить Анечку в клинику. Только это должна быть очень хорошая лечебница. Чтобы её обследовали, и стало ясно, наконец, что с ней. Я так больше не могу, и никто не может. А Анечке хуже всех…
— Хорошо, я узнаю, куда можно её отвезти…
— Только я прошу вас – не заграница, Россия. Где-то всё-таки, чтобы не очень далеко. И вы поедете с ней? Антон Сергеевич, я всё, всё оплачу. Сколько скажете, столько и заплачу. Её же надо отвезти, я же не могу доверить её никому чужому. Вы же понимаете… Если кто-то посторонний испытает то, что испытали мы, он просто бросит Анечку по дороге, сбежит.
У Антона упало сердце – отказаться, но как?
— Елена Львовна, я всё узнаю, тогда и обсудим, — сказал он.
