Конечно, ему открыла не хозяйка. В таких домах, как этот, хозяйки не торопятся к двери, услышав первый звонок гостя. Для этого есть прислуга.
У Котовых прислугой была тётя Маша Вдовина. Она и отворила Антону, а он вспомнил, что слышал как-то раз в магазине, как продавщица говорила одной из покупательниц: «У Машки-то, у Вдовиной, сын так в Москве остаться и решил. Ну и правильно, где тут работать-то, а? Вот только им теперь с мужем точно сиротами жить. Случись что – Борька их сюда не наездится, разве что на похороны приедет. Вдвоём-то Машке с мужиком вроде и спокойно, а всё равно обидно. Вырастили сына, а нынче, как никому не нужные. И самим жить не для кого – ни внуков, никого…»
Всё это вспомнил сейчас Антон, а Маша его даже узнала сразу – врачей быстро запоминают, пусть они и приезжие.
— Проходите, пожалуйста... Елена Львовна вас ждёт.
И повела его в глубину дома – того самого, который ему так хотелось рассмотреть поближе. Но он всё делал быстро, стремительно – работал, ходил. Вот и сейчас пересёк вестибюль тремя размашистыми шагами. Успев заметить только полутьму, синие обои на стенах и синие шторы. И вдохнув тот запах, который неизбежно сопутствует старым домам, хоть какой ты тут затей генеральный ремонт.
А дальше был уже кабинет, где его ждали, и рассматривать что-либо стало некогда.
Хозяйка дома, Елена Львовна, пожилая дама, сначала хотела поговорить с ним сама, а уже потом пригласить дочь.
— Присаживайтесь… Антон Сергеевич, верно, да? Я хотела несколько слов сказать Вам перед тем, как позову Аню. Простите, раздеться не предложила… Вещи и Вашу сумку можно положить туда. Или я позову Машу, она уберёт.
— Нет-нет, то, что в саквояже, может мне понадобиться.
— Ах, да, конечно…
Прежде чем сесть, Антон сбросил лёгкую синюю ветровку, небрежно бросил её на спинку кресла. Чемодан у него, напротив, был – старинный, настоящий докторский, тяжёлый. Выпросил когда-то у одного из маминых коллег, старенького невропатолога.
Елена Львовна поправила на плечах пуховый платок:
— Вы понимаете, при Анечке всего этого лучше не говорить. Но, может быть, вы сделаете какие-то выводы из того, что я скажу… в плане лечения. Ей… Ане тридцать пять лет, — Елена Львовна сделала трудную паузу, даже голос казался сдавленным, когда снова заговорила, — Аня не замужем и никогда замуж не выходила. Семья наша, она всегда была обеспеченная. Я надеялась — всё у моей девочки будет: подружки, мальчики. Но начиная со школы – никогда, ничего. Всегда Анечка одна. Я понять не могла — что ж такое?
Может быть, дело в том, что Аня всегда считала себя очень неуклюжей, некрасивой. Нет, что могла, я делала, — Елена Львовна провела рукой по низенькому столику, по вязаной кружевной скатерти, — Я всегда покупала ей хорошие вещи, я старалась записывать её в кружки, секции. Мы перепробовали всё. Из фигурного катания нас – простите за выражение – просто турнули: сказали, что девочка высокая, не так сложена, и нет у неё никаких задатков спортсменки. Немного Анечка походила в танцевальный кружок, потом на вокал, потом в любительский театр…
Везде заканчивалось одинаково: «Мама, мне там не нравится, на меня все смотрят. Я лучше посижу дома, буду делать уроки»…
— Может стоило обратиться к психологу?
Антон знал, что многие из его пациентов подступают к больному вопросу окружной дорогой. Они готовы вспомнить те далёкие дни, когда мама их в люльке качала. В поликлинике на Елену Львовну тут же рявкнули: «Сейчас вас что беспокоит?!»
Но для него, Антона, это – частные вызовы, которые, в общем-то его и кормят. Так что стиснув зубы, нужно поддакивать и делать заинтересованное выражение лица. Хотя – надо признаться – иногда в подробном монологе пациента и проскальзывает что-то полезное. Ведь любая болезнь – это вначале ребус. И чтобы разгадать его, чтобы верно назначить лечение… бывает, тут такая маленькая подсказка… зацепка пригодится.
— Вероятно, хорошие специалисты нам не попадались. Я про психологов, — сухо сказала Елена Львовна, — Хотя мы перепробовали – вы не представляете сколько.
Антон чуть слышно вздохнул. Судя по всему, здесь его были готовы задержать на несколько часов.
— Но вы понимаете, я просто терапевт. Обычный сельский врач. Ко мне идут… ну, с обычными болезнями. Простудился, перепил, живот заболел… У вас речь действительно, как вы говорите, идёт о психике. Вам надо к профессионалу, к психиатру…
— Простите, — не согласилась Елена Львовна, — Отзывы, которые я о Вас получала…
— Давайте… мы не обо мне будем говорить. Вы мне можете рассказать, что сейчас вот конкретно беспокоит вашу дочь?
Елена Львовна стала загибать пальцы на руке.
— Бессонница – это самое главное. Ночью, когда бы я ни проснулась – у Анечки горит свет. По-моему, если человек несколько ночей нормально не поспит – это уже на нём скажется, правда?
Антон кивнул.
— Дальше. Она стала очень раздражительной. Раньше мы с ней никогда не ссорились. Вот, не поверите, что в этом возрасте мать и дочь могут быть как две подруги. А теперь она очень нетерпеливая стала, на всё огрызается. Но всё это мы бы пережили.
Хозяйка говорила о своей дочке и себе «мы» – обычно матери так отождествляют себя только с совсем маленькими или беспомощными детьми.
— Гораздо хуже то, что у неё появились страхи.
— А чего она боится?
— Знаете, об этом лучше пусть она сама расскажет. Я Вас только хочу предупредить… Исходите из того, что в психиатрическую больницу мы не ляжем ни в каком случае. И вообще, ехать в город, в диспансер, становиться на учёт – для Ани это будет абсолютный ужас.
— А почему Вы так сразу о психиатре и об учёте?
— Маша! — крикнула Елена Львовна, — Позови, пожалуйста, Анечку.
Дом был большой, Антон настроился ждать. Тем более, что речь шла о больной. Он едва не предложил пойти к ней сам, но и двух минут не прошло, как он услышал шаги. Он обернулся к двери. Значит, это Аня…
После того, что сказала о ней мать, ему хотелось рассмотреть её повнимательнее.
— Здравствуйте, — сказала Анечка, входя, и прозвучало это робко.
Черты лица её действительно были некрасивы, лишены гармонии, но Антону понравились большие серые глаза – если Елена Львовна смотрела властно, то во взгляде Ани читались та же робость и испуг.
Антон помедлил несколько секунд, прежде чем заговорить. Слова Елены Львовны вызвали у него тревогу. Психиатрия давалась ему с трудом. В дипломе только по этой дисциплине стояла у него тройка. «Я должен не только понять, что мои пациенты видят чертей, — жаловался он друзьям после практики, — Но и доподлинно знать, о чём эти черти и чертенята с ними разговаривают!»
Он сам себе боялся признаться в мнительности, в том, что, пообщавшись с ненормальными, он тоже может начать слышать голоса.
— Как Вы себя сейчас чувствуете? — спросил он Аню, — Ваша мама говорит, что у Вас поднимается давление… Рабочее Ваше какое?
Из саквояжа был извлечён тонометр, затем фонендоскоп, и тут же выяснилось, что все основные показатели у Ани довольно приличные.
— Рефлексы вот только чересчур оживлённые, — подвёл итог Антон и вновь ступил на скользкую почву, — Так что же, раздражительность, бессонница?
— Да как же спать? — боязливо сказала Аня и бросила быстрый взгляд в сторону двери, точно опасалась там кого-то увидеть, — Как спать с ним в одном доме?
— С кем?
— С при… с призраком, — сказала Аня чуть слышно.
«Звиздец, — подумал Антон, — Галлюцинации, а против психиатра мы настроены решительно». Но выражение его лица оставалось таким же спокойным, вернее, бесстрастным:
— Вы видите призрака? Здесь? Давно?
— Да как мы приехали пару месяцев назад…. С тех пор и вижу.
— Вы видите его только ночью? Или днём тоже? Вы можете его описать?
— Конечно, ночью, — в голосе Ани проскользнуло едва заметное раздражение. Точно Антон сейчас сморозил явную чушь, — Описать? Это высокий немолодой мужчина. И он ходит по нашему дому!
— А почему вы знаете, что это призрак? Может…
— У нас кроме мамы и Маши никого в доме нет. Ещё старичок один в саду помогает, но он в дом не заходит? Вор? Может ли вор два месяца подряд наведываться, бродить ночами по комнатам –причём наутро ничего не пропадает, ни одна вещь. Но самое страшное даже не это…
— Что же?
— Он стёршийся, понимаете? Вот знаете, когда вещь постираешь, она немного выцветает, бледнее становится? Так и он – он бледнее, чем мы все. И костюм у него выцветший, и шляпа, и лицо, и руки… И вместе с тем – ведь здесь по ночам совсем темно, фонарей нету – и я должна была бы видеть только его силуэт, очертанья… А я вижу его всего – вплоть до пуговиц на пиджаке, до седины в волосах… И он светлее всего остального, будто вот…это он сам светится.
— Что же он делает?
— Да ничего особенного. Он словно привык приходить сюда раньше, и теперь занимается обычным делом. С таким хозяйским видом может пройти через комнату, потом я слышу его шаги в коридоре, слышу, как скрипнет дверь зала. Но вы не представляете, как это жутко! Это хорошо в фильмах там или в книгах – бояться так, слегка, небольшими дозами. А в реальной-то жизни, даже если ночью что-то в открытом шкафу померещится – это ж сердце в пятки!
— Вы всегда плохо спали, или только сейчас?
— Да когда я сюда приехала, в первое время вообще, как убитая спала! Но после того, как он в первый раз мне показался… Больше я спокойно заснуть не могу. Я просилась спать с мамой, но мама говорит, что от этого мои страхи не пройдут, что надо разобраться – почему, от чего…
— Наладить сон необходимо, — согласился Антон, — Иначе наступает состояние хронической усталости, вам уже и днём чёрт-те-что будет мерещиться. Аппетит не пропал? Кушаете нормально? Нет ли у вас чувства, будто что-то сдавливает горло? Слёзы?
На первые два вопроса Аня ответила отрицательно.
— А слёзы… Я всегда легко плакала. Но здесь мне слишком страшно, понимаете? Я уже не могу… Мне не плакать хочется, а кричать от ужаса.
— А до того, как у вас появилась эта галлю….м-м-м… до того, как вы стали видеть этого человека, что-то подобное у вас было? Вы видели когда-нибудь что-то такое, чего не видели другие?
— Никогда.
Антон задумался. Аня смотрела на него, чуть приоткрыв рот, с такой надеждой, что ему стало неловко. Проще всего – и нужно было бы это сделать – пригласить сюда хорошего психиатра, если уж они с матерью наотрез отказываются ехать в больницу.
Для Антона всегда было единственным разумным решением – не тянуть, не присматриваться к симптомам, не наблюдать – куда повернёт болезнь. Не выжидать. Не медлить. Решить ребус в кратчайший срок, выяснить, что же за болезнь это – и как можно скорее начать лечиться, расстреливать недуг именно теми лекарствами, которые будут бить в точку. Но если Котовы настолько против даже любых консультаций… Физическое состояние у Ани пока неплохое…
Он принял решение.
— Если я назначу вам антидепрессанты, вы будете их пить? — спросил он.
Аня закивала головой и сглотнула как-то трудно:
— Да, да… Любые лекарства… Обещаю.
— Потому что некоторые опасаются. Они думают: если им назначают такие препараты, их считают сумасшедшими. Или начинают убеждать, что никакой депрессии у них нет. Но у вас может быть скрытая депрессия, а это целый букет симптомов — и очень неприятных. Во всяком случае, спать будете крепко — утром пушкой не разбудишь. Да, и ещё учтите – эти таблетки действуют не сразу, эффект накопительный, легче станет уже через неделю, а полную свою силу они проявят недели через две. Так что нужно не говорить себе, что они вам не помогают, а регулярно их принимать. Обещаете?
— Да! — так же горячо кивала Аня, и протянула руку за рецептом, — Это правда поможет?
— Я надеюсь. Во всяком случае, через две недели мы с вами увидимся, и посмотрим, как вы тогда будете себя чувствовать.
Елена Львовна в их разговор не вмешивалась, но теперь поняла, что «деловая часть» окончена.
— Чаю? — предложила она.
Ему не столько хотелось чаю, сколько самому задать вопросы. Но чтобы задержаться, благовидный предлог был только один – чаепитие. И он кивнул.
— А почему вы решили приобрести именно этот дом? — спросил он, — Понятно, места здесь замечательные, сюда переезжают многие. И всё-таки большинство людей или покупают готовые дома или решаются на стройку. А связываться с особняком …девятнадцатого века?
— Конца восемнадцатого, — поправила Елена Львовна и повысила голос, — Маша, чаю!
— Конца восемнадцатого… Ведь это разруха, это – никаких удобств, всё нужно начинать с нуля. Да и репутация у дома…
— Какая репутация? — у Ани задрожали губы.
— Антон Сергеевич, я вас попрошу…
И Антон пошёл на попятную:
— Маргиналы тут всякие жили раньше, — пояснил он Ане, — Бомжи, пьяницы. Мне пару раз пришлось им помощь оказывать…Напивались до зелёных чертей, дрались…
Елена Львовна кивнула ему, А Маша принесла на подносе чай, и тарелку с горячими пирожками. Всё тут было перемешано, в этом доме. Изысканная лепнина на сохранившемся камине, пластиковые окна и пирожки с домашним вареньем.
Елена Васильевна сказала устало:
— Если бы тут был подходящий дом, мы бы купили. Но вы, наверное, этим вопросом сами не занимались, и не заметили, что здесь никто готовых коттеджей не продаёт. Все, кто решил тут осесть, начинают с нуля, строятся… Мы – две женщины – ввязываться в стройку… Простите, это чересчур.
— Будет очень нескромно напроситься на беглую экскурсию? — Антон потянулся ещё за одним пирожком, — Я давно интересуюсь этим домом – ведь других достопримечательностей в селе нет. Хочется посмотреть, что вы с ним сделали.
— Пожалуйста-пожалуйста. Анечка, может быть, ты проводишь доктора? Мне, с моими ногами, наверх лезть…
Аня шла и открывала двери:
— Вот тут моя спальня. Мамина – на первом этаже, у неё, правда, больные ноги, ей по лестнице подниматься трудно. Тут что будет – мы пока не придумали что. Наверное, поставим много цветов в горшках и кадках, что-то вроде зимнего сада. Зимы в деревне такие долгие, хочется хоть немного зелени…
— Я вот только боюсь, — вдруг пришла ей в голову мысль, — Мама придумала везде постелить этот ковролин. Теперь шагов совсем не слышно. Вдруг это всё-таки не призрак, а кто-то реальный?…
— Сегодня же пусть кто-то съездит в город за лекарствами. Тогда уже нынче вы будете крепко спать. И успокойтесь, здесь – насколько я знаю – уже много-много лет никого не обворовывали и тем более не убивали, — и, чтобы отвлечь девушку, Антон спросил, — А обманки вы убирать будете?
— Какие обманки?
— Не знаю, много ли их осталось. Может быть, только одна. Давайте сначала закончим экскурсию, а потом я её вам покажу – она на улице.
Десятью минутами позже они прошли через маленький чуланчик и вышли в небольшой двор, образованный двумя крыльями дома.
Были тут в своё время и розарий, и небольшой фонтан в центре которого стоял мраморный слон. Ничего не осталось. Двор зарос лебедой и сурепкой, в дальнем углу лежал строительный мусор.
Антон уверенно направился к левому крылу, тому, где стены укрывал вьющийся хмель.
— Вот здесь она была… Да, вот, есть, смотрите…
Он отвёл листья хмеля, и Аня увидела дверь – тяжёлую дубовую дверь в виде арки, обложенную кирпичом.
— Куда она ведёт? — почему-то шёпотом спросила Аня.
— В том-то и дело, что никуда! Это обманка, я же вам говорю. Раньше такое было принято, даже модно. В доме на стене могли нарисовать любимых собак, так реалистично, что гости тянулись их погладить. Или, например, фигуру служанки, метущей комнату. Посторонние медлили проходить в эту комнату – думали, там не закончили уборку. А это была всего-навсего обманка. Шутиха такая. И эта дверь – это просто картина, вот посмотрите.
Аня провела рукой по штукатурке. Действительно, нарисовано.
— Да изящно как, — подивилась Аня, и вдруг спросила, — А правда, что мама говорила – вы не только врач, но ещё и священник?
Антон поднёс палец к губам – мол, вот об этом не будем.
— Через две недели я вас навещу. А если понадоблюсь раньше, звоните в любое время.
***
Сима лежала на кровати и смотрела в потолок. Сима знала этот старый дом почти с рождения, жила на нём, как другие живут на большом заброшенном корабле, зная тут каждую лесенку, каждую оторвавшуюся доску, каждую трещинку на стекле.
Симу растила тут мама, которой уже не было на свете, а ту в свою очередь растил её отец, Симин дедушка. Жить в этом доме и беречь этот дом – так им положено было по наследству, и заповедь эта передавалась от самого Казимирыча.
Конечно, дому нужны были мужские руки. Сима помнила – ещё когда был жив дедушка, у них была здесь квартира – три угловых окна на втором этаже. Две комнаты и кухня. Жизнь дедушки состояла из череды мелких дел, и маленькая Сима удивлялась тому, как он их находил – она могла проснуться под стук молотка: дед чинил крылечко, а когда приходила пора завтракать, мама велела звать его с крыши – выйти на улицу и покричать: дед заделывал дыру, образовавшуюся меж двух листов шифера.
В школе Сима училась на ровные четвёрки, никогда не поражала ответами у доски, сочинениями. Потом, в подростковом возрасте, считала себя очень некрасивой – худенькая, можно сказать, тощая. Волосы ей по утрам заплетала мама, гладко, зачёсывала и туго плела в одну косу, и ни разу не попробовала что-то иначе. Личико безбровое, чуть заметные веснушки, серые глаза смотрят всегда настороженно. Губы бледные, обветренные, сжаты.
Художник бы нашёл в её чертах лица свою первозданную прелесть, в ней не было ничего грубого, вульгарного. Черты правильные и строгие. Визажист сказал бы, что на этом фоне можно рисовать как на холсте – любые картины, создать любой образ. Но Симе и до художника, и до визажиста было как до Луны.
А потом умер дедушка, и никто из тех, кто пришёл на поминки, не плакал. Говорили:
— Хорошо пожил, восемьдесят семь лет.
А потом ушла мама, сгорела за несколько дней зимой, от осложнившейся пневмонии. Простудилась, закашляла тяжело, пошла к местной фельдшерице. Та написала длинный список лекарств, которые надо было съездить в город и купить. Можно бы, наверное, но это долго и хлопотно. И кто поедет? Симу мама одну в город не пустит, а самой ехать – сил нет. И покупать лекарства – это забирать из шкафа все деньги, какие есть на жизнь. А на что жить?
И мама понадеялась, что всё обойдётся, что переможет она болезнь. И не хватило сил перемочь.
Симу жалели все, но тут ей и восемнадцать лет подошло, а там подкатила весна, окончание школы.
Туго пришлось Симе, туго пришлось и дому. Как-то так решили местные власти, что содержать его хоть в минимально пристойном состоянии больше нет резону.
Дом мигом начали осваивать те, кому хотелось жить под крышей, а крыши своей не было. Не пустить их Сима не могла. В первую же ночь такие вот мужики непонятного, вроде как бандитского вида, разбили камнем стекло на первом этаже, и забрались в одну из комнат, чтобы найти в ней приют.
Сима тогда до утра дрожала в своей опустевшей квартирке, которую отделяла от общего коридора хлипкая задвижка.
Почему она не собрала вещи и не уехала? Помилуйте, куда? Ничего она не знала в городе – куда постучаться, и при робком своем характере… Кроме того, она любила дом, за эти годы он стал четвёртым членом её семьи, наравне с мамой и дедушкой. Она не могла его бросить, а могла относиться только как к живому существу, которое тоже одолела тяжёлая болезнь.
Она переселилась в маленькую комнату, раньше служившую чуланом. Но дверь тут была прочная, хоть тараном выбивай: не выбьешь. И запор надёжный.
И всё же большую часть времени она продолжала неслышно скользить по дому, как дух – мыть, чистить, скрести. Это был её завет от родичей, её дело, её служение. И Сима ему не изменяла.
Страшнее всего рисовались ей картины, в которых дом всё-таки не выдержал запустения и рухнул. Но когда дом продали, Сима испугалась ещё больше. А вышло – к лучшему. Она тогда попросилась через тётю Машу, чтобы ее тоже взяли прислугой. И, тётя Маша, жалея её, истолковала хозяйке по-своему:
— Девку возьмите, она молодая, не то, что я. Самую грубую, да грязную работу поможет делать. Вы на ней не разоритесь, покормите, и довольно ей будет.
— Ну как же так, — растерялась Елена Львовна, она всё-таки была женщиной порядочной, — Если девушка ответственная, я ей какую-нибудь зарплату, конечно, положу. Рабочие руки для такого большого дома не помешают.
Так жизнь Симы изменилась. Теперь ей не нужно было бояться, что в дверь начнут ломиться пьяные бомжеватого вида постояльцы. Те десять тысяч, что платила ей хозяйка, казались ей состоянием. Она даже боялась пока тратить эти деньги, боялась, что благополучие, свалившееся на её голову, вдруг исчезнет.
Если всё так и пойдёт, она сможет купить себе тёплую одежду и пальто на зиму, дальше этого её мысли не шли. Пока же она наслаждалась непередаваемым чувством – быть всё время сытой. Мало того, что тётя Маша готовила всегда «с остатком», и уже чего-чего, а молочной каши, варёной картошки с рыбой, и даже мясного супа – обычная еда прислуги в этом доме – всегда было вдоволь. Но можно было зайти в магазин и купить хлеба, и даже не одну, а пару буханок – богатство, богатство!
Но Сима и старалась работать! Так, чтобы угодить, чтобы не выгнали… Не только все генеральные уборки, полы, окна и печи были на ней – Сима взялась ещё ухаживать за клумбами, белить яблони в саду, полоть, мести. Словом – и жнец, и швец, и на дуде игрец. И при этом с отчаянными усилиями пыталась не попадаться хозяевам на глаза. Несмотря на то, что были они вполне неплохие. К работе её не придирались, не обижали, куска не жалели. Один раз только Елена Львовна спросила у тёти Маши, там потом Симе передала. Хозяйка увидела тогда Симу, идущую по двору с ведром:
— Что это твоя помощница такая худенькая? Кушает плохо?
Сима тогда страшно перепугалась и стала хватать тётю Машу за руки:
— Вы им, скажите, пожалуйста, что я не болею! Что я не заразная!
— Да что ты, дурочка, всполошилась — никто тебя не собирается выгонять!
И вправду, хозяйка сказала, да забыла. Но Сима ещё пуще старалась избегать ее и дочку.
И сейчас, ранним утром, когда деревянные часы с маятником показывали пятый час утра, Сима знала, что немного времени у неё есть. Можно начинать работу спозаранку, но в такую пору всё-таки рановато. Она быстро натянула чёрную цветастую юбку на резинке и вязаную крючком кофту. Быстро и туго заплела косу, и вскользнула из дома, всё-таки заперев за собой дверь, как привыкла запирать её с тех пор, как доме жил не пойми-кто.