Глава 102
– Привет, доктор, – ухмыляется Зариф, когда вхожу в его палату и помогаю толкать каталку.
– Вроде того.
– А он тут зачем? – напрягается пациент, когда видит охранника.
– Вас переводят в тюремное отделение.
– У вас и такое есть?
– Есть. Как раз для таких, как вы.
– Это что, шутка? Ты решила отомстить? – спрашивает Зариф.
– Полиция нашла доказательства, что на вашей совести ещё одно убийство.
– Подождите, стойте! – и он грубо хватает меня за руку: – Стойте, я сказал!
– Привяжите его! – требую от охранника. Тот подбегает и приковывает запястья Зарифа к каталке.
– Ах ты, тварь! – орёт преступник и добавляет что-то на родном языке. – Ты не имеешь права! Будь ты проклята!
– Имею! – дерзко отвечаю ему.
Он награждает меня ещё парочкой оскорблений, но я не обращаю внимания. Наоборот, меня это даже забавляет, потому бросаю ему в лицо с сарказмом:
– Можно без истерик? Терпеть не могу мужчин, которые ведут себя, как базарные торговки.
Зариф бледнеет от ярости, но тут же его лицо перекашивается от боли.
– Мне ногу свело!
– Да, а я дочь миллиардера. До свидания!
– Больно! – вопит Зариф.
– Доктор, подождите! – кричит медсестра. – Правая нога посинела.
– Как будто иголками колет! – стонет пациент.
– Давно это с вами? – спрашиваю, возвращаясь.
– Только началось.
– На стопе пульса нет, – тихо сообщает медсестра.
– Под коленом тоже, – замечаю.
– Нужна ангиограмма?
– Видимо, да.
– Быстрее, боль жуткая! – требует Зариф.
Тут я не выдерживаю и шиплю на него:
– Да заткнись ты уже!
Приходится вернуть этого типа обратно. Поскольку дальше им будут заниматься хирурги, возвращаюсь к себе и сразу спешу помогать жертве перестрелки. Мы, конечно (и слава Богу) не в Америке живём, где подобные вещи случаются каждый день. Но и у нас встречаются ненормальные, которые покупают оружие и начинают выяснять отношения. На койке один из таких «дуэлянтов». Зовут Александр, 19 лет, и он ведёт себя нарочито нахально. Когда видит меня, приветствует:
– О, наконец-то красивое лицо!
Ничего не отвечаю на сомнительный комплимент. Зато Артур, который принял этого больного, сжимает челюсти. Представляю: будь это в других условиях, парень бы по физиономии кулаком схлопотал.
– Что здесь? – спрашиваю Куприянова.
– Огнестрельное ранение левого плеча. Давление 140 на 90, пульс 110, – докладывает медсестра.
– Живот спокоен, – говорит Артур.
– Ты помнишь, сколько было выстрелов?
– Лёха жахнул по мне из охотничьего ружья.
– Перевернём и поищем другие раны, – предлагает Куприянов. – Анализы по травме. Снимок лёгких и левого плеча. На спине ничего. Сделаем доплерографию. Если сосуды целы, оставим пулю на месте.
– Ой, что это! – с ужасом нащупываю в одежде раненого какой-то тяжёлый предмет. Вытаскиваю, и он оказывается револьвером с коротким стволом.
– Травматический, – легко определяет Артур.
– Отдайте мою пушку! – требует Александр.
– У полиции попросишь. Если сочтут нужным, вернут, – отвечаю ему, а парень замолкает. Видимо, не хочет попадать в поле зрения правоохранительных органов. Видать, совесть нечиста.
– Эллина Родионовна, вас просят в хирургическое отделение, – заглядывает Дина Хворова.
Да, знаю. Снова этот Зариф, чтоб ему…
– У вас закупорка левой бедренной артерии, – говорю ему после того, как изучила результаты ангиограммы. – Тромб не пропускает кровь в нижнюю конечность. Это опасно для жизни. Нужна срочная операция.
Зариф лежит и спокойно перебирает пальцами, сложив ладони на животе. После обезболивающего к нему вернулась уверенность.
– Я не позволю меня вылечить, чтобы потом угодил под суд по липовым обвинениям, – рассуждает он.
– Если обвинения липовые, вас оправдают. А без операции вы умрёте, – сообщаю ему равнодушно.
– А я рискну. И потом, мне тут нравится. Халявные наркотики, жрачка неплохая. А при виде тебя я вообще завожусь, как бешеный, – он бросает на меня насмешливо-похотливый взгляд. – Каждую ночь, когда гасят свет, представляю, как ты входишь сюда, и мы с тобой, – он смеётся. – Я лежу и думаю о тебе.
– Вы отказываетесь от операции? – спрашиваю его, пропуская мимо ушей всё скабрёзности.
– Да.
– Тогда вы должны подписать заявление.
– Неси.
Думаю вернуться к этому типу через несколько часов, чтобы остыть и не стукнуть его чем-нибудь тяжёлым. Когда двери лифта открываются на первом этаже, внутрь ввозят Максима Максимовича, погубителя гранитного льва. Увидев меня, он слабо улыбается. Рядом Данила тоже рад меня видеть. Но стоит мне сделать шаг наружу, как вдруг кардиомонитор начинает пищать.
– Фибрилляция! – говорит медсестра.
– Электроды! – быстро произносит Береговой. – Заряжай на сто! Разряд!
Ничего не происходит.
– Двести!
– Ещё не зарядилось.
– Ну скорее же!
Наконец, аппарат срабатывает. Снова без толку.
– Триста шестьдесят! Разряд!
– Завёлся, – облегчённо говорит медсестра.
– Я видел её, – вдруг говорит Максим Максимович.
– Кого? – спрашиваю, стоя рядом. Всё это время, пока у мужчины была остановка сердца, я находилась рядом и держала дверь лифта на случай, если быстро повезём его обратно в отделение.
– Эдиту, мою жену, – сообщает пациент.
– Её здесь нет, – пожимает плечами Данила.
– Конечно, она умерла. Но… я её видел. Видел.
Не знаю, что и сказать на это. Отправляю лифт наверх.
– Эллина Родионовна! – меня зовёт Святослав Моисеев. Я вызвала нарколога, чтобы пообщался с Гошей и его матерью.
– Спасибо, что пришли. А то я чувствую, что попала между двух огней. С одной стороны мать, которая сама не прочь выпить, с другой сын, вставший на путь пьянства. Конечно, Алевтина Олеговна любит своего ребёнка, но одной любви ему мало. А поскольку она сама алкоголичка…
– …её алкоголизм имеет значение, только если он мешает ей удовлетворять основные нужды Гоши, – замечает нарколог.
– А если она его сама спаивает?
– Он это сказал? – удивляется Моисеев.
– В этом призналась она.
Да, Святославу предстоит разобраться в непростом деле. Тут, мне кажется, ещё и психотерапевт не помешает. Но вызвать его не могу, поскольку ни Гоша, ни Алевтина Олеговна не просили об этом.
– Доктор Печерская, – мне звонит Заславский. – Вы получили согласие на операцию у пациента… Максим Максимович его зовут.
– Да, я отправила его к вам в сопровождении доктора Берегового.
– Он рядом, хочет поговорить.
– Данила, в чём дело?
– Элли… тебе лучше самой прийти.
Вздыхаю. Замотали. Туда-сюда весь день, как белка по ели.
Когда вхожу в оперблок, Валерьян Эдуардович стоит с поднятыми руками: он готовился к операции, но был вынужден остановиться. Смотрит на меня, пожимая плечами. Киваю, иду к пациенту.
– Я прошу вас, доктор, не надо операции, – говорит Максим Максимович.
– Ваша жизнь в опасности, – объясняю ему.
– Я не боюсь смерти. Я видел Эдиту. Свою жену. Видел в конце длинного тоннеля.
– На фоне яркого белого света?
– Да. Там так спокойно.
– Это была галлюцинация под действием эндорфина, который мозг выбросил в кровь в ответ на мощный стресс, – объясняю больному.
– Нет-нет, это было по-настоящему.
– Если операции не будет, то меня ждёт следующий пациент, – замечает Заславский.
– Максим Максимович, без операции вы вряд ли доживёте до утра, – говорю более настойчиво.
– Значит, мы с Эдитой проведём Новый год вместе, – и улыбается.
Мне ничего не остаётся, как подтвердить Заславскому отмену операции и положить старика в реанимацию. Пока заполняю документы, подходит Горчакова. Здороваемся, она интересуется, какими я здесь судьбами.
– Пациент с аневризмой аорты отказался от операции, потому что ему пригрезилось, будто его ждёт на том свете жена, – рассказываю коллеге. – Это второй случай за день.
– Да? А какой первый?
– Зариф, тот убийца, сделал то же самое. Он сущий дьявол. По-моему, туда ему и дорога.
– А кто дал вам право судить? – спрашивает Нина Геннадьевна. Знаю её принципиальный и строгий характер, но в данном случае не ожидала.
– Нина Геннадьевна, вы не представляете, какой это монстр!
– Возможно, – спокойно отвечает она. – Но врач не имеет права исходить их своих чувств. Вернёмся к вашему первому больному.
– Я пыталась уговорить его – не слушает.
– А вы его выслушали? Возможно, человек напуган, а мысли о покойной жене успокаивают его. Если он почувствует, что вы это понимаете, может стать более сговорчивым.
– Но всё-таки решать должен больной, – пытаюсь спорить.
– Конечно. А мы обязаны сделать всё, чтобы сохранить ему жизнь, – убеждённо отвечает Горчакова. Она уходит делать операцию, а я остаюсь и думаю о том, что она, скорее всего, права. Не стоит мне делать выводы на основе своих эмоций. Поэтому после разговора иду в реанимацию поговорить с Максимом Максимовичем.
– Где его койка? – спрашиваю медсестру.
– Вон там.
Иду, отодвигаю штору, там пусто.
– А где больной?
– Он умер десять минут назад. Тело увезли на вскрытие.
Это известие огорчает. Вот так, я повела себя неправильно. Нужно было, и Горчакова абсолютно права, внимательно выслушать его, убедить. Становится стыдно. Но ведь у меня есть ещё один пациент. Когда вхожу в палату, он лежит в темноте с открытыми глазами. Зажигаю свет.
– Соскучилась? – спрашивает с ядовитой ухмылкой.
– Я хочу кое-что спросить, – сообщаю ему.
– Я тоже. Это у тебя естественный цвет волос, или ты крашеная? Хочу убедиться.
Эмоции снова немного берут верх.
– Меня просто поражает, – говорю ему, стараясь сдерживаться, – что вы готовы превратиться в безмозглое растение ради одного только упрямства!
– В упрямстве тебе со мной не тягаться, – кривит рот Зариф.
Отбрасываю в сторону простыню, закрывающую его левую ногу.
– Если не сделать операцию, ваша нога начнёт гнить. Разовьётся тяжёлое воспаление. Возможно, гангрена.
– Ой, как страшно, доктор! – ёрничает мужчина.
– Это приведёт к септическому шоку, давление крови упадёт, отчего сильно пострадает мозг.
Он с равнодушным видом смотрит в потолок.
– Вы будете ходить под себя и пускать слюни. Как вон то жалкое создание, – беру Зарифа за подбородок и заставляю посмотреть в сторону второго в этой палате пациента. Там коматозник – ехал пьяный, сбил троих детей вместе с мамой. Только он и выжил.
– Только вы будете с одной ногой, вторую придётся отрезать, – продолжаю давить на преступника. Зато вы победите.
Он со злостью вырывается из моей руки.
– Вы будете победителем, Зариф.
Некоторое время молчит, затем его лицо снова приобретает насмешливое выражение.
– Неужели это всё, на что ты способна?
– Я сказала правду, – отодвигаюсь и скрещиваю руки на груди. – Не верите? Потом пеняйте на себя.
Зариф молчит несколько секунд. Потом спрашивает:
– Ты ко мне неравнодушна? Правда?
– Как ваш врач – да.
– Нет. Не как врач. Как женщина. Ну, скажи это. Скажи, – он переходит на интимный шёпот. Видимо, полагает, будто такие интонации заставят меня быть искренней.
Наклоняюсь к нему и на полном серьёзе отвечаю:
– Да.
Зариф не ожидал такого. В его глазах вижу растерянность.
– Тогда я согласен, – произносит он несколько озадаченно.
Ухожу. Мне даже в одном помещении с ним находиться противно. Но моя женская уловка сделала своё дело. Этот тип будет жить. Зачем мне это? Только лишь потому, что у меня есть совесть и врачебный долг? Да, но ещё и причина: очень хочу услышать по телевизору, как Зарифа осудят и приговорят к пожизненному заключению.
В отделении, чтобы отвлечься, беру следующего больного. Им оказывается крупный мужчина с обожжёнными кистями рук. Пока медсестра делает ему перевязку, пытаюсь узнать, что случилось.
– Генератор был дрянной, – сообщает пострадавший. – Так и скажу этому продавцу всё, что думаю.
– Зачем вам генератор? Часто свет отключают?
– Нет, чтобы пережить конец света.
Мы с медсестрой переглядываемся. Возникает мысль пригласить психиатра.
– Он, между прочим, не за горами.
– В 2012-м то же самое говорили, – замечаю с улыбкой. – Пророчество майя и всё такое.
– Пф-ф-ф! – выдаёт пациент. – Глупости! Один библеист из Америки утверждает, что ему удалось правильно прочитать код, зашифрованный в Священном Писании. По его версии, Армагеддон, или Последняя битва добра со злом на Земле, начался 21 марта 2021 года. Он посчитал, что это продлится три с половиной года, а 23 сентября 2024 года придёт конец света.
Я назначаю препараты, которые больному нужно принимать, и отпускаю с миром. Гражданин не опасен для окружающих. Что же касается озвученной им ерунды, то каждый волен верить хоть в летающего макаронного монстра. Мне же не по душе это всё. Пытаюсь вернуться реальность. Получаю данные МРТ Гоши и иду к нему в палату.
– На томограмме всё в порядке, – сообщаю пареньку и его маме. – Значит, повреждений мозга нет.
– Слава Богу! – радостно выдыхает Алевтина Олеговна и гладит сына по голове. Тот набычился, смотрит в сторону.
– Теперь можно домой? – спрашивает вредным голосом.
– К сожалению, нет. Я устроила, чтобы тебя оставили в нашей клинике. На антиалкогольное лечение.
– Что? – удивляется Алевтина Олеговна.
– Вы не можете меня заставить! – возмущается Гоша.
– Как врач, я обязана заботиться о твоём здоровье.
– Мама…
– Прошу вас, доктор Печерская, не надо так. Я буду стараться, поверьте, – уговаривает мать мальчика.
– На этот раз Гоше повезло. Но что будет дальше? – спрашиваю её.
– Я не буду напиваться, – обещает парень.
– Я знаю, что ты мне не веришь. Но это ради твоего блага, – говорю ему.
– Я хочу домой.
– Прошу вас, доктор Печерская, – снова вступается за сына мать. – Я… я умоляю вас. Не отбирайте его у меня. Хотя бы на Новый год.
– Сейчас риск ещё больше. Гоша не ходит в школу, развлекается с друзьями…
– Я обещаю больше не пить. Даю слово. Пожалуйста!
– Успокойся, милый, успокойся, – мать принимается его целовать в лобик, как маленького. – Ничего, ничего. Всё хорошо.
Молча наблюдаю за этой сценой. Не верю ни единому слову ни матери, ни сына.
– Эллина Родионовна, вам пора на операцию, – сообщает администратор.
Зарифа будем снова спасать. Как же я устала от этого мутанта! Пока еду в лифте, звенит телефон. Незнакомый номер.
– Здравствуй, любимая. Соскучилась? Я тоже. Скоро увидимся, – слышу голос Бориса. Нервно сглатываю и стою потом, слушаю короткие гудки.