Шаг, еще один. С сухим шелестом осыпается под ногой серый песок. Край пропасти, внизу - гулкая черная пустота. Пугающая, заманчивая, бесконечная. Песчинки сыплются и сыплются в бесконечность; надо просто закрыть глаза и шагнуть вслед за ними...
Внезапная, как вспышка, боль в ноге прогнала дурнотную дрему. Эль взвыл, пытаясь отодрать от себя напавшего. Маленькое, не больше кошки, существо злобно шипело, вгрызаясь в плоть и отчаянно сучило конечностями. Брызнуло алым - боль стала нестерпимой - зато острые клыки, наконец, разжались. Твареныш повис в мощном кулаке, сердито пыхтя и облизываясь.
- И что мне с тобой делать? - Эль тряхнул агрессора за шкирку. - Уже второй раз пытаешься меня сожрать - лопнуть-то не боишься, обжора?
- Не-е-е... хочу твои кишки... вкус-с-сные... - голос уродца, скрипучий и гаденький, очень смутно напоминал человеческую речь. И все же, слышать его было куда приятнее рычания, визга и других звуков, выдаваемых здешними обитателями. Эль вдруг понял, насколько сильно соскучился по самым обычным звукам из мира живых. Даже тем, которые не переносил хронически: разрываемых за окном петард, автомобильным гудкам, ругани соседей. Неожиданно захотелось пива: светлого, холодного, с пышной пеной. А еще лучше - мороженого. Вафельный стаканчик, политый сверху шоколадом, и щедро посыпанный орешками; Надя тоже любила именно такое. Она всегда пачкала нос и щеки, как маленькая девочка. Надя, она была... красивая... часто смеялась. А он сам, его звали...
Твареныш, уставший висеть, умудрился извернуться и полоснуть его по руке острыми когтями. Эль зашипел и крепче стиснул кулак.
- А полетать не хочешь, скотина? Умеешь ведь? Нет? Ну, тебе же хуже!
Он шагнул к пропасти и вытянул руку с болтающимся в ней пленником. Тот моментально сжался в костлявый комок и заскулил. Крылья-то у него были, крошечные и недоразвитые; Эль видел, как он неуклюже взмахивает ими, даже ненадолго поднимается вверх. Но по-настоящему взлететь тваренышу точно слабо - вон, как перепугался, зажмурился даже! Соблазн размахнуться и запустить любителя кишок в самую глубину был велик - укушенная нога пульсировала горячей болью. С другой стороны - если бы не этот самый укус - Эль и сам бы сейчас мог лететь вниз, в манящую черную дыру... отголоски дурманного зова до сих пор звенели в ушах.
- Еще раз сунешься, я тебя в эту яму по кускам сброшу, ясно? - сообщил он пленнику, перед тем, как с размаху отправить его в ближайшую кучу песка. Тот уперся костлявыми передними лапами, освобождая застрявшую голову, встряхнулся и бросился наутек. Отбежав на десяток шагов, он притормозил, обернулся и ехидно высунул черный раздвоенный язык.
- Вот же, сученыш! - почти восхитился Эль такой наглости. Потом поднял с песка крупный булыжник и замахнулся. Гремя костями твареныш с визгом бросился наутек.
***
Что-то горячее и ослепительное жжет глаза. Такое яркое... как оно называется... рядом смеется красивая девушка, светлая челка падает на лоб. Нос и губы у нее чем-то перепачканы - он наклоняется и целует - сладко, вкусно! Холодный белый кусочек в руке. Такой же сладкий, как ЕЕ губы. Она смешно морщит носик и говорит:
- Мы так в кино опоздаем! Ну, Элик, хватит уже... ну, Э...
Звуки исчезают, остается яркая картинка. Пухлые губки шевелятся, но ничего не слышно.
Позови меня, еще раз, по имени! Пожалуйста!
Сон разлетается яркими брызгами.
Сухая трава больно колет щеку. Голова трещит, озябшее тело затекло и отказывается слушаться. В этом мире лучше не спать вовсе - пробуждение подобно аду. Но самое страшное - с каждым новым сном уходит еще одна буква. И один кусочек тебя самого.
Эл тяжело тащился по вязкому серому песку, то и дело проваливаясь по колено. Приходилось долго выбираться и отряхиваться. Боль разливалась вдоль позвоночника, выкручивала кости, стучала в виски и затылок. Тошнота и голод, наперегонки, сменяли друг друга, иногда действуя сообща. Надо найти еду, любую, иначе долго ему не продержаться. Придется идти в город.
Здешние города Эл ненавидел. Мерзейшая пародия на внешний мир казалась куда гаже песчаных пустошей. Те, хотя бы, ничем не притворялись. Но, увы, большая часть новоприбывших спешила именно туда. Иллюзия нормальности тянула их, точно магнитом. Со временем новичку становилось уже абсолютно все равно, где он находится. Имя, некогда данное при жизни, буква за буквой, стиралось из памяти, а вместе с ним и сам человек. Оставалась блеклая оболочка, шелуха. Потом рассыпалась и она, перетираясь в серый песок; холодный ветер подхватывал останки и уносил прочь. Эл не хотел думать, что вся песчаная пустошь состоит из миллиардов сгинувших бесследно душ. Но не думать не выходило.
А ведь все они, когда-то, были живыми. Крошечными розовыми бутузами, крикливыми школьниками, влюбленными подростками. Ели мороженое, курили первую в жизни сигарету, целовались в теплых летних сумерках. Потом, взрослея, провожали в школу уже своих собственных детей... почему же все они заслужили такой конец, что сделали неправильно?
В самом начале своего пути Эл познакомился с пожилым профессором. Не лишенный чувства юмора, тот называл себя: дедуля Ром. И хвастался, что при жизни обожал этот напиток - отсюда и прозвище. На самом деле, старик уже успел потерять половину своего имени и большую часть памяти. Но сдаваться он не желал.
- Остюда тоже есть выход, как из любой пространственной ловушки, - поучал он спутника. - Даже после смерти душа не исчезает бесследно, у нее должно быть несколько вариантов дальнейших действий. Просто большинство здешних обитателей и при жизни не знали, куда себя девать, вот и болтаются, как гм... фекалии в водной среде! Не надо смеяться, молодой человек, смерть еще не повод вести себя бестактно и скатываться до уровня окружающей обстановки!
- А мы с вами, тогда, почему здесь? - Эл (тогда его имя было куда длинее и заковыристее) оглядывался по сторонам, за двоих. Увлеченный беседой, дед Ром почти не смотрел, куда идет. Такая беспечность могла дорого обойтись. Помимо обычного континенгента здешний мир был богат на других обитателей, куда менее дружелюбных. И более голодных.
- Интересный вопрос! И весьма дельный. Разрешите, в ответ, поинтересоваться, были ли вы женаты? Ну, не стоит так краснеть, право же... я, вот, посвятил жизнь науке. Были и у меня, по молодости, кхм... нежные подруги, но до свадьбы дело не дошло, к сожалению... так, о чем я? Ах, да... У меня возникла одна любопытная теория, после нескольких содержательных бесед со здешними, так сказать, новобранцами. Насколько большинство из них помнит, наверху - ну, понимаете, о чем речь - у них не осталось почти никого из родственников. Плюс - большая часть либо разведены, либо вдовцы, или не состояли в браке вообще, вот, как мы с вами. Есть и исключения, но тут все еще печальнее. Знавал я одну интереснейшую даму - четверо взрослых детей, десять внуков, сестра и старший брат. Но при этом, умирала вышеупомянутая леди в гордом и полном одиночестве. Никто из большой семьи даже не навестил ее в больнице, перед смертью. К чему я веду? Судя по всему, единственный объединяющий нас, так сказать, хе-хе, братьев-привидений, признак - тотальное одиночество. То есть, имей мы возможность завести близкое существо - а с этим, увы, здесь туговато - возможно, отыскали бы и способ выбраться. Читай, переродиться заново и прожить версию новой жизни, без старых ошибок!
Эл прокручивал в голове слова старика, медленно шагая по слабо освещенным улочкам города. Версия деда Рома - и тогда и сейчас - казалась ему бредовой. Иначе, что здесь делает он сам? У него ведь была девушка. Красивая. Как же ее звали...
"Я не собираюсь идти в декрет, это конец всему. Я столько ждала, пока мне дадут это место; да ты сам-то, хоть представляешь, сколько денег и времени нужно на ребенка? Давай, годика через три-четыре, хорошо, солнце? Встанем на ноги, купим квартиру побольше..."
"Я уезжаю с Вадимом. Здесь ни перспектив, ни возможностей - а мне нормально пожить хочется! Не как с тобой, от зарплаты до зарплаты... Да не трогай ты меня, убери руки!"
"Мать попала под машину, приезжай, срочно. Она в тяжелом состоянии..."
"Сочувствую тебе, искренне. Твой отец без жены совсем сдал, уже и не жил, фактически. Любил сильно. Видно, пожалела она - с собой его забрала..."
Воспоминания, похожие на забытый тягостный сон, путали сознание. Глаза закрывались сами собой. Только не спать - иначе, проснувшись, он обнаружит, что его зовут просто Э, а вместо слов изо рта вырывается бессмысленное мычание. Эл тряхнул головой и огляделся. Света от фонарей почти не было, замусоренные улочки напоминали неуклюжие декорации.
Куски и обрывки чужих воспоминаний, грубо склеенные между собой. Почти каждый попавший сюда приносил крошечный кусочек картины своего мира. Потом человек терял память и рассыпался песком, а воспоминание оставалось, приклеивалось к десяткам других. Солидные высотки лепились к жалким хрущевкам, роскошные дома с лепниной - к кривобоким рассыпающимся домишкам, с разбитыми окнами и заросшим сорняками огородом. Витрины магазинов не отражали прохожих, двери подъездов никогда не открывались, машины стояли на дорогах, темными неподвижными громадами. От допотопных запорожцев, до современных Бентли и Логанов. Безликие фигуры молча скользили между ними, иногда забираясь внутрь. Но ни одна машина не двигалась с места. Владельцы этих воспоминаний давно стали прахом. Эл вдруг подумал, что ни разу не видел на здешних улицах животных. Ни бродячих собак, ни кошек; не было даже прожорливых толстых голубей. Значит ли это, что животные не чувствуют столь тотального одиночества, способного после смерти забросить их в сие тоскливое место? Или для них существует свой собственный вариант серого чистилища?
Задумавшись он едва не наткнулся на бредущую мимо фигурку. Девочка, лет тринадцати, в тускло-зеленом свитере, под горло, и модных драных джинсах смотрела в пустоту слепым взглядом. Длинные темные волосы падали на довольно хорошенькое личико. Неужели, такая малышка тоже была совсем одна, там, наверху?
Эл хотел посторониться, пропуская ее, как вдруг "малышка" ожила и повернула голову. Слишком поздно он осознал, на что напоролся. Пустая оболочка, оставшаяся от человека, рассыпалась не всегда. Изредка в нее забиралось... нечто. Что-то, очень любящее темные углы и зловещие провалы выбитых окон. С истошным визгом девочка в зеленом свитере подпрыгнула высоко вверх и приземлилась ему на плечи. Тонкие белые пальцы вцепились в волосы, едва не содрав скальп. В очередной раз подивившись, насколько хорошо для мертвечины он ощущает боль, Эл попытался оторвать от себя озверевшую девицу. Острые зубы сомкнулись на запястье.
- И ты - кусаться?! Да сколько можно?
Зубы яростно щелкали, брызги крови и слюны летели в лицо. Окончательно разозлившись Эл сорвал с себя маленькую стерву, отметив, что хорошенькой ее уже точно не назовешь. Зубы удлинились, окрасившись его кровью, по лицу паутинками бежали тонкие трещины. В провалах глазниц горели злые оранжевые огоньки. Тварь рванулась изо всех сил; треснул разорванный свитер, захрустели кости. Клубок из мышц, спутанных волос и лютой ненависти скручивался, изворачивался, порождая нечто, весьма гадкое. И голодное. Не дожидаясь, когда из клубка вылупится полноценное чудовище и решит им поужинать, Эл размахнулся, точно заправский бейсболист. Жаль, еще биты с собой нет, врезать посильнее!
Пущенный его рукой, шар мутирующей плоти влетел в окно ближайшей пятиэтажки. Звон разбитого стекла сменился бешеным рычанием и воем. Косматая голова тут же показалась наружу - дамочка явно желала продолжить начатое. Вместо этого, ее с силой втащило обратно. Рычание сменилось истошным визгом, на секунду в проеме окна мелькнуло что-то белое, похожее на колышущееся жирное тело. Потом хрустнуло и чавкнуло. Наступила звенящая тишина.
Эл потер гудящую голову. Надо уходить, подобру-поздорову! В животе призывно урчало, головная боль стала почти нестерпимой. Если не найти еду, следующий же встреченный им монстр сам ею станет! К счастью, на улицах понемногу светлело. Конечно, настоящего солнца тут
отродясь не было, только короткий промежуток, когда темнота ненадолго превращалась в зыбкие серые сумерки. Но и на том спасибо.
После недолгих поисков удалось найти перевернутую на дороге фуру. Судя по отголоскам запаха, владелец появился здесь совсем недавно. Первые часы принесенные "сверху" воспоминания очень свежи, этим надо пользоваться. Эл заглянул в кабину, шофера не нашел, зато отыскал тормозок, восхитительно пахнущий едой. Еща два-три часа, и ничего бы не осталось. Повезло, в этот раз!
Он торопливо, почти не жуя, запихивал в себя бутерброды, копченую курицу и пирог с картошкой. Интересно, куда ушел погибший водитель? Он сейчас, как никогда, похож на человека, было бы неплохо с ним поговорить. Одиночество мучило не меньше голода. Деда Рома давно не было; его останки смешало с пылью других. Элу очень не хватало старого философа.
Рядом что-то приземлилось и жадно засопело.
- Опять ты? - Эл, в сердцах, схватил с земли увесистую железку, отлетевшую от разбитой машины, и запустил в твареныша. Тот ловко увернулся и подскочил ближе, глотая слюну. Раздвоенный язык трепетал между острых зубов. Костяная морда была перепачкана чем-то темным. Когда до Эла дошло, его злость только усилилась:
- Ты что, падла ненасытная, сожрал водилу?! Мелкий говнюк, да я тебе хребет перешибу!
С пронзительным визгом зубастый водилоед подпрыгнул и кинулся бежать, взмахивая куцыми крылышками.
Увы, полный живот не способствовал погоне за верткой пакостью. В сердцах плюнув, Эл уселся обратно на траву и покосился на остатки трапезы несчастного шофера. Вот и поговорили, называется! Стало тоскливо, вдобавок, начало клонить в сон. Возбуждение, вызванное ночной схваткой с девчонкой в свитере, понемногу проходило. Надо вставать и идти, нельзя спать... он только посидит еще чуть-чуть...
На макушку капнуло вязким и теплым. Тронув рукой макушку Эл досадливо закатил глаза:
- И почему я тебя сразу в яму не кинул, кто мне скажет?!
Уродец нависал над ним, забравшись на перевернутую фуру и вовсю пускал слюни на объедки, которые Эл держал у себя на коленях. Смахнув с волос липкие капли, он неожиданно предложил:
- Иди уже сюда, если жрать хочешь! Тебя убить проще, чем отвязаться, честное слово!
Твареныш недоверчиво склонил голову на бок, потом глубоко втянул в себя воздух и решился. Глядя, как остатки еды исчезают в прожорливой пасти, Эл лениво поинтересовался:
- У тебя имя-то есть, проглот? Ты ведь не местный, тоже сверху пришел?
На мысль его натолкнуло странное, ярко-красное кольцо, болтавшееся на тонкой костистой лапке. Раньше он не обращал на него внимания, мало ли, где любитель свежей шоферятины мог его стащить. Но теперь он пригляделся внимательнее. Уродец напоминал скелет ребенка, с непропорционально большой головой. Кое-где на нем оставались частицы плоти, с присохшей одеждой; еще и это кольцо... правда, передвигался он на четырех конечностях, помогая короткими костяными крылышками, да и зубы у него были те еще. Впрочем, местная жизнь никого не красит: вспомнить, хотя бы, едва не отужинавшую им самим девицу.
Довольный щедрым угощением, уродец разрешил стянуть с себя кольцо. Обычный дешевый пластик, детская безделушка. Странно, что до сих пор уцелело. По внутренней части шла кривая надпись, выцарапанная то ли ножиком, то ли еще чем. Эл вдруг понял, что совсем разучился читать. Буквы были смутно знакомыми, явно русский алфавит. Сколько в нем букв? Десять? Нет, много, очень много... а в этом слове их... пять, шесть? Ну же, вспоминай, учил ведь математику!
Наевшийся твареныш нервно поскреб его когтем, явно требуя назад свою цацку.
- Дай... дай... мое!
- Да погоди ты! Видишь буквы? Тут твое имя, балбес! Сам-то его помнишь? Звала же тебя мамка, как-то!
Вместо ответа "балбес" дернул кольцо и захныкал. Эл схватил валяющуюся рядом ветку, торопливо нацарапал на земле увиденные буквы и сунул игрушку владельцу. Тот сцапал кольцо и тут же метнулся прочь.
Эл долго сидел рядом с остывшей фурой и смотрел на такие знакомые и чужие буквы. Дед Ром говорил, что записывать что-то не имеет смысла - память все равно, рано или поздно, сотрется. И, глядя на свое имя, ты не сможешь его прочитать. Темнота постепенно поглощала надпись, издалека доносились чьи-то вопли и рычание. Наступала ночь. Нужно вставать и идти, пока не сморил сон. Жаль, не сообразил еще раз обшарить кабину, пока было светло. Завтра она станет больше похожа на нелепый макет, почти все содержимое исчезнет. Здесь все всегда исчезает, становится пародией, сном, горстью мертвого песка...
Волосы девушки красиво золотились на солнце. Она уходила куда-то... навсегда... дверь захлопывалась. Он брел по ночной дороге, мокрой от дождя. Никого не было рядом. Мама, папа, Надя... все ушли. Растворились в шуме дождевых струй, стали прохладным ночным ветром. Одиночество шло рядом, кутало в безмолвие, укрывало тоской. Никого, ничего... удар сзади, по затылку, короткая обжигающая боль, пьяный гогот. Жадные руки, обшаривающие одежду. Потом снова тишина и топот удаляющихся шагов.
"Не бросайте меня здесь... кто-нибудь..."
"Где я? Кто я?"
"Меня зовут..."
"Осталась одна буква..."
Боль в ухе безжалостно выдернула из вязкого сна. По шее текла липкая струйка. Шевелиться было тяжело, будто на руки и ноги навесили пудовые гири.
"Что, опять меня укусили?" - Э поморщился и попытался тронуть горящее ухо. Так хочется спать. Почему этот обормот не уходит, решил-таки его сожрать?
- Не с-с-спи... - снова укус, теперь в ногу, чуть выше едва зажившей раны. - Встань! Идет... идет...
"Кто там еще идет, какого лешего?" - хотелось рявкнуть, но язык не подчинялся, выдавая какое-то слюнявое мычание. Смутно дошло, что он потерял нечто важное. Еще одну букву? И говорить уже не выходит, только думать. И мычать, точно теленок. Зря уснул.
Очень зря.
Нависшая над ним громада разглядывала лежащего с тупым интересом ребенка-садиста. Белесая толстобрюхая туша, покрытая редкими волосками, колыхалась, точно студень. Розовая гладкая голова, непропорционально маленькая для такого тела, венчала эту гору плоти. И моргала едиственным, похожим на вишенку, глазом. Потом она протянула руку.
"Бежать... ноги не слушаются... "
Усилием воли он поднялся, но отскочить не успел. Жирная лапища сдавила за бока, потащила наверх. Внезапно монстр взвизгнул. На пальце, впившись, точно клещ, болтался твареныш. Взмах чудовищной длани - и он отлетел в сторону, точно бумажный комок. Но тут же вскочил и снова бросился вперед.
Упав на землю, Э отчетливо услышал хруст костей. Рот наполнился кровью, видно, сломанное ребро пропороло легкое. Но даже чудовищная боль, пронзившая тело, не имела значения. С отчаянием видя, как белесый монстр сжимает в кулаке жалобно пищащего твареныша, он схватил попавшуюся под ноги железку. И со всей силы вонзил в ступню гиганта. Тот взвыл и заплясал на месте, тряся раненной ногой. Пленник вылетел у него из ладони и упал в траву, с жалобным криком.
"Нам его не одолеть, никогда..."
Окатившая его кровь была черной и вязкой, как смола. Руки сразу начало жечь, будто от кислоты.
"Дед Ром, а почему некоторые люди здесь становятся чудовищами, а не рассыпаются и не исчезают, как другие?"
"Понаблюдав за ними, я сделал вывод, что они, каким-то образом, принимают в себя здешнюю среду. Некоторые даже едят местных обитателей, представляете? Мерзко, правда? Я бы никогда..."
Гигант злобно вертел головой, ища своих обидчиков. К сожалению, оба - и Э, и твареныш - были слишком заметны, даже в темноте. Короткая сухая трава тоже не помогала скрыться от глаз чудовища. Окровавленная ступня медленно, как сквозь вязкий кисель, начала опускаться вниз. Твареныш жалобно пищал, но отползти уже не мог, видно, монстр сломал ему все, что можно было. Э, больше не задумываясь, сунул в рот окровавленные пальцы. От горечи из глаз потекли слезы, чудовищная боль взорвала тело, изнутри. Больше не осталось ни мыслей, ни памяти - только черная ледяная злоба.
Он открыл глаза от легких тычков в щеку. Твареныш нависал над ним, озабоченно смотрел в лицо. Встать оказалось легко - тело казалось невесомым, полным сил и воздуха. Обрывки плоти белели на сухой траве, дорожном покрытии, даже остатках фуры. Возле ноги обнаружился уже засохший глаз-вишенка. Под пяткой он лопнул с тихим хлопком, брызнув вязкой слизью.
Они не спеша шагали рядом, по черной, едва освещенной фонарями дороге. Маленький крылатый уродец и лохматый, угольно-черный зверь, с мощными клыками. На шее у него, привязанное на веревочку, болталось ярко-красное кольцо. Оба почти не разговаривали - у каждого в запасе имелось не больше трех-пяти, относительно понятных слов. Временами черная зверюга ласково шлепала мелкого лапищей по загривку. Тот, с радостным урчанием, забирался приятелю на спину и ехал на нем верхом, легонько покусывая за ухо.
Они так и не узнали, что имя на внутренней стороне кольца - общее для обоих.
Надпись: "Эльдар", сделанную на сером песке, рядом с перевернутой фурой, давно уничтожил ветер.
Автор: Effi
Источник: https://litclubbs.ru/articles/54051-odno-imja-na-dvoih.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
