- Проходите, Ягудин, не стесняйтесь, – проговорил на чистом русском языке, сидящий за столом холёный гауптштурмфюрер. - Давайте знакомиться. Я, комендант вашего захолустья, Николас Хартман, по вашему, капитан. Прошу любить и жаловать.
- Позвольте поинтересоваться, господин Хартман, вы из России? Фольксдойче?
- Нет. Я родился в Берлине. Мои родители бежали в Германию от большевиков ещё в семнадцатом. Мать у меня русская. А вы, Евреинов, насколько мне известно, штабс-капитан? Значит, тоже пострадавший от красных. Я правильно понял? И мы могли бы с вами прекрасно сотрудничать. Но…
- Господин Хартман, я, русский, и действительно, штабс-капитан. Поэтому, ни при каких обстоятельствах не стану с вами сотрудничать! Позвольте узнать, откуда вам это известно?
Из ваших, большевистских архивов, господин Евреинов. Или вы полагаете, что в НКВД сидят сплошные дураки? Тогда вы глубоко ошибаетесь. Там каждый второй, или ваш «брат по оружию», окопник, или контрразведчик. И не трогали вас исключительно потому, что сидели вы тихо. Хотите посмотреть свое «личное дело»?
- Спасибо. Обойдусь.
- Вы знаете, в чем ваша беда, Ягудин? Вы – еврей, а не русский офицер, и сотрудничать с вами я не хочу. И, тем не менее, мне придется это делать. По крайней мере, пока. Слушайте меня внимательно, и запоминайте, чем крепче, тем лучше для вас. Это сильно облегчит ваше существование. С этой минуты, район вашего проживания, получает статус гетто. Это означает…
- Я прекрасно понимаю, господин Хартман, что это означает.
- Замечательно, что понимаете, но, никогда больше, слышите, никогда не смейте меня перебивать. Отныне, каждое моё слово, для вас - закон. Вы, Ягудин, назначаетесь председателем юденрата. Ваши распоряжения, разумеется, от моего имени, должны выполняться неукоснительно. Малейшее неповиновение, нарушение порядка, будет караться расстрелом на месте. В ваши обязанности входит еженедельное представление списков обитателей гетто, в количестве двадцати человек, для отправки в Германию на работы во благо великого Рейха. Помогать вам будет начальник местной полиции, господин Юзовский, со своей командой. Вопросы будут?
- Да, господин Хартман. Скажите, а вы, нацист?
- Наглец, вы, однако, Ягудин! Много себе позволяете! Но, я вам отвечу. Политикой не интересуюсь. Я военный, и согласно присяге выполняю приказы. Юзовский! Вы идите! Я вас больше не задерживаю! А вы, Ягудин, останьтесь. Уточним некоторые мелкие детали.
-Яволь, господин гауптштурмфюрер! – гаркнул Юзовский и, чеканя шаг, вышел из кабинета.
- Знаете, Ягудин, расстрелять бы вас, но вы мне чем-то импонируете, и я дам вам маленький, но очень полезный совет. Снимите ваши кресты. Не надо красоваться. Это сильно усложнит ваше пребывание на этой земле. Или вовсе, укоротит жизнь. Здесь ещё много тех, кто сидел в окопах той войны, и знает на собственном опыте, что такие «цацки» ваш император не раздавал офицерам за шарканье подковами по полу его дворца. И ещё, - понизив голос, сказал гауптман Хартман. – Завтра, день рождения госпожи Лины Гейдрих, жены моего прямого начальника. У вас, ровно сутки, когда периметр гетто не будут контролировать патрули. Я об этом позабочусь. Это всё, что я могу для вас сделать, ради нашего дальнейшего сотрудничества. Вы поняли, о чём я?
- Я, вас понял, господин Хартман.
- Свободны. Преступайте к своим обязанностям.
*****
Во дворе комендатуры его ждал Юзовский. – Ну, что, Яша, - похлопывая Ягудина по плечу, глумливо спросил полицай. - Проглотил сладкую пилюлю? Навешал тебе лапши господин гауптштурмфюрер? Ты, что ж думаешь, нужны твои жиды Великой Германии? Они от своих до сих пор не избавились! Вывезут их к Волчьему яру, и расшлёпают, как мух. Заметь, по собственноручно составленному тобой списку! Здорово, правда? Еврей – евреев! – Юзовский расхохотался. – А потом и тебя туда же, вместе с твоей подстилкой!
Ягудин напрягся. И побелел.
- Ну, ну! – ощерился Юзовский, и потянулся к кобуре. – Остынь! А, то положу прямо здесь, и Хартман тебе не поможет! Ладно, поехали смотреть твоё «хозяйство». Что у тебя там, да как. Заодно и первый списочек «в Германию» составим. Юзовский направился к мотоциклу. – Садись, Яша, не побрезгуй! Наш это теперь транспорт. Впрочем, скорее мой. Тебе он скоро станет без надобности.
*****
- Вот так обстоят дела, моя, хорошая. Выбора у нас нет. Конечно, этот нацист не по доброте душевной идет на такое, но, это единственный шанс, хоть кого-то спасти. И им надо воспользоваться. Больше такого не представится. Нас мало, а каждую неделю они будут расстреливать по двадцать человек. Через три месяца, здесь не останется никого. Ты, Фаюшка, прямо сейчас, осторожно обойди всех, кого успеешь, и все им объясни. Пусть приготовят самое необходимое, и как стемнеет, тихо, по одному, по двое, выходят к Чертовому яру. Дальше – как повезет. Больше я ничем им помочь не смогу. С ними уйдешь и ты.
- Нет, Яша! Нет! Я останусь с тобой до конца!
- Вот! Своим «до конца», ты предварила мой ответ. Именно, до конца. А конец будет скорый и страшный. Возражения не принимаются!
- Яша! Ну, что ты, такое говоришь?? Как я могу тебя бросить с этими извергами наедине??
Первый раз в жизни, Яков Львович закричал на жену. – Я сказал, убирайся!! Вон!! Я не желаю видеть твой труп в расстрельной канаве! Чтоб вечером и духу твоего здесь не было!
Фаина обмякла, и горько расплакалась.
- Прости меня, дорогая. Ну, прости, пожалуйста! Я прошу тебя, уходи!
- Яша! А ты?
- Я не могу. Если уйду я, завтра расстреляют всех.
*****
Ночью, группа из пятнадцати человек, покинула гетто, и растворилась в темноте. На рассвете их задержал жандармский патруль. Расстреляли их здесь же, у проселка, в березовой роще, под щебет проснувшихся птиц, в лучах восходящего солнца.
Яков Львович не находил себе места. Человек, давно потерявший веру в бога, истово молился.
Дверь распахнулась, и в комнату ввалился раскрасневшийся Юзеф Юзовский. От него исходил удушающий запах отвратительного немецкого шнапса. – Ааа! Яша Ягудин! Чего мечешься, будто в сортир невтерпёж? Накрывай на стол, праздновать будем!
- Юзеф! Убирайся к чертовой матери! – с перекошенным лицом закричал Ягудин. -Убью!!!
- Нееет, господин Евреинов, это я тебя убью. Только немного попозже! А сейчас мы с тобой выпьем. Выпьем за упокой твоей Файки, и заодно за тех, кто с ней был! Ты, Яша, идиот! Ты действительно поверил, что господин гауптштурмфюрер, вот так запросто, возьмет, и отпустит на свободу кучку евреев? Кокнули их жандармы! И ты, своими руками отправил их на смерть! Теперь ты, Яша, холостяк! Пляши и пой!
Тяжелый, дубовый табурет с отвратительным хрустом обрушился на голову Юзефа Юзовского. Ноги полицая подломились, и он с грохотом рухнул на пол. Под ним медленно растекалась кровавая лужа. Яков с остервенением пнул убитого носком сапога. Как во сне, он поднялся на чердак. Разгреб большую кучу мусора. Под ней лежал завернутый в промасленную бумагу и рогожу, сверток. Вернулся в комнату. Обшарил карманы убитого, нашел пачку сигарет, и впервые в жизни закурил. Тяжело закашлялся, и отбросил сигарету в сторону. Пуская тонкие струйки дыма, затлел вязаный руками Фаи половичок. Яков Львович развернул сверток, и положил на стол подарок цесаревича, капсюльный двуствольный пистолет «Лефоше».
Он быстро, ничего не видя и не слыша, засыпал двойную порцию пороха в стволы, вставил пули, тщательно запыжевал. В голове билась единственная мысль: «Лишь бы капсюли не подвели, и не разорвало стволы». Уложил пистолет в футляр, и вышел из комнаты, в последний раз обведя её взглядом. В углу, куда упала сигарета, медленно занимался пожар.
*****
К комендатуре с треском подъехал мотоцикл. Яков Львович спокойно, из коляски мотоцикла достал красивую, обшитую бархатом коробку, и уверенным шагом направился к зданию. «Если обыщут, скажу – подарок господину Хартману», - отрешенно подумал Ягудин. Никто не обратил на него никакого внимания. Самоуверенные германцы и подумать не могли, что жалкий еврей, председатель какого –то опереточного юденрата, что-то задумал. Не обратил на него внимания и что-то усердно пишущий в приёмной Адъютант.
- Ягудин? Вы? Вы, что здесь делаете? - удивленно, выгнув брови, спросил гауптштурмфюрер Хартман. – А где Юзовский?
- А нет больше Юзовского, господин Хартман. Как-то, недавно, он заявил, что долго ждал светлого дня, когда ваши орды окажутся здесь. Сегодняшний светлый день стал для него последним и темным. Я его убил. Убью и вас, Хартман. Убью, и рука не дрогнет. Он открыл коробку. И вытащил старинный пистолет. Это вам подарок, Хартман. От цесаревича Алексея, от меня лично, от моей вероломно загубленной жены, от моего ни в чем не повинного народа.
Он видел, как Хартман бледнеет, медленно опускается на стул. Рука его потянулась к кобуре.
- Не надо, гауптштурмфюрер. Не успеете. Я отличный стрелок. Встаньте! Посмотрите смерти в глаза! Страшно? Им тоже было страшно. Вы, Хартман, не солдат. Вы убийца и палач! Оглушительно грохнули два выстрела подряд. Стволы пистолета раздуло. Обе пули угодили Хартману в лицо.
Через неделю, избитый до неузнаваемости, Яков Львович Евреинов-Ягудин, был публично казнен на базарной площади.
Уважаемые читатели! Не забудьте поставить лайк, прочитав рассказ.
Будем рады новым читателям.
Возможно этот рассказ Вы не читали.
