Глава 91
– Я уже как-то сказала вам, господа следователи, что ничего говорить без адвоката не буду, – заявляю с самого начала, чтобы у этих двоих не возникло крошечной надежды на мою чрезмерную откровенность.
– Зачем вам адвокат, Эллина Родионовна? – немного язвительно интересуется Яровая. – Вы разве считаете себя в чём-то виноватой?
– Нет, но беседовать с вами без присутствия адвоката…
– Доктор Печерская, мы пришли вам помочь, – неожиданно перебивает Багрицкий. – Вы ведь уже были в полиции и давали пояснения по поводу поддельных рецептов, верно?
– Да.
– И вас, насколько нам известно, сопровождал полковник в отставке Дорофеев.
– Да, но откуда вы…
– Работа такая, – улыбается Яровая.
– Вам не о чем беспокоиться, – говорит капитан, тоже растянув губы в улыбке и тем заставив меня насторожиться ещё больше. Когда акула раскрывает свою зубастую пасть, некоторым тоже может наивно показаться, будто она радуется. Хотя вполне возможно: перспективе вас сожрать.
– Тогда я сделаю один звонок, чтобы убедиться в этом, – предупреждаю обоих.
– Пожалуйста, – пожимает плечами Яровая с видом: мол, я ничего иного от неё и не ожидала.
«Да пусть думает, что хочет», – решаю, звоню, и Алексей Иванович меня успокаивает. Говорит, что всё хорошо, против меня у полиции ничего нет, я могу спокойно общаться со следователями. Благодарю его и возвращаюсь к гостям. Оказывается, они в самом деле приехали, чтобы найти того, кто выстроил криминальную цепочку. Сначала поддельные бланки, потом покупка наркосодержащих препаратов, далее их перепродажа.
– Тот, кто стоит у самого истока всей этой истории, находится здесь, – говорит Багрицкий.
– Но разве эта история не закончена?
– Вы удивитесь, но нет. Вот, посмотрите, – он протягивает мне бланк, и я бледнею. На нём моя личная (помимо двух других) печать!
– Подождите. Но как такое возможно? Я ведь после того случая заказала новую, – открываю ящик стола, показываю. – Вот, она со мной. Постойте. А что насчёт графологической экспертизы?
– Она показала, что ваша подпись подделана. Довольно искусно. Графологи уверены, что старалась женщина.
Я мотаю головой. Ничего не понимаю.
– Подпись ладно: один раз научились и подделывают. Но… То есть, получается, кто-то снова украл мою печать? Но ведь она здесь!
– Достаточно было взять её один раз, чтобы нашлёпать на бланках, а потом вернуть, – предполагает Яровая. – Вспоминайте, кто мог забраться в ваш кабинет. У кого ещё есть ключ?
– У меня. Но вечером я сдаю его на вахту. А там уже кто угодно мог взять. Сами видите, – развожу руками, – у меня тут ничего ценного. Сейфа нет, ноутбук старенький, а журналы и книги… Ну кому они теперь нужны.
– Да, небогато живёте, – усмехается Яровая. Но, поймав строгий взгляд капитана, становится серьёзной.
– Может быть, проверим камеры видеонаблюдения? – спрашивает Багрицкий.
– Ящик с ключами висит в регистратуре. Им пользуются сотни раз в день.
– А журнал выдачи ключей?
Машу рукой.
– Пробовали. Бесполезно. У нас иногда такая суматоха, так что на эту идею махнули рукой.
Следователи молчат, я тоже.
– Скажите, доктор Печерская, каковы юридические последствия при утере именной печати врача? – интересуется Яровая.
– Насколько я помню, сначала мне обратиться в полицию и написать заявление об утере. Указать реестровый номер печати, мои данные. Также приложить копию какого-нибудь документы, где есть оттиск. Далее получить справку по факту обращения. Опубликовать объявление, – рассказываю.
– Что ж, тогда поступим следующим образом, – говорит Багрицкий и рассказывает план действий.
Через полчаса следователи уходят, и я пью две чашки чая подряд, чтобы успокоиться. Только после этого возвращаюсь к работе. Иду в регистратуру, беру карточку, но меня отвлекает тот парень, Саша, который признался в своей другой ориентации.
– Я сказал ему, – признаётся он. – Сказал отцу, что у меня ВИЧ.
– Молодец.
– Он выгнал меня из дома, – кисло улыбается парень.
– Наверное, ему нужно время, чтобы осознать это.
– Он больше не считает меня своим сыном.
– Мне очень жаль, – говорю совершенно искренне.
– Зато теперь он знает правду, – пожимает Саша плечами. – Хочет спрятаться от неё? Тогда чёрт с ним, – разворачивается и, понурившись уходит.
Но думать об этом некогда: ждут дела. Спешу сообщить художнику Марку, что место в наркологии ему придётся подождать несколько дней.
– Надо было забронировать заранее? – усмехается он.
– Я могу вас записать на амбулаторное лечение.
– Не стоит, – говорит парень, продолжая одеваться.
– Марк, вам надо лечиться!
– Мне нужна нормальная работа, – отвечает он. – Я видел, как вы тут носитесь каждый день. Врачи, сёстры, санитарки, даже полицейские. Все делают что-то нужное: помогают людям, спасают жизни. А я ем краску.
– Давайте я договорюсь, с вами побеседуют, – предлагаю, но бесполезно.
– Я сумею взять себя в руки без психиатра, – заявляет Марк, прощается и уходит.
– Эллина Родионовна, может, вы с ней поговорите? – подходит Ирина Маркова.
– С кем? – спрашиваю медсестру.
– С той девушкой, Кирой. Которая с ожогами, старшеклассница. Сидит и плачет, плачет. Я уж и так пыталась её успокоить, и сяк. Бесполезно.
– Хорошо, вызову к ней психиатра.
– Спасибо!
Делаю звонок, и доктор Вистингаузен сообщает, что прибудет через десять минут. Сама же иду проверить, как там моя беременная подопечная. Захожу в палату… там пусто. Иду опрашивать медперсонал, предчувствуя неладное.
– Кажется, она ушла, – говорит Катя Скворцова.
– Я же устроила её в наркологию… – произношу растерянно.
Поиски ничего не дают.
– Эллина Родионовна, – вижу Вистингаузена, он стоит в коридоре.
– Слушаю?
– Желательно ваше присутствие при нашей беседе с той девушкой, Кирой. Она несовершеннолетняя, а вы – заведующая отделением.
Хмурюсь, не находя логики.
– Вы что, боитесь оставаться с ней один на один? – спрашиваю, кажется догадавшись.
Вистингаузен отводит глаза и вздыхает.
– Понимаете, сейчас такие времена…
– Хорошо, идёмте.
Вскоре психиатр уже спрашивает Киру, что случилось. Она перестала плакать, сидит с опухшими носом и глазами.
– Приходил хирург и сказал, что я пойду пятнами, – говорит плаксиво.
– Новая кожа чувствительна к ультрафиолету, так что придётся беречься от солнца, – говорит психиатр.
– Значит, летом не позагораю.
– Кожа станет здоровее. Ты будешь выглядеть моложе. Со временем это пригодится, уж поверь, – улыбается Олег Михайлович.
– А волосы? – интересуется Кира.
– Возможно, поначалу они будут расти не так равномерно, но потом всё восстановится.
– Скоро?
– Они быстро у тебя растут?
– Нет.
– Тогда, наверное, придётся поносить парик, – продолжает говорить Вистингаузен. Слушая его, я поневоле так успокаиваюсь, что едва не засыпаю, стоят в сторонке.
– Парик?
– Можешь стать блондинкой. Мы, мужчины, их очень любим.
Кира начинает улыбаться.
– Главное – немножко потерпеть, – убаюкивающим мягким голосом произносит психиатр. – Будут ещё вопросы, зови меня. Ладно?
– Спасибо!
Мы выходим.
– Вы профи! – восхищённо говорю Вистингаузену.
– Ну что вы, Эллина Родионовна, – скромно улыбается он.
Из-за угла, испугав меня, выныривает Вежновец.
– Ах, вот вы где! – заявляет ядовито. – Доктор Смерть!
– Что это значит?
– Ну, как же! Ведь это из-за вас в реанимацию угодил отец одного из школьников.
– Он, между прочим, сам напал на меня, и тому есть свидетели.
– В любом случае, доктор Печерская. Вы должны лечить людей, а не калечить.
– Что вам от меня нужно?
– Для начала, извинитесь перед мужчиной и его родными, – требует Вежновец.
– Хорошо. Всё? – иду дальше, но эта пиявка шагает следом.
– Не я устроил эту историю, Эллина! – продолжает главврач бухтеть мне в спину. – Я, конечно, постараюсь смягчить удар, насколько смогу, но ничего не обещаю. Его родственники пойдут на нас войной. Понадобится жертвенный агнец. Никто не годится на эту роль лучше, чем вы.
Останавливаюсь. Смотрю на Вежновца, вспоминаются слова из сказки Леонида Филатова: «Ты у нас такой дурак по субботам, али как?»
– Да, вот ещё что. Немедленно выпишите свою диарейную старуху. VIP-палата не для неё! – заявляет мне, и от таких слов я сдерживаюсь, чтобы не влепить ему пощёчину.
– Вы хотя бы знаете, кто эта женщина?! – спрашиваю, сдерживая ярость.
– А мне на-пле-вать! – бросает в лицо Вежновец.
– Да вы… да…
Но он даже слушать не желает. Разворачивается и уходит, постукивая высокими каблучками. Да-да, чтобы компенсировать свой низкий рост, Иван Валерьевич пытается таким нехитрым способом казаться выше.
Конечно, я не собираюсь выполнять его требование. Но иду к Изабелле Арнольдовне. Люди в таком возрасте нуждаются в постоянном внимании и уходе. Это создаёт для меня дополнительные сложности, но стараться ради такого человека – это веление души. Захожу, и сразу ахаю: в палате дым столбом, а сама Копельсон-Дворжецкая лежит на кровати и курит.
– Изабелла Арнольдовна! Вы что делаете?! – кричу и бросаюсь открывать окно, хоть на улице мороз и снег. – Сейчас пожарная сигнализация сработает!
– Не сработает, – хмыкает она, делая глубокую затяжку.
– Почем… – смотрю наверх и понимаю: на датчик кто-то натянул латексную перчатку. Она свисает с потолка, будто кто-то просунул руку через перекрытие между этажами. – Кто это сделал? – спрашиваю строго.
– Милочка, – вверх летит густая струя дыма, но дышать становится легче: в палату широким потоком влетает свежий воздух, – что вы так, в самом деле, нервничаете. Знаете, в старые годы был такой анекдот. Одна престарелая профурсетка пьёт коньяк, а две молодые её спрашивают: «Как вам удалось так превосходно сохраниться после столь изрядного количества мужчин?» Она им отвечает: «Барышни! Никогда не суетитесь под клиентом!»
Копельсон-Дворжецкая смеётся. Я просто улыбаюсь. Юмор у неё, конечно, на грани фола.
– Погодите, как! – она вдруг бросает на меня строгий взгляд. – Кажется, я знаю, зачем вы пожаловали!
– Спросить, как…
– С моей ж…й всё в порядке, – перебивает Изабелла Арнольдовна. – Клапан снова работает, как часы. Правда, то отстаёт, то иногда торопится, но я всю жизнь такая. Но вы здесь совсем по другому поводу, – она прищуривается и вдруг восклицает. – Поняла! Тот мелкий гадёныш решил меня выписать?
Коротко киваю.
– Прекрасно! Боже мой! – она всплёскивает руками, глядя в потолок. – Какое счастье! Бенефис! – встаёт и, быстро потушив сигарету (кинула в чашку с водой) начинает одеваться.
– Простите, вы куда? – спрашиваю ошеломлённо.
– Навестить моего лучшего друга, – усмехается Народная артистка СССР.
– Какого? Вас рано выписывать… – пытаюсь её урезонить.
– Вашего главврача, – отвечает она и хитро мне подмигивает. – Ну что, Элли, готовы увидеть спектакль?
– Изабелла Арнольдовна, может, не надо? – робко спрашиваю.
– Ну ладно, – отвечает она, резко остановившись. – ты права. Надо подготовиться. Что же за спектакль без костюмов! – берёт телефон, звонит кому-то. – Лиза? Да, я. Дружочек, будь любезна, радость моя, привези мне в больницу тот костюм. Да-да, в котором ходила в кремль. И похоронные принадлежности не забудь! Да, все. Что значит в коробочках? Так прикрепи! Как, как… каком кверху! Фото посмотри и сделай в точности.
Народная артистка СССР убирает телефон.
– Вот же дура! – говорит в сердцах. – Но люблю её. Столько лет вместе.
Догадываюсь: это она про свою домработницу, Елизавету.
– Похоронные принадлежности? – спрашиваю, пребывая в лёгком шоке.
– Ну да. Ордена с медалями, – хмыкает Изабелла Арнольдовна. – Их так ещё Фая Раневская называла. Мне понравилось.
– Что ж, жду приглашения на спектакль, – говорю пациентке и удаляюсь.
– Завтра устрою. Сегодня поздно уже.
В конце рабочей смены иду на парковку. Вижу: там бродит растерянный Кузнецов.
– Трофим Владимирович! – зову его.
– Привет, Элли.
– Всё в порядке?
– Похоже, у меня угнали машину.
– Что?!
– Я всегда запираю её. Может, забыл. Не знаю, – возмущается он. – Я утром так спешил!
– Вы не уверены, что ошиблись стороной? У нас есть восточная и южная парковки, – говорю ему.
– Что?
– Вы поставили её точно здесь, на этой стороне?
– Да, я всегда ставлю здесь, на южной, чтобы не воевать за место, – говорит коллега.
– А эта восточная.
Кузнецов осматривается и улыбается.
– Вот старый лопух! Да их не отличишь одну от другой. Да я бы и голову забыл, не будь она приделана.
– Вам помочь найти машину?
– Нет, спасибо, что ты! До завтра.
Возвращаюсь к машине. Вижу, как Трофим Владимирович снова растерянно смотрит вокруг. Потом, будто вспомнив, куда идти, начинает движение.
Это его поведение мне кажется немного странным. Но, с другой стороны, кто из нас, глубоко задумавшись о чём-то, не делал разные глупости? Я недавно, так замотавшись с Олюшкой в выходной день, долго не могла найти свой телефон. Пока не услышала странное жужжание из холодильника. Там он и оказался, но как попал? Зачем туда его положила?
– Элли! – напротив останавливается машина, выходит Гранин.
«Только тебя тут не хватало», – думаю недовольно.
– Слышал, Вежновец тебя атаковал из-за народной артистки СССР? – спрашивает с лёгкой улыбкой. – Могу помочь.
«Ну да, конечно, а когда-то ты сам с ней крепко столкнулся», – вспоминаю и отказываюсь:
– Спасибо, сами справимся.
– Как скажешь.
– Помоги лучше в другом, – вдруг приходит на ум одна мысль.
– Да? – спрашивает с готовностью.
– Поинтересуйся, кто отец двойняшек Ольги Тихонькой. Только, чур: её не спрашивать!
– Зачем тебе?
– Просто женское любопытство.
– Как же я…
– Ну ты же предлагал помощь, – перерываю его. – Вот и подумай. Пока.
Сажусь и уезжаю. В отражении зеркала Гранин стоит и чешет в затылке.