3 часть.
Семья гончара Еремея росла и обустраивалась – уже больше десятка жилых домов стояло в этом конце деревни. Деревенские жители новому проулку и название свое дали, и не одно, а два: то ли Еремеево, то ли Гончарово.
Чиновники, составлявшие ревизские сказки, в бумагах даже запутались: одних из семейства Еремея записали как Еремеевых, а других - как Гончаровых. Правда, глава рода вовремя спохватился (а может, и подсказал кто) – Гончаровым придется ведь налоги и подати платить, только Еремеевы по царскому указу были освобождены когда-то от всего этого.
И пришлось тогда дьяков и писарей хорошо угостить, чтобы они спьяну подмахнули наскоро составленную грамоту, что Гончаровы и Еремеевы «суть одни и посему денежных препятствий им чинить не моги». Так дело и уладили.
Побывал гончар еще раз и в селе Михайловском с товаром на ярмарке.
- А что Тюрин ваш по-прежнему озорует? – спросил Еремей знакомого бочара, вспомнив понесенный урон от рыжего лихача.
- Озоровал, - ответил торговец бочонками. – Тут цельная история с ним приключилась. Разгорячил он свою кобылу и пустил ее на саму площадь – аж до третьего ряда товаров, опрокидывая все, они доскакали. Ну, Яшку Тюрю мужики скрутили и повели куда подальше ребра ему пересчитывать. Лошадь выпрягли, сани вытащили.
- Зло-то он кому учинил?
- А вот как раз и суть истории. Мужики и бабы тут из соседнего уезда, из какой-то деревушки Гулины, торговали солеными огурцами. Они тогда впервые сюда приехали. Так вот кадушка у них от удара санями лопнула, огурцы высыпались. Похохатывая, людишки пробовать огурцы стали, и оказалось: огурчики прямо такие расчудесные! Мигом все у них раскупили. Эти гулинские каждый год теперь к нам торговать приезжают. Вон они там, ближе к церкви, останавливаются.
- Надо сходить, попробовать эти огурчики, - улыбнулся Еремей, вспомнив, как оживилась его торговля после озорства Яшки Тюрина.
- Погодь. Я не все еще рассказал. Бабка с ними тогда была, Вассой ее звали. Она взяла тюринскую лошадь под уздцы, подула в ее ноздри, пошептала ей что-то в ухо. И вот пришел Тюря с разбитой мордой, запряг кобылу и как ее ни понукал, как кнутом ни крутил, лошадь шла только шагом и с тех пор, говорят, ни разу не переходила ни на галоп, ни на рысь. Так и ходит, не торопясь, а Яшка Тюрин на ярмарку больше не приезжает, - с явным сожалением закончил бочар свою историю. Горшочки-то у тебя нынче почем?
- Недорого. Вон с Иваном торгуйся.
Сам мастер в село приехал совершенно с другой целью, он хотел встретиться с отцом Иоанном, настоятелем Михайловского храма. Появилась мыслишка у Еремея - вознамерился он построить в родной деревне хотя бы часовенку, где можно было бы поставить в трудную или, наоборот, счастливую минуту, в праздник какой, свечку и на святую икону перекреститься.
- Нет, - возразил отец Иоанн, старенький священник, доброжелательно выслушав Еремея. - Богу угоднее будет, если вы поставите церковь, дабы можно было венчать, детишек крестить, отпевать усопших. Храм поставите – возлюбит вас Господь и пастыря вам даст, пришлет батюшку. Иди, сын мой, крепко обо всем подумай и побольше уповай на милость Божию!
Многое поменялось в жизни старого гончара Еремея. «Гончаровы» во главе с Саввой по-прежнему занимались глиняной утварью, а вот «Еремеевы» вначале наладили выпуск черепицы, глиняной плитки на крышу, а потом освоили выпуск кирпичей, на внутренней стороне которых было четко обозначено «Еремеевъ». Очень нужны были в каждой деревне прочные кирпичи, их сразу же раскупали, еще заказывали, потому что времена менялись, пора было отказываться от глинобитных печей и мастерить их не из сырой глины, а из звонкого теплого кирпича.
Сам же гончар готовился приступить к строительству новой церкви, только не решался, с чего и как начать. Помогло одно необыкновенное, чудесное происшествие – через деревню проезжал новый губернатор, генерал, совсем молодой человек. Он познакомился с производством гончара, один расписной кувшин попросил себе на память и долго беседовал со старым мастером:
- Пора тебе, Еремей Иванович, переходить в купеческое сословие. Да, да! И мошной за это придется потрясти, и налоги станешь платить! А как же! Большие перемены начались у нас в России. Надо дороги обустраивать, акушерские пункты открывать в деревнях, чтобы бабы не в поле и не в закоптелых банях детишек рожали. Училища строить станем: пришло время нам из темноты и невежества выбираться!
Ты, Еремей Иванович, не унывай! Все эти подряды на строительство тебе же и достанутся, а на все это государством отпущены немалые средства. Не думай, что на одни подати Россию будем поднимать. Так что еще в хорошей прибыли окажешься.
А с церковью я помогу. Пришлю знающих людей, этим же летом и начинайте! С Богом!
Жители деревни все же поскупились и под будущий храм отвели не очень удобные земли - глиняный бугор, но прибывшие мастера, наоборот, одобрили отведенный участок: грунт плотный и издалека будут видны православные кресты.
Губернские специалисты сделали расчеты, а организацию строительства взяли на себя сыновья Еремея Иван и Антон.
Через несколько лет вместо небольшой деревушки на реке Троянке стояло село Троицкое. Церковь, церковно-приходское двухклассное училище, своя «больничка», дороги с прочными мостами. Ко всему этому приложили руки и старания Еремеевы и Гончаровы.
Сам Еремей, совсем уже старенький, похоронив жену Дарью, отошел от всего этого. Семьей своей он был доволен. Правда, ему стали в последнее время нашептывать, что его сын Иван начал попивать. Пришел отец как-то проведать Ивана, а тот, действительно, не просто хмельной, а видно, что давно пьет. Глянул Иван на отца и гордо заявил:
- Мы, купцы, по указу самого царя, государя нашего, имеем право на отпуск по причине душевной болезни! Вот так-то, папаша!
Схватил «папаша» со стола чашку глиняную с солеными огурцами, хотел разбить ее о голову пьяного сыночка, поучить его … и не смог: уронил чашку, зашатался и едва не упал. Подскочил Иван, схватил отца, посадил на лавку:
- Тятенька! Тятенька! Эй, люди! Кто там есть?! Папенька! В рот не возьму эту заразу! Возгордился! Прости за ради Христа!
Кричал Иван, а у самого слезы бежали по щекам и по седой уже бороде.
Все-таки после удара немножко оправился Еремей. Через какое-то время, опираясь на палочку, начал вновь ходить, только речь изменилась, говорил медленно и с большим трудом.
Каждый вечер он стал ходить на излюбленное место – тот самый мостик через речку, похожую на ручеек. Помнил, как нес на руках Савва по этому мосту невесту Танюшку. Были тогда все молоды и счастливы.
Когда-то этот мостик в деревне называли Гремячий мост. Он был выложен бревнами, лежащими поперек дороги, и, действительно, гремел, когда по нему проезжали на телеге. Стучали колеса, в телеге подпрыгивало все, что в ней лежало. Но потом, это Савва постарался, на бревна сверху, вторым слоем вдоль наколотили гладкие плахи, ездили по новому настилу теперь тихо, без грохота. И опять же благодаря Савве мост получил другое название, сначала в шутку, а потом и всерьез стали говорить – Калинов мост. И больше того, перед венчанием свадебные поезда обязательно проезжали по этому мосту. Родственники и гости молодых с песнями, с гармошками ехали в наряженных телегах или зимой в санях, но жених должен был, заплатив выкуп тем, кто мост якобы охранял, невесту нести на руках.
Был конец июня. Вечером остро пахло начавшими вызревать травами и разросшейся по берегам дикой смородиной. А вокруг - белое кипение цветущей калины.
Еремей стоял на середине моста, облокотившись на перила, смотрел на голубые купола виднеющейся церкви. И вдруг он увидел, что по мосту к нему идет … его дочь Мария!
- Машенька! – воскликнул старик ровным, чистым голосом. – Как же я рад, доченька, вновь увидеть тебя!
Еремей плакал, обнимая свою дочь, и несколько раз поцеловал ее лицо.
- Тятенька! Родненький ты мой! – шептала ему Мария. – Не плачь! Все будет хорошо! Идем со мной! Ты держи мою руку и не отпускай ее! И смотри только на меня!
Старик все-таки провел взглядом перед собой и ничего не узнал. Мост был другим, узеньким, непрочным! Внизу текла раскаленная масса, жар и смрад исходили от огненной реки!
- Нет, нет! – Маша крепко обхватила его одной рукой. – Не бойся! Я с тобой! Мы пройдем этот мостик! Потом я проведу тебя через мрак и холод царства Чернобога, никому не отдам! А ТАМ тебя ждет твоя Дашенька, вторая моя маменька. Это она тебя позвала к себе, соскучилась. Теперь вы будете с ней рядышком всегда, вечно! Идем, Еремей Иванович! Пора!
И все-таки старик успел бросить взгляд и в сторону родного села. Увидел, как солнышко осветило последним лучом дорогу, церковь, поле и нырнуло за черный горизонт.
- Ничего! Утром солнце вновь …
(Щеглов Владимир, Николаева Эльвира).
