Глава 2
13 лет назад
Полина
Средняя школа. 11 «А». Класс, перемена. Сижу одна за партой, слушаю музыку. В наушниках гремит скандинавский рок: моя любимая A-ha исполняет «The Bandstand». Это единственное, что не позволяет мне сойти здесь с ума. Так всё достало! Но особенно училка. Математичка Наталья Викторовна Шевелькова. Ох, как же я её ненавижу! И стоило помянуть чёрта, как вот он. Подходит. Встаёт напротив, смотрит презрительно и бросает, едва шевеля своими сухими узкими губёнками:
– Сними!
Бросаю на неё тяжёлый взгляд. Ей явно не нравится, что я в наушниках. С какой это радости должна отказываться от музыки? Перемена. Имею право.
– Не хочешь? – едко интересуется она.
Отвожу глаза. Пусть хоть лопнет от злости.
– Вот зараза такая! – внезапно вскрикивает она, вкидывает классный журнал и начинает лупить меня по голове. Да так сильно, что наушники вылетают из ушей, плеер из рук, а сама я со стула и бухаюсь на пол. Остальные, кто есть в классе, испуганно молчат. Никто даже не пытается меня защитить или снять происходящее на телефон. Тому есть причины.
– Ты что устроила? – орёт она. – Кто разрешил музыку в моём классе?!
Оборачиваюсь и одариваю её не менее «приветливым» взглядом. Почему она себе позволяет такое, ведь другую бы за такое уволили в тот же день. Всё просто: Шепелькова – блатная. Она родная сестра директрисы, а их старший брат вовсе – районный прокурор, дядя – глава районной администрации. Словом, та ещё семейка, чёрт бы их побрал.
– Чего уставилась? – рявкает она и снова шлёпает журналом по левому плечу. – Это тебе мой последний подарок. Я бы с удовольствием тебя выбросила отсюда, но подумала о твоём отце, который пашет день и ночь ради такого ничтожества, как ты. Потому оставлю всё, как есть. Свободна!
Облегчённо выдыхаю. Эта гадина только что сама едва не схлопотала. Но я сдерживаюсь. Тому несколько причин. Основные: я обещала своему отцу продолжить учёбу, как бы ни было тяжко, а кроме того, мне нужен аттестат. Хочу поступить в медицинский. Это моя мечта – быть доктором. Стоя на коленях, собираю в кучу обломки плеера и вывалившиеся батарейки, наушники. Поднимаюсь и делаю шаг к выходу, пнув от бурлящей внутри ярости ни в чём не повинный стул.
– Стоять! – тявкает Шепелькова.
Замираю.
– Даже спасибо за науку не скажешь? – ядовито интересуется мне в спину.
Разворачиваюсь и выговариваю, глядя ей в глаза:
– Живите счастливо прямо до вашей скорой кончины!
– Ах ты паршивка! – она замахивается с явным намерением влепить мне пощёчину.
Всё, довольно! Перехватываю её руку около запястья и говорю:
– Я здесь больше не учусь.
– Гарантирую: через год ты окажешься за решёткой, – шипит Наталья Викторовна.
Отталкиваю её руку.
– Всё равно будьте по ночам осторожнее. Здоровье здоровьем, но несчастный случай может поджидать за любым углом.
– Дьяволица! – бросает Шепелькова мне в лицо.
Разворачиваюсь и ухожу. Шагаю по коридору, окружённая привычным шумом множества голосов. В вестибюле стоит папа. Видя меня, поднимает брови: удивлён, почему сейчас. Я сама же ему сказала, чтобы забрал меня после третьей пары. Но ведь и сам приехал раньше. Когда молча прохожу мимо, кажется, обо всём догадывается.
Когда пересекаем двор и выходим на улицу, я иду мимо его грузовой «Газели».
– В машину не сядешь? – спрашивает отец.
– Сам езжай.
– Садись.
– Я же сказала: уезжай.
– Сколько ещё ты будешь так жить? Сколько ещё я буду за тобой приглядывать, как за маленькой? – ворчит родитель.
– Окружающие считают, что ты хороший отец, – отвечаю ему, останавливаясь.
Папа прищуривается. «В чём подвох?» – читается в его взгляде.
– Ну, как же. Объясняешься с учителями и умоляешь оставить такую, как я. Думаешь, хорошо тебе удаётся образцового папашу играть?
Это риторический вопрос. Мне ответ не нужен, потому просто ухожу. Правда, далеко прошагать не удаётся. Иначе пришлось бы идти почти пять километров – мы живём на самой окраине Питера. Отец останавливает грузовик рядом, и я, проглотив гордость, сажусь рядом. Пока едем, открываю окно и, закрыв глаза, глубоко вдыхаю холодный мартовский воздух. Почти сразу же стекло закрывается. Снова жму на кнопку, заставляя его опуститься. Папа повторяет своё движение.
– Как ты собираешься жить дальше? – спрашивает меня, щурясь от солнца.
– Как-нибудь, – отвечаю, вставляя наушники. Достаю плеер, пытаюсь его реанимировать, давая понять, что в беседе не заинтересована.
– Я, между прочим, пытаюсь быть хорошим отцом и хочу поговорить с тобой.
Ура! Плеер ожил! В ушах снова начинает греметь рок. Я качаю головой в такт.
Не проходит и минуты, как «Газель» съезжает на обочину, останавливается. Отец почти срывает ручник, потом хватает провода и вырывает наушники. Да что ж такое с ними со всеми?!
Измученно вздыхаю. Смотрю на отца.
– На что уставилась? – интересуется он грубо. – Глаза свои вылупила! – и резко и коротко отвешивает мне подзатыльник.
– Ай! – вскрикиваю, потирая ударенное место.
– Ты хоть знаешь, дрянь, сколько доставляешь всем проблем?! – орёт он, и теперь мне приходится держать ладони на затылке, поскольку удары сыплются горохом.
В какой-то момент убираю руки. Поворачиваю голову к отцу.
– Знаешь, ты… – он делает замах, но когда наши взгляды встречаются, замирает с поднятой рукой.
– Тогда просто убей меня, – говорю ему, стараясь вложить в эти слова как можно больше равнодушия. – Убей, как убил маму! – перехожу на крик. – Избавишься от меня, приберёшь за собой и заживёшь новой жизнью! – ору, наплевав на возможность быть избитой ещё сильнее.
– Почему ты даже не плачешь? – спрашивает тихо отец, всё так и сидя с поднятой правой рукой.
– Потому что внутри я уже мертва, – отвечаю ему. Дальше хватаю наушники, вставляю и жму на кнопку. «Только включись!» – требую от гаджета. Тот послушно срабатывает. Мою голову, переполненную эмоциями, заполняет умиротворяющая «холодная» скандинавская музыка.
Едем долго, я в какой-то момент начинаю дремать, хотя по-прежнему мозг насыщен мелодиями. Просыпаясь, узнаю это место. Только…
– Это же бабушкин дом, – говорю отцу.
Он молча выбирается из машины. Отстёгиваюсь и спешу за ним. Обойдя грузовик, вижу, как папаша выкладывает мои вещи прямо на асфальт. Стоп, так он всё знал заранее?! И вот почему привёз меня сюда?! На тротуаре оказываются мой рюкзак, спортивная сумка, несколько пакетов. Старательно к делу подошёл.
– И что я буду делать в таком захолустье?! – спрашиваю его нервно.
– Это конец для нас обоих, – отвечает отец.
– День, когда та женщина пришла в нашу квартиру, и стал концом, – бросаю резко.
– Она не «та женщина», она – твоя мать! – не менее жёстко и громко, наплевав на тишину села, отвечает отец. – Поэтому тебя и боится!
Усмехаюсь в ответ. Надо же! Вот бы не подумала, что меня можно бояться.
Отец садится в грузовик. На дорогу летит конверт. Глядя прямо перед собой, он произносит:
– Больше мне не звони.
Заводит двигатель и трогается с места. Я, не в силах выдержать напряжения момента, кидаюсь следом.
– Думаешь, сможешь от меня так запросто откупиться?! – кричу вслед. – Я тебе не позволю! Да чтоб тебя! – швыряю конверт, а сама начинаю плакать.
Но быстро беру себя в руки. Привыкла. И, глядя на далёкие красные огоньки отцовского грузовика, говорю едва слышно:
– Я столько ждала… Всё думала: когда же ты меня бросишь? Похоже, сегодня тот самый день… Ма-ма… Мамочка-а-а… – дальше только слёзы сквозь прижатые к лицу пальцы.
Недолго длится и этот момент в моей стрёмной жизни. Сзади слышу шаркающие шаги.
– Что ты здесь делаешь? Почему не заходишь? – это голос бабушки.
Спешно утираю слёзы, шмыгаю носом. Не оборачиваясь, произношу, почти бурчу:
– Как раз собиралась зайти.
– А где отец? – спрашивает она.
– Уехал, – отвечаю коротко.
– Отличный поступок для того, у кого есть ребёнок!
Пока собираю вещи с дороги, бабушка поднимает конверт.
– Приехал сюда и уехал, не поздоровавшись с матерью и даже не поужинал. Какой пример он тебе подаёт? – ворчит она. – Вот же паршивец! – бросает в ту сторону, куда укатил мой папаша.
Подойдя ко мне, выхватывает самую большую сумку.
– Дай сюда!
– Не надо, я сама, – пытаюсь возражать.
– У меня сил побольше, – вредничает бабушка и, силой отобрав ещё и рюкзак, открывает калитку и идёт к дому. – Пошли, нечего тут торчать.
Дом у бабушки очень уютный. Три комнаты маленькие: зал чуть побольше, он же гостиная, ещё кухня в пристрое и две спаленки. Одна из них моя.
Потом сидим, я с удовольствием ем жареную картошку.
– Завтра пойдёшь в школу?
– Не хочу о ней говорить, – мотаю отрицательно головой, отвечая с набитым ртом.
– Школьники должны говорить о школе, – замечает бабушка. – Кстати, если ты снова натворишь дел…
– То ты меня выгонишь? – перебиваю её, бросая раздражённый взгляд. Даже перестаю жевать.
Бабушка хлопает глазами, думает, что ответить.
– Можешь не говорить, – продолжаю ужин. – Меня часто бросали. Не страшно. Привыкла уже.
– Хватит храбриться, – с укором произносит бабушка. – Никогда не слышала, что кто-нибудь говорил, будто привык быть брошенным. К такому привыкнуть нельзя.
Проглатываю и, глядя на пустую тарелку, произношу мягко:
– Бабуля, можно добавки?
– Нельзя, – отвечает она громко, но по глазам вижу: просто раздражена всей этой ситуацией. – Чего спрашиваешь? Просто скажи, что хочешь ещё.
Она встаёт и шагает к плите.
– Погода сейчас не ахти, – слышу её голос оттуда.
Возвращается со сковородкой, на которой маслянисто поблёскивают ломтики хорошо прожаренной, – как я люблю, с корочкой, – картошки. Ставит передо мной на деревянную доску.
– Я тебя не выгоню, что бы ты не натворила, – говорит мне. – Так что не болтай про «я уйду».
– Три года назад меня бы это тронуло, – продолжаю есть.
– Почему же с этой девчонкой всё так сложно? – рассуждает бабушка, пока возится на кухне. Вроде себе говорит, но и чтобы я слышала. – Даже если говоришь так со мной, то с другими не надо.
– Почему? – спрашиваю опять с набитым ртом, получается «пошему».
– Потому что ты говоришь, как потерянный ребёнок, – поясняет бабушка. – Люди будут смотреть на тебя свысока.
– Они и так свысока смотрят. А я уже и не против.
– Что в этом хорошего? Есть вещи, которые нужно прятать.
– Хуже будет, если меня поймают на том, что я скрываю. А если я сильная, никто на меня не наступит! – заявляю гордо.
– Твоя правда, – улыбается бабушка. – Но я предпочитаю протянуть руку, а не прятать её.
– Ты первая из взрослых, кто со мной согласился, – мне тоже становится чуть веселее.
– Да с кем же ты всё это время общалась? – удивляется она. Не дожидаясь ответа, продолжает. – Тебе нужно встретить правильного человека. Надеюсь, ты повстречаешь хорошего учителя.
«Ах, вот она о чём!» – догадываюсь, сначала решив, будто она про мужчину в общепринятом смысле. Ну, там… типа замуж, семья, дети и всё такое.
– А такие есть? – спрашиваю недоверчиво. – За 11 лет учёбы мне ни одного хорошего не попалось.
