Мы продолжаем наслаждаться увлекательным романом Джейн Эйр. Роман, в котором главными героинями выступают куклы.
Начало романа:
После завтрака мы с Адель удалились в библиотеку — мистер Рочестер отвёл ее для наших занятий.
Почти все книги стояли за стеклянными дверцами запертых шкафов, но один шкаф был не заперт, и в нем хранилось все, что было нужно для занятий с ребенком, а еще там стояли беллетристические книги стихи, биографии, путешествия, несколько романов и так далее. Наверное, он полагал, что гувернантке для собственного чтения ничего другого не требуется. Правду сказать, на первое время, в сравнении с Ловудом, где книги были редкостью, мне предлагался весьма богатый выбор и для пополнения знаний, и для развлечения. (...)
Моя ученица оказалась послушной, однако не очень старательной, так как не привыкла к каким бы то ни было обязательным занятиям. Я сочла, что будет неразумным сразу усадить ее за книги.
Поэтому я много с ней разговаривала, заставила немножко позаниматься, а когда настал полдень, позволила ей вернуться к няне, решив до обеда сделать несколько набросков для нее.
Когда я поднималась по лестнице за альбомом и карандашами, меня окликнула миссис Фэрфакс.
— Вижу, вы закончили утренние уроки? — донесся ее голос из открытой двери. Я направилась туда (...)
— В каком образцовом порядке вы содержите эти комнаты! — воскликнула я. — Ни пылинки, ни холщовых чехлов.
— Так как же, мисс Эйр! Хоть мистер Рочестер и редко сюда наезжает, но всегда без предупреждения, совсем неожиданно. А я заметила, что ему не нравится, когда все укутано и чуть он войдет в дом, как начинается суматоха. Вот я и подумала, что лучше держать комнаты наготове.
— Мистер Рочестер придирчив и взыскателен?
— Да нет, не очень. Но у него вкусы и привычки джентльмена, и он хочет, чтобы дом содержался как подобает.
— Он вам нравится? И другим тоже?
— О да! Рочестеров тут издавна уважают. Почти вс земля, которую вы отсюда видите, принадлежит им с незапамятных времен.
— Но если не касаться его земель, сам он вам нравится То есть как человека его здесь любят?
— Ну, мне он не может не нравиться, и, по-моему, фермеры, которые арендуют у него землю, считают его справедливым и щедрым, но они его редко видят.
— А особенности у него есть? Короче говоря, какой у него характер?
— А! Характер у него, думается, безупречный. Пожалуй, кое-какие странности ему свойственны. Он много путешествовал, повидал мир. Полагаю, он очень умен, но я-то с ним почти никогда не разговариваю.
— А в чем он странен?
— Не знаю. Так просто словами не опишешь, ничего особенно заметного, но чувствуешь это, когда говоришь с ним. Не всегда поймёшь, шутит он или серьёзен, доволен он или наоборот. Короче говоря, его трудно понимать, во всяком случае мне. Только это не важно, хозяин очень хороший.
Вот и все, что я узнала от миссис Фэрфакс о ее и моем патроне. Есть люди, словно бы не способные набросать характер или уловить и описать самое важное в других людях или предметах. Добрая старушка, видимо, принадлежала к этой категории. Мои вопросы вызывали у нее недоумение, а не подталкивали на откровенность. В ее глазах мистер Рочестер был мистером Рочестером, джентльменом, землевладельцем и только. Узнавать и выяснять что-либо сверх этого она не пыталась, и, видимо, ее удивило мое желание получить более точное представление о нем.
Когда мы покинули столовую, миссис Фэрфакс предложила показать мне дом, и следом за ней я поднималась и спускалась по лестницам, то и дело восхищаясь, так как все было отлично устроено и выглядело великолепно. (...)
— А куда вы теперь меня поведете, миссис Фэрфакс? — спросила я затем, так как она свернула в боковой коридор.
— На крышу. Хотите полюбоваться видом оттуда? — сказала она, уже направляясь к узкой лестнице. Следом за ней я поднялась на чердак, а затем по приставной лестнице и через люк мы выбрались на плоскую крышу. Теперь я оказалась на уровне колонии грачей и могла бы заглянуть в их гнезда. Перегнувшись через парапет, я разглядывала окрестности, раскинувшиеся далеко внизу, точно географическая карта. (...)
Ничто не ошеломляло воображения, но все радовало глаз. (...)
Миссис Фэрфакс задержалась, закрывая крышку люка, а я ощупью нашла выход с чердака и начала спускаться по узкой лестнице. Затем немного постояла у начала длинного коридора, разделявшего комнаты третьего этажа, — узкого, низкого и полутемного, лишь с одним оконцем в дальнем конце.
Два ряда черных плотно закрытых дверей придавали ему сходство с потайным ходом в замке Синей Бороды.
Я бесшумно пошла по нему, и вдруг мой слух поразили звуки, какие я меньше всего ожидала услышать здесь. чей-то смех. Это был странный смех, дробный, вымученный, невеселый. Я остановилась. Звуки оборвались. Но лишь на мгновение. Потом раздались снова и громче. (...)
— Миссис Фэрфакс! — позвала я, услышав, что она спускается по лестнице. — Вы слышали громкий смех? Kто это мог быть?
— Кто-нибудь из прислуги, — ответила она. — Возможно, Грейс Пул.
— Но вы его слышали? снова спросила я.
— Да, очень ясно. Я ее часто слышу: она шьет в одной из этих комнат. Иногда к ней заходит Лия, и вместе они бывает, очень шумят.
— Грейс! — воскликнула миссис Фэрфакс.
(...)
Ближайшая ко мне дверь отворилась, и оттуда вышла женщина лет тридцати — сорока, плотная, широкоплечая, рыжая, с суровым простым лицом (...)
— Слишком много шума, Грейс, — сказала миссис Фэрфакс. — Не забывайте, какие вам даны распоряжения.
Грейс молча сделала книксен и затворила дверь.
Разговор перешëл на Адель (...)
Обещание спокойной и деятельной жизни, залогом которой, казалось, стало мое первое безоблачное знакомство с Торнфилдом, не обмануло и при продолжении этого знакомства. Миссис Фэрфакс оказалась именно такой, какой выглядела: доброй, в меру умной женщиной с мирным характером и хорошей домоправительницей.
Моя ученица была бойкой девочкой, избалованной и иногда капризной.
Но так как ее поручили всецело моим заботам и никто не вмешивался в мои планы ее воспитания, то вскоре прежние выходки были забыты и она стала послушной и прилежной.
У нее не было ни блестящих способностей, ни оригинальности в характере, ни особой чувствительности или не по годам развитого вкуса словом, ничего, что хотя бы на дюйм приподнимало ее над обычным уровнем детей ее возраста, но не было и никаких особых недостатков или дурных наклонностей, которые бы поставили ее ниже него.
Она делала положенные успехи, питала ко мне живую, хотя, наверное, не очень глубокую привязанность и своей наивностью, веселой болтовней и стараниями заслужить похвалу вызвала у меня ответную симпатию, достаточную, чтобы нам обеим было приятно общество друг друга.
Мои слова, par parenthèse/Скажем в скобках (фр.), несомненно, сочтут весьма бездушными те, кто провозглашает торжественные доктрины об ангельской природе детей и почитает священной обязанностью их воспитателей относиться к ним с идолопоклонническим обожанием. Однако я пишу не для того чтобы льстить родительскому эгоизму, повторять ханжеские слащавости или подтверждать лицемерные выдумки но просто веду правдивый рассказ.
Я добросовестно заботилась о здоровье и образовании Адели, учила ее и испытывала теплое чувство к милой девчушке, точно так же как питала благодарность к миссис Фэрфакс за ее доброту и удовольствие от ее общества, пропорциональную ее расположению ко мне и заурядности ее ума и характера.
Пусть кто хочет порицает меня, если я добавлю, что порой, когда я в одиночестве прогуливалась по лесу, когда подходила к воротам и смотрела на дорогу или, воспользовавшись тем, что Адель играет с бонной, а миссис Фэрфакс варит варенье в кладовой, я поднималась по трем лестницам, откидывала крышку люка, выходила на крышу и смотрела на луга и холмы, на дальний горизонт,
что тогда во мне просыпалась жажда обладать зрением, которое проникло бы за эти пределы, достигло бы большого мира: городов и дальних краев, кипящих жизнью, о которых я только слышала, что тогда я мечтала приобрести побольше опыта, чем у меня было, встречаться с близкими мне по духу людьми, расширить круг моих знакомств, а не ограничиваться обществом тех, с кем судьба свела меня здесь.
Я ценила то хорошее, что было в миссис Фэрфакс, и то хорошее, что было в Адели, но я верила, что есть иное и лучшее, а веря, жаждала убедиться в этом воочию.
Кто станет винить меня? Несомненно, очень многие. И меня назовут излишне требовательной. Но что я могла? Стремление к переменам было заложено в моей натуре, иногда оно оборачивалось мучительным волнением, и тогда облегчение я находила, только расхаживая по коридору третьего этажа взад и вперед, в тишине, в безлюдье, позволяя моему внутреннему взору созерцать манящие видения, которые представали перед ним, — а их было множество, одно другого прельстительнее. Мое сердце возбуждалось ликующим чувством, которое и тревожило его, и ободряло.
Продолжение следует…
«Джейн Эйр», Бронте Ш., перевод И. Гуровой
Пока-пока.
