Что такое наука в современном пост-обществе? В обществе постмодерна, постиндустриализации, постсоциализации? Обществе, отрицающем наслаждение стационарными истинами, ускоряемом потреблением до предела желаний. В обществе, где все продумано, рассчитано, изобретено до нас, для нас и не нами? Кем, для кого и для чего она делается? Зададимся-ка этими популярно - ненаучными вопросами. С надеждой извлечь у них, у ученых, истину, веками ими аккумулируемую.
Делается ли она людьми-призраками, невзрачными изгоями, чьими спинами прикрывался нарождающийся порок азарта и разврата задних парт, и кого мы погоняли «ботаниками»? Наверное, да, а то кому же еще. Тогда получается, что мы, то есть масса, переложили это в руки слабовольных людей-одиночек, отодвигаемых естественным отбором на критическую периферию влияния. Смогут ли они, заподозренные нами в атрофии голосовых связок, громогласно заявить о своем открытии? Воспламенят ли эти, случайно высеченные гуманным образованием искры, влажный обывательский хворост жизни костром научной страсти? А может и не нужно поджигать, когда есть вечный огонь университетов и научно-исследовательских институтов, где слабый, готовый пропасть под хлестким порывом ненужности, а где и обжигающий глину непознанного в теоретически удобный сосуд на жирных углеводородных дровах? Когда жерло корпораций так манит магическим сиянием предоставляемых благ, куда лопата нужды забрасывает спрессованный побочный продукт жизнедеятельности «золотого миллиарда»? Там, в инстинктивной жажде синергии, они объединяются в группы, ложатся под станок заданности, которым обрубается сочная зелень, хрупко устремленная к светлому началу, выпрямляется нестройная мысль, дерзнувшая перешагнуть вооруженную границу стандарта, и шинкуется безжалостным резцом ровный строительный материал для удобного быта программистов станка. Их идеи, как главное средство производства, коммунистически обобществляются и растворяются в вибрации отбойных молотков научной бригады, вязнущей в твердых породах современных научных проблем.
Современная наука вообще склонна сбиваться в стаи, глобализироваться в гигантские международные конгломераты, проходя просекой социального генезиса людей, правда, основательно подзаросшей сорняками двадцатого века. От одиночек, семейных кланов, общин, племен к национальному государству, империи. От шамана-звездочета, гениальных полимыслитей и полипрактиков Возрождения, древнегреческих школ, европейских университетов, национальных научных обществ к международной кооперации. От колеса, теоремы Пифагора, катапульты, перспективы, силы тяготения, открытия Антарктиды, двигателя внутреннего сгорания, теории относительности к международной космической станции, европейской обсерватории и большому андронному коллаидру. Такие и им подобные, но менее масштабные в менее масштабных научных областях, центры притяжения, по сути стягивающие с периферии творческую энергию черные дыры, вращают вокруг себя систему светил-универститетов, испускающих в свою очередь свет на планетарные системы научных групп, возбуждая синтез статей как основы жизнедеятельности живых ученых организмов.
При взгляде на это с высоты обобщения и публицистической наглости, начинает казаться, что уже асимптотически исчерпывается предел роста научной кооперации на сухих дрожжах современности. Как исчерпался предел роста производительности процессора полупроводникового компьютера. Можно, конечно, преумножать (по примеру тех же процессоров) эти гигантские скопища, достигая определенной эффективности. Да и объект исследования явно не исчерпан. Но последний оптимист, верующий в экспоненциальный прогресс науки вместо мучительно долгого пологого скатывания к пределу, будет задушен бюрократической подушкой, темным сверхнормативным вечером, заманенным предательским зарплатным червем.
Империи увядают до полного разложения столь же неизбежно, сколь сама природная сущность Homo sapiens склонна сбиваться во все большие и большие стаи вплоть до империй с целью эффективного отвоевывания жизненных пространств. Уж не постигнет ли современные научные империи, породившие пирамиды мегаустановок, заиливание на дне разлившегося людского океана? Не ассимилирует ли в себе ее варварское цунами популяризации?
По крайней мере, пока все новые и новые издания его выплевываются гигантскими тиражами, на беленой финской бумаге и в цифровых китайских читалках, порождаясь на все новых и новых языках мира, капитализм будет испытывать потребность в поиске новых истин и будет класть на них коммерческий глаз заказа. Но что, если данная общественно-экономическая формация, истратившая навыки борьбы за экономику-самку с исчезновением рогатых и зубатых конкурентов, обрюзгнет из-за малой подвижности, состарится и утратит динамическую ориентацию? Кто будет вести за собой блеклые спецодежды, если цветки энтузиазма увянут во все более сухом климате множащегося населения, и научные атомы, т.е. люди, несущие элементарный заряд умственного потенциала, разбредутся по Вселенной проблем насущного характера и не будут в силах скрещиваться в молекулы знания, продуцируя новое вещество науки?
Из пучка этих вопросов, конечно, можно сплести трос достаточной прочности для укрепления расшатывающегося при штормовом ветре проблем колосса науки в одном предсказуемом современным знанием направлении. Но никто не знает, с какой стороны ожидать порывов завтра и послезавтра. Важнее понять, достаточной ли мощности отбойный молоток области научной организации, стоек ли к высоким температурам резец потребности в ней. Способно ли личностное и коллективное развитие современного нам человечества обеспечивать прогресс научного знания на всех гранях ее содержания. Или все это пессимистическая фантазия недальновидных людей, задумавших излить их в качестве статьи?
Возможно, наука (в классическом понимании фанатичного искания оазиса нового знания в песчаной пустыне обыденности) для человечества, осуществившего болезненные для него самого же индустриальную и информационную революции, утрачивает свою системообразующую роль наивысшей цели и наивысшего блага. Весь модерн зиждился на поклонении научному знанию как новой религии. Как хорошо отточенный на теоретическом наждаке скальпель ловкого хирурга, наука была ему необходима, чтобы скорее отсечь гноящиеся атавизмы, раздробить камни в органах, отводящих продукты расщепления старых заблуждений? Может, увеличение тем самым продолжительности жизни до природных пределов коррелирует с достижением пределов возможностей человеческого мозга аккумулировать знание? Нет больше необходимости в хирургическом вмешательстве, а если и есть, то только в приятном наркотическом забытьи наркоза, поэтому скальпель науки можно отложить и наслаждаться жизнью, насыщенной радостью потребления удовольствий, на которую работали поколения модерна. Попляшем-ка на костях. Да! И что?
