Предыдущая глава была в большей своей части посвящена рассказу о Великом походе китайских коммунистов. Пеший марш протяженностью в тысячи километров, проходивший в условиях интенсивного давления преследующих частей неприятеля, стал исключительно трудным испытанием для членов КПК и бойцов Красной армии. При тотальном дефиците вооружений, снаряжения и даже самых элементарных предметов быта, вынужденные действовать порой в чудовищно сложной и неподходящей для войсковых операций местности, китайские коммунисты доказали, что для умело руководимой, сплоченной и обладающей высоким боевым духом группы товарищей-единомышленников нет ничего невозможного. Неоднократно продемонстрировав во время Похода отвагу и стойкость на грани человеческих возможностей, китайские коммунисты добрались к исходу июня 1935 в район Сычуань-Сикан, где могли не опасаться новых атак со стороны войск Национального правительства. Тем не менее, по совокупности причин материального (нехватка продовольствия), организационного (невозможность пополнения рядов и угроза постепенной деградации структуры КПК), а главное политического характера руководство Компартии приняло решение о дальнейшем движении в северном направлении. Итоговой целью Похода должна была стать провинция Шэньси.
Она оказалась избрана поскольку отвечала определённому набору необходимых КПК условий. Отдалённая от крупнейших городских центров Поднебесной, где концентрировались подразделения НРА и гоминьдановская администрация, Шэньси всё же была куда более развитой и населенной по сравнению с западной Сычуанью, практически не испытавшей влияния индустриальной эпохи. Всё более значимым элементом в пропаганде Компартии становилась критика слабой и соглашательской позиции, занятой Чаном Кайши в отношении японской оккупации Маньчжурии и силовых действий Императорской армии на территории Китая в целом. На уровне риторики необходимостью сосредоточить усилия на борьбе против интервентов объяснялся весь Великий поход КПК как таковой. База в Шэньси, хотя и не соприкасающаяся с границами Маньчжоу-Го, позволяла Красной армии оказывать как минимум косвенное влияние на военно-политические расклады сформировавшегося японо-китайского фронтира, по-прежнему беспокойного, невзирая на заключенное сторонами в 1933 Перемирие Тангу. Наконец, пусть угроза нападения превосходящих сил врага в западной Сычуани была гораздо ниже, длительная задержка там объективно «выключала» КПК из общественной жизни Поднебесной - и это было для неё много опаснее разгрома на поле боя. Что же касается войск НРА, способных выступить против Советского района в Шэньси, то они оказались бы представлены соединениями Северо-Восточной армии недавно вернувшегося в страну и восстановленного на прежнем посту Чжана Сюэляна. Отношения Молодого маршала с центральной властью в Нанкине и персонально Чаном Кайши с 1932 года оставались весьма сложными. У Компартии имелись основания надеяться на то, что Чжан Сюэлян, как минимум, не станет проявлять в деле разгрома и истребления Красной армии особенного рвения.
Ввиду вышеизложенного, по настоянию Мао Цзэдуна и его сторонников Поход возобновился уже в августе 1935. Однако не следует думать, что у данного решения отсутствовали критики и оппоненты. В частности резко против столь быстрого продолжения марша после всего месячного перерыва вступал Чжан Готао.
Существуют различные оценки его деятельности и мотивов в описываемый период. Чжан Готао давно примкнул к КПК и имел в ней определённый вес. Так, в 1926 он был выбран секретарем Компартии в провинции Хубэй, а в 1928 вошёл в состав Политбюро. Тем не менее, по-настоящему значительным его влияние никогда не являлось. Между тем в силу стечения обстоятельств к середине лета 1935 именно под руководством Чжана Готао находилась львиная доля боеспособных соединений Красной армии. Главная колонна китайских коммунистов, стартовавшая из Центрального советского района в октябре 1934, понесла на своём пути тяжелые потери. Ко времени прибытия в район Сычуань-Сикан численность активных штыков в ней просела до 10 000 человек. В свою очередь 4-я армия, выступившая из Освобождённого района на стыке границ провинций Хубэй, Хэнань и Аньхой, сохранилась существенно лучше. На момент объединения с товарищами она превосходила их численно в несколько раз. Юридически это не давало Чжану Готао ровно никаких дополнительных прав и полномочий: центральные партийные органы двигались в составе Главной колонны, их статус формально оставался незыблем. Однако в логике «реальной политики», особенно с поправкой на традиции и подходы Эры варлордов, положение командира 4-й армии должно было серьёзно упрочиться. Отметим и то обстоятельство, что за период автономных действий Главной колонны в ней был снят с поста прежний генеральный секретарь ЦК КПК Бо Гу, а также произошёл ряд других кадровых изменений, отражавших рост влияния группы Мао Цзэдуна. Вот только на обособленную 4-ю армию данный процесс отнюдь не распространялся.
Трудно сказать, что было первично. Возможно несогласие с подходами и решениями маоистов подстегнуло у Чжана Готао стремление перехватить лидерство из их рук. А может в основе лежало стремление перераспределить в свою пользу власть, для чего критика позиции Мао Цзэдуна и других служила лишь подходящим поводом. Исходя из последующих событий, второй вариант представляется всё же более вероятным.
Официально возобновление Похода с достижением Шэньси в качестве цели было утверждено Пленумом ЦК КПК в первых числах августа на заседании в местечке Маоэргай. Однако к этому моменту марш де-факто уже начался, а подготовительные мероприятия штабом Красной армии осуществлялись ещё в июле. Именно тогда была избрана весьма спорная концепция, в которой явственно читается не столько военная необходимость, сколько политический подтекст. Лишь недавно и с огромным трудом воссоединившиеся коммунисты, согласно плану, опять разделялись на две колонны. Каждая из них должна была двигаться своим путём, чтобы затем встретиться с товарищами в провинции Ганьсу и лишь финальный отрезок маршрута до цели преодолеть совместно. Нельзя сказать, что у подобной схемы вообще не имелось никаких преимуществ оперативно-тактического плана. Красноармейцы давно уже кормились из тех ресурсов, которые могли получить непосредственно на местности. Соответственно, с учётом общей скудости региона, две области фуражировки вместо одной несколько уменьшали остроту проблем со снабжением. То же касается нагрузки на крайне слабо развитую инфраструктуру: все дороги в провинции были неприспособленными для перемещения крупных масс войск, и распределить её могло показаться разумно. Наконец, теоретически колонны, хотя и находясь в отрыве друг от друга, должны были оказывать одна второй взаимную поддержку, координируя усилия при помощи радиосвязи.
Однако издержки разделения всё-таки смотрятся куда весомее выгод. Самая очевидная из них - снижение ударной мощи. По мере продвижения к северу, в Ганьсу коммунистам предстояло вновь столкнуться с противодействием вооруженного неприятеля. И здесь одна цельная группировка обладала куда большими шансами на успешный прорыв. Далее всё-таки, невзирая на наличие радиосвязи, взаимодействие колонн обещало стать крупной проблемой. С учётом возможных перипетий по ходу движения, опять свести все войска Красной армии в северной части Ганьсу именно в тот момент, когда это предусматривал заранее утверждённый замысел, объективно было крайне непросто. Наконец, даже в отношении боевого духа обнуление результатов встречи, которую бойцы и командиры так напряженно и отчаянно приближали в течение весны, также могло сказаться не лучшим образом.
Тем не менее, коммунисты разделились, причём левую, западную колонну возглавлял Чжан Готао, а Мао вместе с органами советского правительства и ЦК остался в восточной. Подобная конфигурация позволяла снизить накал грозящего самыми неприятными последствиями внутреннего кризиса, наметившегося в рамках Компартии. Одновременно возможности Чжана Готао довольно умело сокращались. На стадии формирования новых колонн существовавшие ранее соединения оказались перетасованы и переформированы. Заметная часть солдат и офицеров прежней 4-й армии теперь продолжала Поход в составе бывшей 1-й, оторванная от старого руководства. К Чжану Готао тоже попал в качестве противовеса его единовластию определённый перечень уполномоченных лиц и структур. В частности именно в восточной колонне остался Генштаб Красной армии и такой авторитетный и популярный командир, как генерал Чжу Дэ.
Так или иначе, на рубеже июля-августа Великий поход КПК возобновился. Маоэргай стал точкой разделения колонн. На протяжении большей части месяца восточная группировка (Мао) перемещалась, не встречая организованного сопротивления. Впрочем, назвать её марш лёгким не поворачивается язык. Восточная колонна Красной армии продвигалась по краю обширного и практически совершенно безлюдного плоскогорья, перевалив последовательно через ряд заснеженных горных цепей.
В итоге она к исходу августа добралась до хребта Миньшань. Этот отрог Куньлуня достигает максимальной высоты в 5588 метров. В среднем же основная часть пути колонны пролегала на уровне 3500-4000 метров над уровнем моря. Несмотря на летний период, в этих местах по ночам выпадал снег. Запасы продовольствия быстро иссякли. Людям приходилось пить сырую воду, так как не было ни деревьев, ни кустарника, чтобы развести огонь. В результате многие заболели дизентерией и брюшным тифом. Положение колонны вынудило её остановится на незапланированную паузу у подножия Миньшаня в местечке Аси, перед тем, как двинуться далее через перевалы. И всё же к исходу лета 1935 восточная колонна преодолела примерно 600 километров по сильнопересечённой местности, что составляло чуть менее половины расстояния до центральной части Шэньси.
Иначе развивались события у западной группировки Чжана Готао. Левая колонна, хотя условия у неё были в общем эквивалентны восточной, прошла втрое меньше, а главное - в конечном счёте вовсе повернула назад. Теоретически это оправдывалось невозможностью форсирования разлившихся рек в сочетании с нехваткой продовольствия и угрозой голода. Действительно, на пути движения западной колонны лежало несколько крупных водных потоков, в том числе близкая к истоку бурная часть течения Хуанхэ. Трудности существовали объективно. Однако подлинным ведущим мотивом перемены курса было принципиальное политическое решение Чжана Готао. Об этом говорит многое, но, пожалуй, разумнее всего в качестве обоснования данного утверждения будет просто изложить полную последовательность событий. Итак, во-первых, левая колонна не только сама отступает обратно в район Сычуань-Сикан, она ещё и радирует приказ возвращаться восточным товарищам. Определённая логика тут прослеживается: с учётом провала западной группировки задуманное объединение в Ганьсу в установленные сроки становится неосуществимым, а значит риски дальнейшего развития Похода в направлении Шэньси резко возрастают. С другой стороны западные могли бы последовать за правой колонной её же пройденной дорогой. Это потребовало бы дополнительного времени, однако всё равно стратегически оставалось более осмысленным, чем обратное движение соединений Красной армии из предгорий Миньшаня. Кроме того, что даже важнее, Чжан Готао не обладал никакими полномочиями требовать что-либо от Первой армии и, тем более, следующего в её порядках ЦК КПК. Единолично скорректировать утверждённую в Маоэргае политическим руководством схему действий не мог даже Генштаб, но его командующий западной колонной во второй половине августа попросту отстранил от принятия каких-либо решений.
Получив ответную радиограмму, в которой его предложения решительно отвергались, Чжан Готао, не обращая внимания на протесты целого ряда представителей военного командования (Чжу Дэ, Лю Бочэна и других), продолжил марш к Маоэргаю. Причём, хотя именно проблемы со снабжением послужили одним из поводов свернуть наступление в северном направлении, объективно он тем самым лишь усугубил их. Части Красной армии двигались по уже «объеденным» дорогам. Личный состав начал гибнуть от болезней, вызванных некачественным питанием и общим истощением, причём теперь в переносимых лишениях не имелось никакого военно-стратегического смысла. Наконец, достигнув Маоэргая, Чжан Готао делает свой последний и самый решительных ход. Выдвинув Мао и руководству восточных обвинение в том, что они своими действиями губят партию, бывший командир 4-й армии (в июле он формально сдал её генералу Сюй Синцяню, но продолжал управлять де-факто в статусе главного комиссара) отказал в повиновении избранному составу ЦК КПК. Мало того, он в ускоренном порядке создал собственные, альтернативные партийные и советские органы управления - разумеется, совершенно нелегитимные. Китайские коммунисты, и без того переживающие критический момент своей истории, сопряженный с отчаянной борьбой и множеством опасностей, столкнулись с перспективой раскола.
Лидеры восточной группировки в Аси оказались на рубеже августа-сентября 1935 перед сложнейшим выбором. Возвращение в Маоэргай измотанной колонны само по себе стало бы непростой задачей. А после этого в наихудшем сценарии ей предстояли бои против своих же товарищей, миниатюрная гражданская война внутри Компартии. Причём, как бы она ни окончилась, с учётом общего состояния что левой, что правой колонны Красная армия в итоге ослабеет до крайнего предела. Настолько, что возобновление каких-либо операций в текущем году станет для неё заведомо неосуществимой мечтой. С другой стороны разве можно просто проигнорировать самоуправство Чжана Готао? И достанет ли сил у одной только восточной группировки на завершение Похода в соответствии с изначальным планом, если от Миньшаня и далее до самого конца ей предстоит наступать строго в одиночку? Однозначного ответа на эти вопросы не имелось ни у кого. 8 сентября в Аси состоялось совещание руководства 1-й армии, численность активных штыков которой к тому времени составляла 9-12 тысяч человек. Именно там, по видимому, были приняты определяющие решения. Ключевое из них заключалось в том, что восточная колонна продолжала движение в Шэньси. Одна, исключительно на свой страх и риск.
В военном отношении ставка делалась на сохранение темпа. У 1-й армии существовал шанс достигнуть цели в середине осени, но только при том условии, что она не станет задерживаться. Что обратный марш в Сычуань, что даже просто пассивное ожидание подкрепления от западных означает паузу в несколько месяцев - и усугубление проблем со снабжением до катастрофических значений в условиях поздней осени и зимы. Прорыв в Шэньси и распределение частей и соединений на сравнительно крупной площади обжитых земель гарантировал Красную армию от голодной смерти. В политическом отношении решение первоначальной задачи финального этапа Похода выступало мощнейшим контраргументом против всех инсинуаций Чжана Готао. В западной группировке оставались кадры, способные перехватить власть в том случае, если текущий лидер столкнётся с утратой доверия. К тому же солдатам 4-й армии предстояло на своей шкуре испытать прелести продолжительного прозябания в сычуаньском захолустье. Стратегически вся надежда КПК в целом зиждилась на том, что Поход, стоивший ей большой крови и отнявший массу материальных ресурсов, в достаточной мере укрепит авторитет Компартии в широких слоях трудящихся, чтобы она сумела вновь стремительно нарастить «мясо» из рядовых активистов на спасённых «костях» разнообразных оргстуктур. Добиться притока новых людей можно было лишь в населённой местности, причём вступив туда с победно-героическим ореолом.
В начале 10-х чисел сентября правая колонна возобновила движение в северо-восточном направлении, преодолевая горные перевалы. 12 сентября 1935 в местечке Эцзе (провинция Ганьсу) прошло расширенное совещание ЦК КПК, осудившее раскольническую деятельность Чжана Готао. Тем не менее, ограничившись этим довольно формальным актом, руководители партии много больше внимания уделили иной работе. Во-первых, был дан старт созданию в Шэньси «встречающего» соединения. Из разрозненных партизанских отрядов и подпольных ячеек КПК, малыми группами проникающих в провинцию в соответствии с приказаниями ЦК, предстояло в сжаты сроки сформировать боеготовое подразделение, способное наладить разведку, накопить запасы, достаточные, чтобы хотя бы первые недели удовлетворить потребности 1-й армии. А также в случае необходимости поддержать её, нанеся удар с тыла по тем частям НРА, которые попытаются поставить заслон на пути восточной группировки Красной армии. Эти усилия увенчаются успехом и приведут к появлению двух новых корпусов - 25-го Сюй Хайдуна и 15-го Лю Чжиданя. Обманываться их названиями не стоит. Сама 1-я армия по своей численности была эквивалента дивизии. «Корпуса» уступали ей в несколько раз, испытывали ещё более острую нехватку вооружений. 25-й корпус состоял преимущественно из бойцов таких возрастов, что его полуофициально именовали «пионерским». Тем не менее, эти импровизированные отряды сыграли свою роль, а сам факт их своевременного появления следует счесть большим организационным достижением Компартии.
Во-вторых, были произведены заключительные перестановки в военном руководстве. Причём опять же с прицелом на новые приоритеты и открывающиеся перспективы. Так, появился обладающий весомыми полномочиями Комитет по комплектованию и переформированию войск. В политическом отношении перетасовки упрочили контроль Мао Цзэдуна и преданных ему людей над военной силой. Давно ничем реально не управлявшие советские органы власти утратили свой авторитет, а партийную линию следовало дополнительно подкрепить. Как следствие, подменяя оставшийся у западных Генштаб, возник временный комитет коллективного руководства Красной армией в составе Мао Цзэдун, Чжоу Эньлай, Ван Цзясян, Пэн Дэхуай и Линь Бяо. В целом эти же люди после его образования будут стоять у руля в Советском районе провинции Шэньси. Последняя в очередной раз оказалась утверждена как финальная точка Похода 22 сентября 1935 на совещании командования 1-й армии в местечке Хадабу. Тогда же в пропагандистских целях восточная колонна была официально переименована в Антияпонский авангард.
Преодолев хребет Миньшань и пограничье Сычуани и Ганьсу, коммунисты впервые с весны столкнулись с противодействием пока ещё разрозненных и немногочисленных войск, верных влиятельному семейству Ма, правившему значительной частью китайского северо-запада. Опасаясь чужаков, хозяева Ганьсу не желали давать повод Нанкинскому правительству вмешаться вооруженной рукой в свои дела. Исходя из этого, целью армии семейства Ма было прежде всего скорейшее изгнание красноармейцев со своей территории, а не требующие времени рискованные операции на уничтожение. Впрочем, коммунистам от этого было не особенно легче. Весьма своевременной оказалась поддержка 25-го корпуса, который после соединения с главными силами, несмотря на свою неопытность, далее составлял передовой отряд колонны. Отбивая атаки кавалерии генерала Ма Хунбина, 1-я армия в начале октября 1935 продвигалась по провинции Ганьсу, постепенно всё больше забирая к востоку. До Шэньси оставалось рукой подать, особенно в сравнении с теми колоссальными пространствами, которые красноармейцы-ветераны Похода уже преодолели прежде. Впрочем, в заветной провинции их ждали далеко не цветы и накрытые столы, а свыше 50 000 штыков из состава Северо-Восточной армии, которые гипотетически при неверном политическом расчёте лидеров КПК могли с лёгкостью уничтожить всю колонну. Тем более, что информация о путях и цели движения коммунистов давно не являлась тайной.
Ещё 26 сентября 1935 Чан Кайши персонально прилетел в Сиань и учредил там Северо-западный штаб с целью координации последующих операций против Компартии и всех непокорных. Де юре себя диктатор назначил главнокомандующим войсками провинций Шэньси, Ганьсу, Нинся, Цинхай и Шаньси, а Чжан Сюэляна — своим заместителем и исполняющим обязанности начальника штаба. Однако де факто, к счастью для Красной армии и КПК, Молодой маршал по-прежнему держал бразды руководства в своих руках, осторожно саботируя приготовления Чана Кайши и прибывшей с ним группы нанкинских генералов. Схожей позиции придерживался происходивший из кадров Чжан Сюэляна главком 17-й армии Ян Хучэн. Именно его людям вменялось в задачу не допустить проникновения красноармейцев в Шэньси. Условно 17-я армия исполняла распоряжения начальства, но только делала она это откровенно спустя рукава. В середине октября 1935 войска 1-й армии провели свой последний бой с противником у самой границы советского района Северной Шэньси, уже созданного бойцами 15-го корпуса. Противостояла им единственная кавалерийская бригада, весьма оперативно отступившая вскоре после начала схватки, хотя вообще говоря Ян Хучэн располагал много большим числом людей, нежели весь «Антияпонский авангард» КПК в целом.
20 октября состоялась встреча представителей ЦК Компартии с командиром 15-го корпуса Лю Чжиданем, вскоре после которой был организован совместный митинг его солдат и их вновь прибывших товарищей.
Именно эта дата 20-21 октября 1935, считается большинством исследователем моментом окончания Великого похода, продлившегося тем самым ровно год, хотя отдельные отставшие отряды продолжали подтягиваться в Шэньси вплоть до 10-х чисел ноября. Беспримерная эпопея, настоящая одиссея китайских коммунистов по всей Поднебесной триумфально завершилась. Впрочем, это, конечно, был праздник со слезами на глазах. Численность прежней Главной, а далее Восточной колонны Красной армии к концу Похода составляла не более 7-8 тысяч человек. Среди них имелось лишь 4 000 бойцов и командиров, некогда выступивших из Центрального советского района в Цзянси в составе 80 000 армии. Страшные потери. И такая скромная горстка войск в масштабах многолюдного Китая. Как будто несопоставимая с теми новыми широкими горизонтам, которые лежали теперь перед КПК. Всего 4 000 человек. Но это были закалённые в боях кадры, которые составили костяк партии и армии в войне против Японии, а затем — на новом витке Большой гражданской. Люди храбрые, опытные, по-настоящему стальные. И, что особенно ценно, умеющие выжимать максимум из самой скудной почвы, изыскивать ресурсы буквально из ниоткуда. Именно они, участники Великого Похода, в будущем заложат основы той Поднебесной, какой мы теперь её знаем.
Но это - впереди. А пока есть смысл вернуться к судьбе западной колонны. Прежде всего, легитимное руководство Компартии, обосновавшееся в Шэньси, не стало списывать раскольников со счетов и бросать их на произвол судьбы. С прагматической точки зрения у Красной армии, вновь начавшей наращивать свою численность, имелась острая потребность в опытных кадрах, способных занять командные должности. Что касается моральных и идейно-политических оценок раскола, то было вполне очевидно, что среди личного состава левой колонны принципиальных сознательных фракционеров-предателей совсем немного. Бойцы привыкли доверять своему непосредственному начальству, которое в свою очередь подчинялось Чжану Готао. События происходили в отрыве от тех официальных органов партийной и советской власти, которые могли бы выступить альтернативным полюсом. Собственно, о судьбе восточных товарищей рядовые красноармейцы западных имели в начале осени 1935 лишь самые смутные представления. По совокупности факторов уцелевшие остатки левой колонны всё же имело смысл попытаться вытащить из района Сычуань-Сикан - вот только их материальное положение стремительно ухудшалось: настолько, что без дополнительной поддержки извне они практически не имели шансов повторить успех группы Мао. Кроме того, с повышением внимания Чана Кайши к северным провинциям и последовавшей за ним активизацией НРА, сложность старого маршрута ещё и объективно дополнительно возросла.
Как следствие, ЦК КПК приняло непростое решение - направить в район Сычуань-Сикан новый отряд, который укрепит бывшую левую колонну, поспособствует восстановлению в ней порядка и дисциплины, а затем возглавит прорыв на северо-восток. С этой целью действующий в провинции Хубэй 3-й корпус (командир - Хэ Лун) был доразвернут во 2-ю армию и, после прорыва неплотной блокирующей завесы войск Национального правительства, направлен на запад. Понятно, все наименования соединений достаточно условны. Реальная численность выступившего на помощь отряда не соответствовала ни армии, ни корпусу, ни даже полнокровной дивизии. Созданный из партизанских частей, он сам в описываемое время только-только обретал регулярные черты. Тем не менее, в условиях крайне непростого положения КПК и едва утвердившегося в своих приблизительных границах Советского района в Шэньси, при общей острой нехватке сил и средств, выделение группы Хэ Луна для спасения формально мятежных западных говорит о многом.
Между тем в самой находящейся в районе Сычуань-Сикан колонне начался постепенный процесс ослабления влияния Чжана Готао. Ведущую роль в нём, как и рассчитывало легитимное руководство Компартии, сыграло проникновение в солдатские массы информации об успешном завершении Великого похода их восточными товарищами. Альтернативные органы власти, образованные Чжаном Готао, не имели никакого авторитета, поскольку ничем за пределами его области базирования не управляли, а для решения административных задач внутри неё были избыточны. Уже к рубежу осени-зимы 1935 про них по большому счёту перестали вспоминать, и они сошли со сцены. Некогда Чжан Готао упирал на то, что действия маоистов есть авантюра, грозящая погубить и партию, и армию. Теперь для всякого минимально объективного наблюдателя стало очевидно, что положение «не рисковавших» западных стало много более опасным и тяжелым, нежели у тех, кто сделал иной выбор. Хроническое недоедание, отвратительные бытовые условия, сочетающиеся с бездельем (в том отношении, что единственной целью и одновременно текущей деятельностью войскового соединения стал банальный самопрокорм), вело к стремительному разочарованию в прежде популярном и авторитетном командующем. Зимой 1936 в этой связи начали постепенно восстанавливаться коллегиальные начала управления. Некогда Чжан Готао не стал предъявлять формальных обвинений и официально отстранять людей из Генштаба Красной армии, а также некоторых других командиров, вместо этого просто отодвинув их в сторону. Теперь они опять возвращали себе отобранные полномочия. Чжу Дэ и Сюй Сянцянь восстановили связь с центральными органами партии, подтвердив по крайней мере условное признание западными единоначалия. Началась предварительная проработка дальнейших операций после предстоящего соединения с Хэ Луном. Тем не менее, полностью своей власти Чжан Готао не утратил - и это в дальнейшем сказалось на судьбе его людей самым драматическим образом.
2-я армия добралась до района Сычуань-Сикан лишь летом 1936. Естественно, также отчасти ослабленная длительным и сложным маршем. Одновременно, она заметно уступала условно деблокированному соединению в численности. Однако, невзирая на это, результаты проведённой в конце лета - начале осени 1936 перегруппировки следует считать грубой политической ошибкой. Объединённым формированием, получившим имя Армии Западного направления, командовали исключительно прежние руководители левой колонны Чжана Готао. Хэ Лун был оттёрт от рычагов управления, хотя его подразделения значительно превосходили товарищей по части боеспособности и дисциплины. Суммарно в районе Сычуань-Сикан к сентябрю 1936 у Красной армии имелось около 20 000 штыков - весьма солидная сила по меркам коммунистов. Вероятно именно это вновь подстегнуло амбиции Чжана Готао.
Предполагалось, что Армия Западного направления, не повторяя буквально маршрут колонны Мао, всё-таки будет двигаться схожим образом, постепенно смещаясь к востоку и имея конечной целью Советский район в Шэньси. Вместо этого Чжан Готао повёл её сперва в центральную часть Ганьсу, а потом и вовсе развернул едва ли не в противоположную изначальному замыслу сторону. Вопрос о том, чего же он добивался, не вполне разрешен до сих пор. По некоторым сведениям Чжан Готао рассчитывал прорваться в Синьцзян и основать там собственный Освобождённый район, альтернативный восточному. А затем, пользуясь его географической близостью к границам СССР и той возможной помощью, которую Советских Союз будет способен ему оказать, укрепиться и перехватить-таки лидерство в Компартии. В этой теории есть рациональное зерно, однако имеются и слабые моменты. Во-первых, власть Чжана Готао в Армии Западного направления, как говорилось выше, перестала быть единоличной. Поняв, что он опять вышел из повиновения центральным органам, Чжу Дэ и Хэ Лун должны были воспрепятствовать его самоуправству, причём бойцы прежней 2-й армии наверняка поддержали бы своего командира. Во-вторых, как бы ни был Чжан Готао ослеплён амбициями, находясь непосредственно на месте событий, он не мог не понимать всю утопичность идеи прорыва в Синьцзян. Марш туда - в обжитую и относительно развитую часть провинции, близкую к советскому пограничью - по своей сложности оказался бы сопоставим со всем Великим походом. Собственно, уже на первой стадии всё обернулось крайне скверно. Семейство Ма, правившее Ганьсу, было готово смотреть сквозь пальцы на стремительное продвижение «транзитом» колонны Мао по дальнему восточному краю своих владений - но не наглое вторжение в самый их центр. Армия Западного направления на рубеже сентября-октября 1936 ввязалась в напряженные бои в районе Гаотайцзи, где потерпела болезные поражения. В конечном счёте итогом неадекватного руководства стал полный разгром. Войска Ма Буфана, в том числе широко используя кавалерию, сумели организовать плотное преследование группировки Красной армии, которая мало что могла противопоставить ей на открытой местности. Оказалась до предела осложнена фуражировка. Местное население, преимущественно мусульманское, не сочувствовало никому из этнических китайцев-хань вне зависимости от политической окраски последних. Пытаясь как-нибудь справиться с кризисом снабжения (а также, видимо, из-за внутренних разногласий командиров), руководство Армии Западного направления санкционировало её разделение на самостоятельные отряды, придерживающиеся партизанской тактики. Вот только при практически полном отсутствии что коммунистических ячеек, что дружественно настроенной части крестьянства, в регионе, совершенно незнакомом пришедшим с востока красноармейцам, это привело к катастрофе. Только небольшой группе (800 человек личного состава) удалось в конце концов прорваться в Синьцзян к исходу 1936 года. Отряд сопоставимой численности - в основном из состава 2-й армии - всё же сумел каким-то чудом выйти к границам Советского района Шэньси-Ганьсу ближе к концу ноября.
С учётом столь драматического развития событий и некоторых других факторов, о которых ниже, имеет право на жизнь версия о сознательном предательском саботаже со стороны Чжана Готао. Её косвенным подтверждением может послужить дальнейшая биография этого человека. Чжан Готао выжил, добрался окольными путями в Шэньси - и даже сумел добиться прощения со стороны центральных партийных органов, хотя и был подвергнут суровой критике. Ответственных постов ему больше не давали - что, прямо скажем, не удивительно, однако не подвергли никаким репрессиям и не исключили из КПК. Лишь позднее, когда он в очередной раз стал создавать фракцию, направленную против существующего партийного руководства, Чжана Готао всё-таки вычистили из состава ЦК. И тогда он… перешёл на сторону Гоминьдана! Добившись собственного направления за пределы Советского района в качестве порученца-связного, Чжан Готао в нарушение полученных инструкций прибыл в апреле 1937 в Ухань, где вышел на контакт с местными структурами Национального правительства. Уже в мае того же года он гласно обнародовал в прогоминьдановской прессе так называемое «Обращение к китайскому народу», в котором имел наглость обвинять Мао и КПК в целом в преследовании узкопартийных целей в ущерб национальным интересам. Лишь после этого, закономерно признанный ренегатом, Чжан Готао был исключён из Компартии. Вопреки его надеждам, предатель оказался мало кому интересен в лагере Национального правительства и вскоре ушёл в политическое небытие. Проживая в Чунцине без власти, ресурсов и поддержки, он не занимал никаких важных должностей, впрочем, продолжая сотрудничать с Гоминьданом. В частности - подготовил несколько аналитических записок о КПК для шефа военной разведки НРА Дай Ли. Не исключено, что первые контакты со спецслужбами Национального правительства Чжан Готао завязал ещё в 1936 - тогда многие странности в действиях Армии Западного направления обретают новый зловещий смысл.
С окончанием печальной эпопеи западной колонны можно подвести крайнюю черту и под Великим походом китайских коммунистов в его расширительном толковании.
Кратко тема итогов этого впечатляющего предприятия уже затрагивалась выше, но несколько моментов стоит всё же раскрыть дополнительно. В чисто военном отношении Красная армия, конечно, завершала Поход куда более слабой, чем начинала. Во много раз просело количество солдат и офицеров, оказалось утрачено существенное количество оружия и снаряжения. На первый взгляд на фоне махины НРА войска коммунистов в 1936 году смотрелись просто несерьёзно. То же можно сказать и относительно территориального контроля. По формальным критериям КПК похвастать было откровенно нечем. Вместо целого ряда Освобождённых районов теперь у коммунистов остался только один, расположенный на стыке провинций Шэньси, Ганьсу и Нинся, общей площадью 134 500 квадратных километров и с населением примерно в 1 500 000 человек. В остальных частях Поднебесной отряды Красной армии и подпольные ячейки Компартии могли вести исключительно партизанскую герилью. Если бы речь шла о противоборстве двух независимых государств и их вооруженных сил, подобные результаты можно бы было смело счесть разгромным стратегическим поражением. Но в контексте Гражданской войны, которая всегда в большой мере есть борьба за умы, исключительную важность имели нематериальные достижения и приобретения КПК.
Для начала, партия элементарно выжила. Причём не только как совокупность людей определённых убеждений, но и как сложная разветвлённая управленческая система. Каркас машины, способной разрастись до сотен тысяч членов-шестерней без обрушения в организационный хаос, удалось сохранить, буквально на руках пронеся его через горные перевалы и бурные реки. Параллельно неспособность Национального правительства окончательно уничтожить Компартию подрывала авторитет Гоминьдана и лично Чана Кайши. Уравнивала и выводила противников в общую весовую категорию в глазах масс.
Далее - КПК по итогам своего Великого похода обрела всекитайскую славу. Нет, бесспорно, самые широкие слои населения знали о коммунистах и прежде. Речь об отношении. Число сознательных сторонников идеалов марксизма во всей их полноте всегда было в Китае достаточно ограниченным ввиду сравнительно скромной численности пролетариата, который мог бы многое осознать из своей непосредственной практики, а также образованных горожан и современной интеллигенции, достаточно грамотной, чтобы освоить коммунистическое учение как теорию. Гораздо больше сторонников КПК происходило из крестьян, которых привлекали лозунги справедливости, равенства, а главное - перераспределения собственности, особенно земельной. Эти люди охотно примыкали к левым и поддерживали власти Освобождённых районов, проводившие политику Чёрного передела. Некоторые выходцы из крестьянства, вливаясь в Красную армию и партийные органы, постепенно проходили соответствующую школу и становились подлинно идейными борцами, видящими проблему в масштабах всей Поднебесной. Но у очень существенной доли людей горизонты ограничивались собственным селением и его ближайшей округой. Такие кадры могли сражаться против местных начальников, но пасовали при виде всей мощи военной и государственной машины режима. Тактика «ползучей советизации» тут и там столкнулась с дорогостоящей и сложной, но в конечном итоге довольно эффективной кампанией противодействия, следствием которой и стал Великий поход. Но, даже если бы карательные меры Национального правительства не достигали такого масштаба, постепенное прорастание революции с самого низа грозило занять долгие десятилетия. По итогам же событий 1934-1936 годов у КПК возник в массовом сознании принципиально иной образ. Это уже не провинциальная «ночная власть» и не второе издание крестьянских восстаний XIX века, а героические люди, с которых всей стране стоит брать пример - особенно в виду явственной перспективы скорой тяжелой схватки с внешним врагом. Коммунистам начинают сочувствовать не потому, что они делят землю и прогоняют местного вора-чиновника, землевладельца, или кулака-мироеда, а потому, что они стойкие, организованные, открыто призывающие дать отпор Японии - и точно не сдадутся, когда дойдёт до драки. Эта перемена образа позволит Компартии обрести новых союзников и с их помощью перевернуть шахматную доску внутренней политики Поднебесной. Впрочем, об этом - позже.
Наконец после Великого похода КПК в целом устоялась сама в себе. На острые вопросы второй половины 1920-х и начала 1930-х - о стратегии, лидерстве, копировании подходов зарубежных товарищей или вырабатывании собственного особого лица - дала ответ жизнь. Компартия, которую ещё недавно авторитетнейший внешний наблюдатель - И.В. Сталин оценивал как слабую, подверженную детским болезням и нуждающуюся в перековке, возмужала и обрела исключительную веру в свои силы. КПК научилась пускать корни на любой почве, довольствоваться не просто малым - ничтожным, окончательно оформился как самостоятельная и имеющая резерв для дальнейшего развития доктрина маоизм. Который в свою очередь глубоко разработал теорию народной войны. Прежде многие её положения носили условный характер, не были апробированы и отточены практикой. Не переоценивая возможностей НРА, в 1934 - вспомним о роли Ганса фон Секта - китайские коммунисты всё-таки столкнулись со вполне современным военным искусством и грамотным оперативным планированием. Но, тем не менее, не дали себя победить. Центральный принцип школы народной войны, помимо тех положений, которые мы затрагивали в настоящей работе прежде, Мао Цзэдун сформулировал в мае 1938 в своей статье «О затяжной войне» следующим образом:
Оружие является важным, но не решающим фактором войны. Решающий фактор — человек, а не вещь. Соотношение сил определяется не только соотношением военной и экономической мощи, но также и соотношением людских ресурсов и морального состояния.
И этот вывод был основан на опыте Великого похода. Если же говорить непосредственно о Красной армии, то она за 1934-1936 довела до совершенства тактику маневренных действий групп лёгкой пехоты, в том числе автономных, в полном отрыве от тыла и каких-либо баз (ввиду их банального отсутствия).
Изменилась КПК - но и Поднебесная тоже успела стать другой по сравнению с Эрой варлордов. При всей важности, особенно в контексте дальнейшей истории Китая, той борьбы, которую вела Компартия, сперва обороняя Освобождённые районы, а затем - в рамках Великого похода, период с момента заключения Перемирия Тангу и до начала широкомасштабной Японо-китайской войны летом 1937 в целом был сравнительно мирным. Именно на эти годы приходится большая часть тех преобразований в социально-экономической сфере, что стремилось претворить в жизнь Национальное правительство. Если же смотреть на тему шире, то нам, предваряя ту жестокую схватку с иностранным вторжением, в которую уже вот-вот окажется на значительный срок погружен Китай, стоит окинуть взглядом панораму его общественной и хозяйственной жизни. А также - попытаться дать оценку модернизации «по-гоминьдановски», особенно активизировавшейся во второй половине так называемого «Нанкинского десятилетия» 1927-1937 годов.
Проблема выявления социальной опоры власти Национального правительства, а также его реальной программы довольно сложна. На уровне риторики Гоминьдан неукоснительно придерживался заветов Сунь Ятсена и следовал видению отца-основателя. Между тем объективно после Шанхайской резни партия неуклонно дрейфовала вправо, да и сам изначальный идейно-теоретический базис её был довольно расплывчатым. Те же Три народных принципа в зависимости от трактовки могут быть увязаны и с социалистической, и с капиталистической моделью развития. Объективно Нанкин проводил смешанную политику, в которой соединялись элементы традиционных национальных форм, заимствования из зарубежного опыта (особенно американского, а затем - немецкого), но в целом превалировал патерналистский элемент. Приверженность рыночным принципам соединялась с весьма весомой ролью государства, не способного, да и не стремившегося, впрочем, двигаться по корпоративистскому пути с массовым проникновением во все сферы социальной жизни.
Во многом это было связано с архаичной структурой общества Поднебесной. И тут несколько слов нужно сказать о демографических показателях. Совокупно население Китая в 1928 составляло 474 780 000 человек. На протяжении основной части Нанкинского десятилетия оно продолжало возрастать и превысило бы 500 000 000, если бы не отторжение Маньчжурии. За вычетом Маньчжоу-Го (30 880 000 жителей в 1934 году), Китайская республика к началу 1937 года осталась на показателях, близких к 470-475 миллионам человек. И подавляющее большинство из этих людей являлось крестьянами. Точных данных по уровню урбанизации Поднебесной в середине 1930-х нет, однако, экстраполируя более ранние и позднейшие данные, можно заключить, что в стране насчитывалось всего около 10% городского населения. При этом, ввиду общего значительного числа граждан, имелись и мегаполисы, не уступающие по некоторым показателям самым большим мировым центрам. Лидировал, невзирая на утрату столичного статуса, Пекин с 4 595 000 жителей на 1935 год. Далее с незначительным отрывом шёл Шанхай, следом - Нанкин. В этих и ещё нескольких основных городах инфраструктура постепенно приближалась к современным индустриализованным образцам, равно как и распределение благ, а также структура занятости.
Вот только в масштабах Китая в целом они по-прежнему являлись исключением из правила. Львиная доля китайцев трудилась в аграрном секторе, причём практически теми же методами, как и их предки век и более тому назад. Земельный вопрос оставался крайне острым, а стремление к Чёрному переделу - мечтой миллионов.
Снять остроту проблемы аграрного перенаселения и уменьшить число «лишних людей» на деревне, помимо экспроприаций и перенарезки пригодных для ведения сельского хозяйства территорий, могло только форсированное развитие индустрии, абсорбирующей свободные рабочие руки. Нельзя сказать, чтобы Национальное правительство этого вовсе не понимало, однако на всём протяжении своего существования оно оказывалось в плену замкнутого круга. Чтобы производство росло, должна увеличиться и емкость внутреннего рынка, но покупательная способность масс оставалась чудовищно низкой. Самые передовые отрасли хозяйства были тесно завязаны на взаимодействие с внешними контрагентами, зависимость от которых Нанкин теоретически последовательно пытался сокращать. Национальное правительство проводило довольно активную инвестиционную политику, однако она имела существенно меньший масштаб, чем ему того бы хотелось, из-за хронической нехватки средств. Улучшение и расширение системы образования, развитие логистики и транспорта, в которые вкладывался Гоминьдан, были, бесспорно, полезны для страны, но в качестве мер стимулирования бизнеса приносили не так уж много отдачи, поскольку при отсутствии структурных изменений в сферах спроса и предложения, оказывались факторами глубоко вторичными.
Тут есть смысл вернуться к вопросу о социальной опоре Национального правительства. Казалось бы жесткая и всевластная, на деле диктатура Чана Кайши была сильно ограничена в свободе манёвра необходимостью поддерживать сложный баланс между разными группами интересов. Гоминьдан начинал свой путь на вершину в преддверии и на первой стадии Северного как партия, несомненно, левого толка. Тот внутренний переворот, который произошёл в ней в 1927 году, принёс власть офицерской корпорации «людей Вампу», превратив военных в ключевую опору режима. И, вместе с тем, Чан Кайши в рамках борьбы за объединение Поднебесной вынужден был проводить курс на постепенную демилитаризацию внутренней жизни, дабы гарантировать себя и страну от появления новых варлордов. Именно это противоречие привело к Войне Центральных равнин - и в середине 1930-х оно по-прежнему не исчезло. В самом деле, Нанкин стоял в период 1933-1937 годов перед непростой дилеммой. Увеличивая армию, правительство могло частично уменьшать социальное давление возрастающего сельского населения, забирая лишние рты в ряды вооруженных сил, подкрепляло лояльность офицерства, а также дополнительно укрепляло оборонные возможности страны на фоне развивающегося конфликта с Японией. Однако одновременно в таком случае оно совершенно непроизводительно просаживало огромные бюджетные средства, ослабляло контроль за разрастающимся военным аппаратом, потенциально плодя новых милитаристов, и демонстрировало всем остальным категориям населения собственную зависимость от генералитета. С другой стороны, сокращая армию, власть выталкивала в общество и экономику ещё больше низкоквалифицированных безработных, способных при этом держать в руках винтовку, что могло грозно сказаться в случае потрясений, подпиливала главную опорную колонну в основании режима - преданность офицерского корпуса, а также в моменте уменьшала свою способность сопротивляться внешним угрозам. Растить новое поколение профессиональных командиров требовалось долго, процесс перевооружения тоже шёл небыстро. К этой сфере мы ещё вернёмся ниже, а пока - продолжим анализировать положение Гоминьдана.
С самого 1927 года Чан Кайши усиленно пытался наладить связи с немилитаризованным и не относящимся к старым кликам крупным бизнесом. Буржуазия Шанхая радовалась истреблению коммунистов едва ли не больше всех, начало сотрудничеству было положено. Вот только, обретя всю полноту власти, диктатор обнаружил, что его устремления, направленные на укрепление китайского суверенитета, нередко входят в противоречие с интересами капитала. Бизнес спокойно отнёсся к направляемому сверху процессу синдицирования рубежа 1920-1930-х, поскольку оно лишь подстёгивало и ускоряло вполне естественный при капитализме процесс, в том числе характерный и для Поднебесной. Буржуазия поддерживала бескомпромиссную борьбу Нанкина против КПК и репрессии против рабочих, участвовала на паях с правительством в инфраструктурных проектах, она даже проглотила постепенное упорядочивание налогообложения, поскольку по сравнению с прежней эпохой Гоминьдан по крайней мере гарантировал стабильность в этом вопросе. Но любые угрозы внешней торговле вызывали у китайских капиталистов дикую зубную боль.
Мы помним, что Чан Кайши предпринимал попытки постепенной ревизии Неравноправных договоров, важным элементом которых являлась тарифная несамостоятельность и насильственная гипертрофированная открытость Поднебесной. Непосредственно после Синьхайской революции китайские таможенные пошлины были одними из самых низких в мире: в 1913 году — всего 4 %. К 1925 они поднялись до 8,5 % - прогресс, но всё равно ничтожный (для сравнения — в те же годы в США таможенные пошлины составляли 30 %). Нанкинское правительство ввело новый тариф в 1929 году - и, казалось бы, национальный производитель должен был это только поддержать, но на деле за десятилетия практически полной свободы импорта он уже успел вчистую проиграть иностранцам те сферы, которыми последние интересовались, и не собирался конкурировать с ними. Напротив, больше всего китайские капиталисты страшились ответных мер зарубежных государств, то и дело связывая из-за этих опасений руки Чану Кайши.
Крайне сложно в этой связи развивалась финансовая реформа Национального правительства. Эра милитаристов внесла в сферу денежного обращения Поднебесной чудовищный хаос. Выйти из него Нанкин попытался способом, напоминающим тот, что был применён советской властью в первые годы НЭПА. В обоих случаях власти попытались опереться на драгметаллы. У нас появился знаменитый золотой червонец, а в Китае в 1933 была введена государственная монополия на изготовление монеты и запрещено хождение серебра в слитках (лянов) как платёжного средства. Именно отчеканенными из драгметаллов деньгами Национальное правительство силилось постепенно вытеснить, обменивая её по разным курсам, старую наличность. Но тут Поднебесную здорово подвела международная конъюнктура. Дело в том, что в эти же годы, а американская экономика только-только стала преодолевать последствия Великой депрессии, США ради укрепления доллара начали большие закупки серебра за рубежом. Китайская буржуазия стала оптовыми партиями вывозить его из страны ( иногда - непосредственно в виде монет для последующей переплавки). А при попытке Нанкина как-то ограничить эту практику, так возмутилась, опасаясь, помимо потери прямых выгод, разгневать заокеанских партнёров, что правительству пришлось пойти иным путём. 3 ноября 1935 была объявлена радикальная валютная реформа: с этого времени единственным законным платёжным средством становились банкноты правительственных банков. Все остальные банки теряли право денежной эмиссии. Их банкноты обменивались на банкноты ЦБ - и то же касалось наличного серебра в монетах и слитках. Деньги варлордов и региональных лидеров, естественно, печатались частниками - теперь все они должны были стремительно уйти в историю, причём в принудительном порядке и по жестко установленной сверху пропорции обмена.
Финансовая реформа стала, пожалуй, самым радикальным шагом властей эры Нанкинского десятилетия - и одновременно одним из наиболее успешных. Её итогом было укрепление положения национальной валюты и общая стабилизация китайского денежного рынка. Причём обрушить его позднее не сумеет даже широкомасштабная война с Японией. Тем не менее, в большинстве схожих случаев, несмотря на довольно брутальный управленческий стиль, Чан Кайши предпочитал отступать. Диктатор очень хотел заручиться действительно твёрдой поддержкой деловых кругов. Отчасти Чан Кайши преуспел, а Гоминьдан сделался проводником воли китайского капитала, но по-настоящему прочной опоры в буржуазии он всё же не нашёл.
Куда лояльнее к власти и правящей партии был средний класс: чиновничество и служащие, городское мещанство и мелкие предприниматели. Им единая, относительно стабильная и всё-таки гораздо менее милитаризованная гоминьдановская система давала работу, обеспечивала мирный завтрашний день и тот умеренный прогресс, который не влёк за собой потрясений. Вот только вся эта прослойка была крошечной малостью и в смысле доли от населения, и в отношении экономического веса. А, что ещё хуже, она почти не росла. Высокообразованные кадры, квалифицированные управленцы и люди «свободных профессий» были не нужны ни аграрному сектору хозяйства, ни большей части ориентированной на добычу сырья и производство низких переделов индустрии.
Говоря о валовых экономических показателях, поначалу при Чан Кайши экономика Китая демонстрировала беспрецедентный рост в период с 1927 по 1931 год, но это в большей степени объяснялось эффектом крайне низкой базы и поэтапной ликвидацией паразитизма местечковых военных вождей. Уже к 1931 году последствия Великой депрессии начали серьезно влиять на китайскую экономику, а вскоре проблема усугубилась вторжением Японии и оккупацией Маньчжурии. В результате общий ВВП Китая упал с 28 800 000 000 долларов в 1932 до 21 300 000 000 к 1934 году. В середине десятилетия рост возобновился. К 1935 ВВП увеличился до 23 700 000 000, а в 1936 превысил пиковый уровень 1931 года. Только в благостной картине имелось два крупных изъяна. Первый - восстановление экономики было теснейшим образом завязано на изменение положения в мировом хозяйстве. Стали поправляться дела у зарубежных партнёров - и промышленность с торговлей Поднебесной тоже «выздоровели». Второй - ВВП рос одними темпами с населением, так что среднедушевой показатель в целом стагнировал всё Нанкинское десятилетие. Собственно, до самого 1950 года он с некоторыми колебаниями оставался в Китае тем же, что и в начале XIX века — около 500 долларов на человека: крайне мало и гораздо ниже уровня развитых государств.
Схожими с достижениями гоминдановской экономической политики в целом - двойственными и неполными - оказались и результаты преобразований в той сфере, которую Чан Кайши знал лучше остальных, бывшей предметом его особого внимания: военпроме. В Эру милитаристов индустрия, связанная со снабжением и оснащением вооруженных сил, получила в Поднебесной весьма специфическое развитие. С одной стороны каждый крупный варлорд пытался сделаться хотя бы частично независимым в данном вопросе, в силу чего общая численность арсеналов в стране была довольно значительна, но вот их техническая оснащённость оставляла желать много лучшего. Все наиболее современные виды вооружений на протяжении 1910-х и 1920-х ввозились в Китай из-за рубежа. Так Поднебесная активно «донашивала» авиационную технику, использовавшуюся в Первой мировой. Наличие своих пусть маленьких, но ВВС было у вождей клик вопросом престижа. Следствие - дикая сборная солянка разномастных бипланов, устаревших и практически неремонтопригодных, скопившаяся в стране к началу 1930-х. Ударные самолёты неоднократно доказывали свою ценность и в ходе Северного похода, и во время Войны центральных равнин, возможности ВВС высоко ставил сам диктатор. Тем не менее, Китай так и не сумел до начала полномасштабной схватки с Японией освоить хотя бы лицензионную сборку современных бомбардировщиков и истребителей, не говоря о создании собственных машин с нуля.
Аналогично - с другими новейшими техническими средствами ведения войны. В Поднебесной 1930-х отсутствовало национальное производство боевых самолётов, бронетехники, военно-морских судов океанского класса. В НРА серьёзно ощущался недостаток современной артиллерии. Вторжение Императорской армии в Маньчжурию и Первое Шанхайское сражение весьма наглядно продемонстрировали руководству Китая отсталость вооруженных сил страны. И вынудили в ускоренном порядке принимать меры. Именно на этой основе уже в 1933 году начинается период активного сотрудничества Китая и Германии.
Почему Нанкин предпочёл в качестве партнёра по модернизации армии и ВПК формально полуразоруженных после Версаля немцев? Отчасти это определялось сложными взаимоотношениями с другими великими державами. Япония была прямым врагом Поднебесной. СССР в описываемый период относился к Чану Кайши резко отрицательно - и это было взаимно. Кроме того, Советский Союз сам остро нуждался в только начавшей производиться в стране современной технике для перевооружения. Франция и Италия практически не имели интересов в Китае. К тому же Париж в условиях Великой депрессии с большим трудом изыскивал средства для продолжения реализации своего оборонного мегапроекта - Линии Мажино, а Рим в планах экономической и военно-политической экспансии явно отдавал предпочтение Африке, а не Азии. Напротив, Англия и США и без того обладали в Китае чрезмерно большим влиянием - и Чану Кайши не хотелось дополнительно преумножать зависимость от Лондона и Вашингтона. Тем более, что в годы Эры милитаристов англосаксы весьма активно и умело играли на том, что задерживали поставки варлордам, отказывающимся идти им на уступки, либо вовсе вводили эмбарго. Германия была хороша именно тем, что при слабой вовлечённости в китайскую внутреннюю жизнь, скромных объёмах активов, могла, не приобретая сразу чересчур много влияния, постепенно сделаться противовесом традиционным игрокам. Наконец, уже после утверждения в Рейхе власти нацистов, Чан Кайши довольно долго симпатизировал их подходам, импонировавшим ему централизованной упорядоченностью и безжалостным отношением к политическим противникам.
Рейхсвер был слаб, однако в компетентности и профессионализме немецких военных, особенно тех, кто прошёл школу Первой мировой, не приходилось сомневаться. Германия ещё до Гитлера практиковала определённые «обходные манёвры», позволявшие, соблюдая букву Версальского договора, игнорировать его дух. В частности - вынос ряда военных производств за границы страны. На средства и под эгидой немецкого капитала фирмы, занимающиеся производством вооружений, возникали в 1920-е и в Нидерландах, и в Швеции, и в ряде других государств Европы. Китайская Республика с готовностью вошла бы в число таких вот военно-промышленных офшоров.
В свою очередь Рейх также охотно откликнулся на предложения о сотрудничестве, видя в Поднебесной бесценную ресурсную базу. Китай, с огромными запасами вольфрама и сурьмы, мог стать надёжным поставщиком дефицитных материалов. Мы уже рассматривали тот аспект германо-китайских отношений, который был связан с личностью генерала фон Секта. Фактически немецкий военный специалист разработал программу комплексной реформы армии Поднебесной. В экономическом отношении связи резко интенсифицируются в августе 1934 после подписания «Договора по обмену китайских сырья и сельскохозяйственной продукции на германскую промышленную и другую продукцию». Как следуют из названия, соглашение было призвано регулировать поставки стратегически важных ресурсов в обмен на индустриальные товары и помощь в развитии собственных производственных мощностей Поднебесной. Особенно - в части ВПК.
В марте 1935 Ганс фон Сект был вынужден по состоянию здоровья покинуть свой пост советника при Национальном правительстве и возвратиться на родину. Заслуженный командующий скончается в декабре 1936. Однако практически сразу на его место в Китай прибыла квалифицированная смена: генерал от инфантерии Александр фон Фалькенхаузен. По существу профессиональный военный консультант (так, всю Первую мировую он прослужил при армии Османской империи), новый немецкий эмиссар. судя по многим свидетельствам, проникся к Поднебесной самым искренним расположением, да и непосредственно с Чаном Кайши сработался очень успешно. В свою очередь энтузиазм фон Фалькенхаузена ещё более подстегнул дело.
Сотрудничество выходило далеко за пределы одной только военной сферы. Весьма велика оказалась его роль, скажем, в модернизации китайской транспортной инфраструктуры. К 1936 году в Китае было всего около 16 000 километров железных дорог — в 10 раз меньше, чем некогда планировал построить в рамках своего видения Сунь Ятсен. Кроме того, половина из них находилась в Маньчжурии, уже отторгнутой Японией. Великобритания, Франция, США и Япония, имевшие наибольшее активы и интересы в стране, в 1920-х неохотно финансировали строительство в Китае, а Великая депрессия и вовсе лишила Поднебесную иностранных капиталовложений. Подписанные в 1934—1936 годах германо-китайские соглашения значительно ускорили строительство ж/д путей. Главная дорога была проложена между Наньчаном, Чжэцзяном и Гуйчжоу. Германии она была необходима для вывоза сырья, а Китай смог построить промышленные центры вдали от небезопасного в контексте возможного продолжения японской интервенции побережья. Кроме того, дорога имела и большое военно-логистическое значение. Помимо линии Нанчан-Гуйчжоу была построена магистраль Ханькоу—Гуанчжоу, соединившая южное побережье с Уханем.
В Нанкине плоды взаимодействия с немцами и полученный в его рамках опыт ценили очень высоко. Дошло до того, что Национальное правительство попыталось копировать ряд элементов характерной для Рейха системы управления стратегическими отраслями хозяйства. В 1936 Гоминьданом был разработан так называемый трёхлетний «План строительства национальной экономики», намечавший развитие ряда стратегически важных отраслей. Прежде всего - связанных с военной промышленностью, а также обеспечением независимого существования Поднебесной в случае ограничения внешнеторговых связей. На практике до начала войны с Японией удалось реализовать сравнительно немного, а после событий лета 1937 идея вскоре тихо умерла. Однако в своём первоначальном виде она явно генеалогически восходила к немецкому Четырёхлетнему плану и той модели хозяйственной мобилизации, которую претворяло в Германии в жизнь специально созданное ведомство под руководством Геринга.
К великому сожалению для Нанкина военно-политическая обстановка в Восточной Азии была такова, что любым внешним игрокам предстояло сделать стратегический выбор в пользу сотрудничества с Китаем, либо Японией. Один вариант объективно исключал другой. И Берлин остановился на укреплении партнёрства с Токио. Немцы руководствовались сугубо прагматическими соображениями. Хотя в отечественной историографии одно время пытались подавать японский милитаристский экспансионизм как восточную разновидность фашизма, лидеры НСДАП и сам Гитлер не усматривали между собой и империей Восходящего солнца какой-либо идеологической близости. Расовые доктрины нацизма диктовали равно пренебрежительное отношение ко всем монголоидам. Японский этнос по ряду свидетельств был условно причислен к «почётным арийцам», но произошло это уже после принятия принципиального решения о развитии и укреплении межгосударственных дружеских отношений. Причём позднее истинные оценки всё равно прорывались, стоило только взаимодействию партнёров чем-либо омрачиться. Здесь имеет смысл привести весьма показательный эпизод. 22 августа 1939, накануне заключения Германо-советского соглашения о ненападении, в ходе совещания с генералами и приближенными, Гитлер в ответ на высказанное одним из собравшихся опасение относительно негативной реакции Токио разразился следующей тирадой:
Император (Японии) сродни русским царям. Слабый, трусливый, нерешительный, его легко может смести революция… Нам следует видеть в себе хозяев и относиться к этим людям в лучшем случае как к лакированным полуобезьянам, которые должны знать кнут.
Немцы предпочли японцев китайцам единственно по той причине, что сочли первых более сильными. В середине 1930-х Германия нуждалась в союзнике, способном своим воздействием отвлечь СССР от европейских дел, поскольку последующий крах попыток выстроить систему коллективной безопасности в Старом свете и Мюнхен были тогда далеко не очевидны. На словах даже в начале 1937 года, то есть уже после подписания с Токио Антикоминтерновского пакта в конце ноября 1936, немецкие политики заверяли китайских дипломатов в своём позитивном настрое относительно углубления сотрудничества. В частности - во время визита в Рейх делегации во главе с Куном Сянси (заместителем премьер-министра, генеральным казначеем и президентом Центробанка Китая). Но на деле Берлин уже списал Поднебесную и стремился единственно к тому, чтобы успеть урвать побольше сырья. Разочарованному и недовольному решением своей страны генералу фон Фалькенхаузену придётся оставить Китай вскоре после начала войны с Японией осенью 1937.
Тем не менее, за период с лета 1934 по зиму 1936-1937 годов удалось сделать довольно многое. Особенно по меркам Поднебесной. Первым в 1935—1936 был модернизирован Ханьянский арсенал. Его продукция включала китайскую версию пулемёта Максима, новый 82-мм. миномёт и так называемую «винтовку Чан Кайши». О последней стоит сказать особо. Винтовка Чжунчжэнь, известная также как винтовка Чан Кайши или Тип 24, являлась китайской лицензионной копией знаменитого немецкого Mauser 98, бывшего основным оружием кайзеровской армии в Первой мировой и прямой предшественницей стандартной винтовки вермахта Mauser 98k. Постепенно производство Тип 24 освоили и другие предприятия, помимо Ханьянского арсенала. Вскоре оно стало массовым. Это позволило винтовке Чжунчжэнь стать самым распространенным видом стрелкового оружия НРА и оставаться таковым на протяжении всей войны с Японией.
В конце 1936 года под Нанкином построили при участии немецких специалистов завод военной оптики, такой как бинокли и снайперские прицелы. Также были возведены предприятия по производству пулемётов, горной артиллерии и даже запчастей для броневиков Sd.Kfz.222. Ряд заводов, работы на которых начались ещё до охлаждения отношений, китайцы самостоятельно завершили позже. Так, к маю 1938, когда НРА чрезвычайно остро нуждалась в их продукции, в Хунани было готово несколько предприятий по производству 20-, 37- и 75-мм. орудий.
Локализация производства совмещалась с прямыми закупками. В 1935—1936 годах Китай заказал у Германии 315 000 шлемов (тех самых знаменитых Штальхельмов), большое количество винтовок Gewehr 88, 98 и пистолетов Mauser C96. В страну (иногда в несобранном виде) ввозились в небольшом количестве самолёты фирм Henschel, Junkers, Heinkel, Messerschmitt, поставлялись гаубицы Rheinmetall и Krupp, горная артиллерия и ПТО, такие как Pak 35/36, отдельные образцы бронетехники, в частности 10 танков Pz I.
Вообще, конечно, одной Германией всё не ограничивалось. С 1935 года, чувствуя увеличивающуюся опасность со стороны Японии, Китай в принципе интенсивно приобретает на мировом рынке различные образцы вооружений у широкого спектра поставщиков. У британской фирмы «Vickers» в 1935 китайцы приобрели для НРА 16 танков «Vickers» Mk. E, а в следующем, в дополнение к ним, еще 4 танка, но оборудованных радиостанциями — «Vickers» Mk. F. Вместе с «Vickers» Mk. E в Китай попали 29 танков-амфибий «Vickers» Carden Loyd (VCL) Model 1931. Наконец, в 1936 было приобретено еще 4 легких танка VCL Model 1936. В Италии закупили 20 танкеток CV 33. Аналогично «с бору по сосенке» получала самолёты китайская авиация.
По совокупности прогресс, достигнутый НРА к середине 1930-х, было глупо отрицать, однако он всё равно представлялся совершенно недостаточным для успешного противостояния Японии. Именно так оценивали ситуацию не только многие простые китайцы, но и целый ряд высокопоставленных руководителей самой армии. Тем не менее, возможности последних оказывать влияния на общегосударственный курс были весьма ограничены. К 1935-1936 годам диктатура Чана Кайши приобрела свои законченные формы. Юридически главой государства в статусе председателя Национального правительства с 15 декабря 1931 являлся Линь Сэнь. Пожилой ветеран Тунмэнхоя и Гоминьдана (1868 года рождения), титульный лидер Поднебесной в основном играл дипломатическо-представительскую роль. Почти сразу после вступления в должность Линь Сэнь отправился в длительную заграничную поездку, посетив Филиппины, Австралию, США, Великобританию, Германию и Францию. В дальнейшем председатель Национального правительства также выезжал из страны довольно часто. Линь Сэнь, хотя уже в 1934 журнал «Тайм» назвал его «марионеточным президентом Линем», не был всё же совсем уж условным зиц-председателем. Скромный и трудолюбивый, он пользовался немалым уважением внутри Китая, где его ценили за редкое сочетание качеств: отсутствие завышенных амбиций, коррупции и кумовства. Линь Сэнь выполнял немало технической работы. Но, конечно, объективно Республикой руководил отнюдь не он. Существенно большим объёмом подлинной власти располагал Ван Цзинвэй. В первой половине 1930-х он поменял целый ворох всевозможных государственных постов, но в первую очередь его влияние основывалось на высоком авторитете в среде партийной бюрократии. В каком-то роде Ван Цзинвэй превратился в эдакого неформального заместители диктатора в Гоминьдане. Впрочем, обширными связями в партийных рядах он обладал ещё с 1920-х. Административные таланты Ван Цзинвэя оценить непросто: в чехарде должностей этот профессиональный функционер нигде не задерживался на тот срок, который позволил бы постфактум вычленить его персональную политическую линию и управленческий стиль. В Гоминьдане же он действовал как мастер интриги, а также работал с кадрами.
Истинным хозяином Китая единолично был Чан Кайши. Главком НРА, он выступал последней инстанцией также и при решении самого широкого круга гражданских вопросов. Равновеликих Чану Кайши фигур по итогам Войны центральных равнин и последующих политических пертурбаций просто не осталось. При этом сам диктатор тщательно и ревниво следил за тем, чтобы в вооруженных силах не появились люди, сопоставимые с ним по известности и славе. Определённо Чан Кайши всё ещё оставался зависим от военных элит - но только в самом общем, социально-классовом смысле. Отдельные же генералы напротив оказывались по отношению к главкому в откровенно сервильной позиции. Чьё-либо самостоятельное мнение, особенно критическое, в том числе высказанное даже по сугубо военному вопросу, автоматически приобретало в глазах диктатора политическое звучание. Всякая несанкционированная свыше инициатива рассматривалась через призму возможного возрождения порядков эры варлордов как опасное своеволие. Во многом именно это обусловило изрядную неповоротливость НРА в ходе преследования ведущих Великий поход коммунистов. Только в северных провинциях, примыкающих к границам Маньчжоу-Го и Мэнцзяна, то есть потенциальному фронту войны с японцами, командующим дозволялась несколько большая мера свободы. С другой стороны назначение туда воспринималось в НРА 1933-1936 годов едва ли не как ссылка. Чан Кайши по-прежнему с большим подозрением относился к таким людям, как Фэн Юйсян и особенно Чжан Сюэлян, руководившим войсковыми соединениями на севере, а потому кадры, служившие под их командованием, имели мало шансов на попадание в центральный аппарат и получение места в столице.
В целом диктатор предпринимал попытки диверсифицировать свой политический инструментарий и создать альтернативные существующим управленческие вертикали. В частности весьма интересна и ещё ждёт своего более детального исследования тема «синерубашечников». Официально данная структура носила различные названия - Общество практики Трёх Народных Принципов, Общество поддержки духа и Китайское Общество Реконструкции. Реально она являлась попыткой адаптации на почве Поднебесной практик итальянского и германского фашизма. Уверенно судить о деятельности синерубашечников крайне трудно ввиду закрытого и полуконспиративного формата организации как таковой. Учась у своих европейских партнёров, режим Гоминьдана придал своим парамилитариным формированиям неповторимый национальный колорит. В синерубашечниках можно увидеть и черты традиционных китайских тайных обществ, и даже чего-то вроде небезызвестных тонтон-макутов, поскольку вокруг деятельности Общества намеренно культивировалась атмосфера таинственности, доходящая до мистицизма. В частности, судя по всему, никто в Китае 1930-х не знал точных пределов полномочий и сферу компетенции новой структуры.
Дополнительно осложняет задачу реконструкции истории Синих рубашек то, что практически все причастные по разным причинам предпочли о ней позабыть. Сам по себе опыт оказался малоудачным, проект начали сворачивать ещё до начала Второй японо-китайской войны. Ну а после него и особенно с превращением противоборства в Восточной Азии в составную часть глобальной Второй мировой, Национальному правительству стало крайне неудобно вспоминать о своём «романе» с Третьим Рейхом, где гоминдановцы вполне позитивно относились к нацистскому опыту. Позднее, на завершающей стадии Большой гражданской войны, Чану Кайши ещё меньше были нужны обвинения в приверженности фашизму. Линия на отрицание и забвение, заданная диктатором, отразилась на тайваньской историографии, сохраняясь поныне. С другой стороны в КНР явление также считается позорным. Мало того, оно, выступая отправной точкой, способно привести к крайне неприятной цепи умозаключений, вывод из которых состоит в том, что позиция Поднебесной как державы Антигитлеровской коалиции была обусловлена не столько её выбором, сколько пренебрежением Берлина.
Как бы то ни было, именно действия Общества практики Трёх Народных Принципов выступили отправной точкой, запустившей настоящую политическую лавину. Но обо всём по порядку.
В середине 1930-х Чан Кайши не чувствовал себя готовым к ведению силовых действий, направленных на деоккупацию Маньчжурии и не стремился к ним. Его вполне устраивало в качестве временной меры Перемирие Тангу, он всё ещё надеялся на позитивное для Поднебесной изменение международного положения Токио, а программы военных реформ были рассчитаны на срок до начала 1940-х. Главные цели диктатора в описываемый период лежали в сфере внутренней политики. Однако это совершенно не означало, что Чан Кайши не будет пользоваться шовинизмом и алармизмом как инструментами дополнительного укрепления режима. Провоцирование в обществе антияпонских и антииностранных настроений позволяло канализировать социальный протест в формах, удобных для правительства. Тон задавали Синие рубашки. Всевозможные провокативные акции, направленные против этнических японцев и их собственности, стали в Поднебесной 1933-1935 годов достаточно обыденным явлением. Впрочем, на большие межгосударственные отношения они влияли сравнительно слабо. До определённого момента…
После того как пост министра иностранных дел Японии занял Хирота Коки, в империи Восходящего солнца возобладал курс на мирное разрешение противоречий с Китаем. А главное - резко укрепился контроль профильных гражданских властей и профессиональной дипломатии за международной сферой. Конкретными проявлением данного процесса явилось то, что 22 января 1935 Япония провозгласила отказ от дальнейших агрессивных действий в Китае. В ответ Ван Цзинвэй объявил о прекращении бойкота японских товаров, страны договорились о возобновлении работы посольств. Однако улучшение отношение не входило в планы военных элит Империи в целом - прежде всего по совокупности внутриполитических причин, а особенно - командования Квантунской армии. Последнее в период 1932-1935 годов приобрело широкий перечень полномочий, выходящих за рамки чисто оборонной сферы. В Маньчжоу-Го оно и вовсе осуществляло практически официальный протекторат, обладало крупными хозяйственными активами. Нормализация отношений между Японией и Китаем грозила квантунцам пересмотром сложившихся часто явочным порядком практик. По своим убеждениям эти люди также стояли за решительное продолжение открытой экспансии. Следовательно, усилия МИДа следовало подорвать.
29 мая 1935 года Такаси Сакаи, начальник штаба базирующейся в Тяньцзине японской Гарнизонной армии в Китае, под предлогом убийства прояпонского главы местной службы новостей, подал официальный протест генералу НРА Хэ Инциню, главе Пекинского национального военного совета. Автор не располагает данными, позволяющими говорить нечто определённое по поводу гибели помянутого журналиста, но то, что недружественные акты со стороны Синих рубашек имели место, практически не вызывает сомнений. Проправительственное Общество дало японским ястребам прекрасный повод, чтобы обострить ситуацию. Требования Сакаи включали:
1) Увольнение с поста губернатора Хэбэя генерала Юй Сюэчжуна.
2) Прекращение Гоминьданом всех политических выступлений в Хэбэе, в том числе в Пекине и Тяньцзине.
30 мая японские танки прошли парадом перед зданием китайского правительства, а 4 июня Сакаи повторил свои требования и пригрозил решительными действиями, если они не будут выполнены. На следующий день генерал к тому же добавил новые пункты:
3) В отставку следовало отправить: мэра Тяньцзиня Чжана Тинпо, шефа полиции Ли Чжуньсяна, командира 3-го полицейского полка Цзяна Сяосяня и начальника Учебного политического департамента Цзэна Гуанцзина.
4) Части НРА должны были покинуть Хэбэй.
5) Расформирование на территории всего Китая антияпонских организаций, в первую очередь «синерубашечников».
6) Убийцы главы службы новостей должны быть пойманы и осуждены, а родственникам погибшего - выплачена материальная компенсация.
7 июня подразделения Квантунской армии начали переходить Великую Китайскую стену. Крайним сроком ультиматума было названо 12 июня. События разворачивались стремительно, и Чан Кайши оказался к этому совершенно не готов. Занятый борьбой с коммунистами и реорганизацией НРА, диктатор встал перед перспективой незамедлительного начала широкомасштабного конфликта. И счёл за благо, проглотив унижение, уступить давлению. 10 июня Хэ Инцинем и начальником штаба Квантунской армии, генералом Ёсидзиро Умэдзу было подписано Соглашение, которое под их фамилиями и вошло в историю. В соответствии с ним китайцы выполнили большинство требований Сакаи, и, прежде всего, ослабили свои позиции в Хэбэе. Договорённость была тайной, однако её детали скоро просочились в китайскую прессу, что привело к взрыву общественного негодования. Ну а представители высшего командного состава НРА, естественно, знали подробности с самого начала. Понятно, существовала когорта генералов, готовая рукоплескать любому решению диктатора. Однако нашлись и такие люди, для которых именно 10 июня 1935 стало рубежной датой, определившей их выбор. А первым в этом ряду, бесспорно, стоит Чжан Сюэлян.
У Молодого маршала в принципе было мало поводов любить Чана Кайши. Он сражался против главкома НРА под знамёнами своего отца. Позднее, несмотря на то, что Чжан Сюэлян мирно признал власть Нанкина и все услуги, оказанные им Национальному правительству в ходе войны Центральных равнин, его по существу предали во время Мукденского инцидента и вторжения японцев. Сложнее говорить о внутренних убеждениях Молодого маршала. Современная китайская историография видит его патриотом. Вероятно, это соответствует истине, но ведь преданность Родине как таковая - не политическая программа. Применительно к Поднебесной 1930-х ровно те же патриотические соображения могли побуждать Чжана Сюэляна, мирясь с несправедливостью, оставаться лояльным Нанкину, как единственной законной общенациональной власти. Более важно то, что Молодой маршал в истинно суньятсеновском духе верил в благотворность и силу народного единства, в том числе ценой компромиссов. Эту свою приверженность Чжан Сюэлян неоднократно доказывал практикой - и в декабре 1928, и в 1930-1931, и позже. Сам Молодой маршал высказывался следующим образом:
Я чувствовал отвращение к тому, что китайцы убивают друг друга, брат убивает брата.
Возвратившись после вынужденного европейского вояжа на родную землю и сумев, невзирая на длительную отлучку и неприязнь Чана Кайши восстановиться в статусе командующего Северо-Восточной армией, Чжан Сюэлян плотно взаимодействовал в 1934-1935 с людьми, для которых агрессия Японии являлась не элементом сложных политических игр, или даже сравнительно абстрактным национальным унижением, а вызовом и личной трагедией. Именно в его зоне ответственности располагались крупнейшие лагеря беженцев из Маньчжурии. Войска Молодого маршала чаще остальных участвовали в пограничных стычках. Образованный и повидавший мир, Чжан Сюэлян не верил в то, что проблему Поднебесной помогут разрешить иностранные государства, равно как и в возможность мирного ухода Японии с суверенной китайской земли. Держа в уме войну, Молодой маршал обоснованно опасался утраты инициативы и блокады Китая в случае промедления. Империя Восходящего солнца, как то уже было в 1932, даже если первые выстрелы прогремят на севере, всё равно непременно нанесёт свой удар по приморским торгово-промышленным городам центральной части Поднебесной. Прежде всего - Шанхаю. Это резко подорвёт тыл НРА, автоматически переводя противоборство (если только не вести речь о капитуляции перед японским диктатом) в затяжной формат, где наступательные возможности китайских ВС окажутся жестко ограничены дефицитом ресурсов. Новую опорную военно-промышленную плиту, лежащую в основании армии, придётся создавать во внутренних районах страны. И вот здесь продолжающееся гражданское противостояние угрожает обречь на провал все усилия. Да и в целом основная ставка Токио, если Нанкин проявит несговорчивость с подписанием мира - на быстрое появление альтернативных ему центров силы, ставший уже традиционным китайский раскол. Противопоставить этому можно лишь широкий народно-патриотический фронт, где, невзирая на различия в подходах относительно будущего Поднебесной, все участники станут твёрдо придерживаться единства в деле отражения иностранной интервенции.
Чжан Сюэлян не был левым. Он никогда не заигрывал с квази-социалистическими устремлениями армейских и в целом социальных низов, как тот же Фэн Юйсян. Но, как и многих других, Великий поход КПК заставил Молодого маршала уважать коммунистов. Увидеть в них тех людей, чья несгибаемость критически необходима Китаю в преддверии грядущих тяжелых испытаний. Вместе с тем, эпопея Похода продемонстрировала и известную идеологическую, или, как минимум, пропагандистскую гибкость Компартии. КПК выделяла борьбу с империалистической агрессией Японии в качестве главного приоритета, утверждала, что намерена непримиримо вести её, и призывала к тому массы. Это могло стать платформой для дальнейшего диалога.
Первые шаги по данному пути были предприняты Молодым маршалом сравнительно рано. Ещё до начала Великого похода в 17-й армии НРА, являвшейся составной частью Северо-Восточной армии, стало вести агитработу Бюро ЦК КПК по Северному Китаю. Невзирая на принятые меры конспирации, эмиссары Компартии оказались раскрыты, но Чжан Сюэлян дозволил их дальнейшую контролируемую деятельность, используя возникший канал для установления связи с руководством КПК. О фактическом саботаже мероприятий, направленных против колонны Мао, в момент её вступления в Шэньси, уже говорилось выше. Наконец, решающая договорённость была достигнута в феврале 1936 в рамках негласного соглашения о сотрудничестве Красной армии с командующим 17-й армией НРА генералом Ян Хучэном, одновременно являвшимся начальником «штаба по умиротворению» (то есть по борьбе с коммунистами же) в городе Сиань. Согласно этому тайному пакту, устанавливался взаимный нейтралитет. При необходимости стороны проводили друг против друга ложные «боевые» операции, но реально совместно готовились к борьбе с Японией.
Постепенно сотрудничество интенсифицировалось. В марте 1936 начались секретные переговоры между КПК и Чжан Сюэляном в ранге главкома Северо-Восточной армии в целом. Со стороны коммунистов их вёл Чжоу Эньлай, заслуженно считавшийся одним из наиболее талантливых полководцев Поднебесной. Результат оказался беспрецедентным. В Сиане возникло тайное представительство Красной армии, члены которого носили форму Северо-восточных войск и помогали Чжан Сюэляну в организации политико-воспитательной работы! Неподалёку от города была создана школа для подготовки низшего комсостава армии, где проводились занятия по политике и экономике, а также истории японской агрессии в Северном Китае. Чжан Сюэлян стал постепенно освобождаться от консервативно настроенных генералов старой Северо-восточной армии, доставшихся ему в наследство от отца, и выдвигать на ответственные посты молодых, патриотически настроенных офицеров и выпускников Дунбэйского университета. В виду центральной роли Молодого маршала на севере, его примеру последовали почти все видные полководцы, руководящие частями НРА в приграничье. Пользуясь этим, на протяжении лета — осени 1936 руководству Советского района в Шэньси удалось установить контакты с некоторыми военачальниками Северного Китая, находившимися в определённой оппозиции к Национальному правительству: Сун Чжэюанем, Лю Сяном, Фу Цзои и даже Янь Сишанем, придерживавшимся выраженных правых взглядов.
Между тем параллельно на общегосударственном уровне готовилась масштабная кампания по ликвидации последнего оплота коммунистов. С целью осуществления непосредственного руководства ею Чан Кайши персонально прибыл в Сиань. На аэродромах в Ланьчжоу и Сиане были завершены приготовления к приёму около 100 бомбардировщиков. При этом, поскольку соединения ВВС были завязаны на центральные командные органы, генералитет Северо-Восточной армии не обладал правом отдавать приказы авиационным подразделениям. Первая же широкомасштабная бомбардировка Советского района Шэньси грозила молниеносно разрушить всё хрупкое плетение пока ещё условного антияпонского фронта. Обстановка накалялась, и Чжан Сюэлян решился выступить более открыто.
При личной встрече с Чаном Кайши Молодой маршал изложил ему программу прекращения Гражданской войны через достижение соглашения с КПК и последующий союз с СССР, как способ укрепить Поднебесную перед лицом неминуемого возобновления схватки с Японией. Беседа была частная, вне протокола, а потому точной стенограммы не существует. Но некоторые подробности всё-таки сохранились. Так, по версии американского журналиста Сноу, диктатор якобы ответил Чжану Сюэляну дословно следующее:
Я никогда не буду обсуждать это, пока не окажется истреблён последний солдат китайской Красной армии и каждый коммунист не очутится в тюрьме. Только тогда станет возможным сотрудничество с Россией.
Вообще Чан Кайши вёл себя в Сиани весьма резко. Вероятно, у него имелись какие-то обрывочные сведение о подпольном сотрудничестве Северо-Восточной армии с КПК. Собственно, как минимум явно мотивированная политически пассивность Молодого маршала была вполне очевидна для любого человека с военным образованием и опытом. Кроме того, Чан Кайши всё ещё не отказался от мысли о том, что Чжан Сюэлян в принципе представляет угрозу режиму, а потому был настроен решительными мерами ликвидировать её при первых признаках нелояльности. В Сиань, чтобы меньше зависеть от местных офицеров, диктатор явился со всем своим штабом, заранее направив в сам город полуторатысячный отряд жандармерии и полк синерубашечников. Вообще визит имел характер инспекции или даже ревизии. Чан Кайши отказался принять группу просивших у него приёма офицеров Северо-Восточной и Северо-Западной армий, но стал вызывать некоторых из них «на ковёр» поодиночке. Главком НРА требовал незамедлительных беспощадных действий против «красных», угрожая в случае отказа местных генералов выполнить приказ перевести их войска в провинции Фуцзянь и Аньхой, а в отношении их самих принять меры дисциплинарного характера. Определённо Чан Кайши ощущал себя хозяином положения - и некоторые основания для этого у него имелись. Тем не менее, диктатор серьёзно недооценил решимость Чжана Сюэляна.
Последний считал, что для Поднебесной наступает критический момент. 25 ноября 1936 представителями Германии и Японии был официально подписан так называемый Антикоминтерновский пакт. Не являясь военным союзом в формальном юридически обязывающем смысле, он фиксировал серьёзное сближение двух стран. Все надежды на международную изоляцию империи Восходящего солнца, которая однажды вынудит её искать компромисса с Китаем по Маньчжурскому вопросу, развеивались утренним туманом. Не менее тревожным виделось и то, что Пакт выступал предвестником грядущего охлаждения отношений Поднебесной с Третьим Рейхом, в то время как роль последнего в модернизации НРА была весьма высока. Наконец, активно муссировались слухи о возможном начале кампании международного признания независимости Маньчжоу-Го. Реально, первой после самих японцев и малозначительного Сальвадора, Италия предпримет этот шаг лишь в ноябре 1937, однако Молодой маршал, конечно, не мог в декабре 1936 заранее предугадать будущее развитие событий. А потому шанс скорого признания Маньчжоу-Го Берлином и Римом учитывать был просто обязан.
Говоря о прогнозах, гораздо более тревожные сплетни распространялись в широких слоях китайского населения. Очень многие в Поднебесной верили, что от утраченных маньчжурских территорий откажется, развивая линию уступок, само Национальное правительство. В том или ином виде народные возмущения не стихали в Китае с момента подписания Соглашения Хэ-Умэдзу. Очень большой ошибкой режима стал его закрытый, секретный характер. Ну или неумение надёжно перекрыть каналы просачивания информации. Миллионы китайцев уверились в том, что, хотя официально в публичном пространстве будет царить полный штиль, кулуарно власти способны пойти на поводу у внешнего врага, а общество позднее поставить перед уже свершившимся фактом. Эта убеждённость радикально подорвала доверие масс к любой словесной риторике правительства. Только конкретные действия руководства страны могли послужить достаточной гарантией её патриотических устремлений. И многие видели непременным элементом в их ряду достижение перемирия в гражданском противоборстве.
9 декабря 1936, узнав о приезде Чана Кайши, свыше 15 000 студентов и учащихся средних школ провели мощную демонстрацию в Сиане. Теоретически она была посвящена годовщине патриотического выступления студентов Пекина 9 декабря 1935 - одной из акций, вызванных к жизни Соглашением Хэ-Умэдзу. На практике поднималась самая остроактуальная повестка. От внешнеполитических тем демонстранты стремительно перешли ко внутренним проблемам Китая. Студенты вручили генералам Чжан Сюэляну и Ян Хучэну петиции, в которых требовали прекращения гражданской войны для организации всеобщего отпора Японии.
Здесь стоит высказать некоторые предположения относительно подоплёки событий. Сиань - город крупный, в том числе по китайским меркам. Но всё-таки пятнадцатысячная демонстрация редко собирается сугубо стихийно, особенно сразу, с первой попытки. Тот факт, что делегаты протестующих свободно доставили действующим армейским командирам свои требования, наводит на определённые размышления.
В любом случае, если даже Молодой маршал и не являлся сам организатором демонстрации, как минимум он ей вполне сочувствовал и попустительствовал. Нельзя исключать и участия в деле агитаторов Компартии. С другой стороны в Сиане активно работали провокаторы из числа верных Чану Кайши органов и служб. Достоверно известно, что слившиеся с толпой демонстрантов агенты секретной полиции произвели несколько выстрелов, а затем использовали их как предлог, чтобы арестовать руководителей шествия. Кончилось это для провокаторов плачевно: возмущённая молодёжь расправилась с ними, а затем на волне негодования решила двинуться походом непосредственно к резиденции Чан Кайши, расположенной в 25 км от Сианя в Хуацинчи. Чжан Сюэляну стоило больших усилий лично отговорить демонстрантов от этого шага, поскольку он наверняка окончился бы кровавой бойней. Позднее, узнав о случившемся, Чан Кайши отругал Молодого маршала, заявив, что «только винтовками можно образумить этих глупых студентов».
Возможно именно этот разговор стал для командующего Северо-Восточной армией моральным Рубиконом. Впрочем, вероятно первые шаги в направлении своей будущей акции он предпринял раньше. Чжану Сюэляну был известно, что на 10 декабря намечено завершающее заседание Генерального штаба, где предполагалось окончательно утвердить план шестой наступательной кампании против Красной армии. По его итогам Чан Кайши собирался издать приказ о всеобщей мобилизации Северо-Западной и Северо-Восточной армий в Ганьсу и Шэньси с последующим переходом к активным операциям после 12 числа. Это грозило как любым росткам национального примирения, так и персональным позициям Молодого маршала - нанкинские офицеры, прилетевшие вместе с диктатором, в открытую заявляли, что Чжана Сюэляна скоро заменит на посту командующего «штабом по подавлению бандитов» племянник Чана Кайши генерал Чан Динвэнь. Переубедить главкома НРА в его намерениях не представлялось возможным. Требовалось смириться с неизбежным, либо действовать.
Вечером 10 декабря, сразу после заседания Генштаба, по секретному приказу Ян Хучэна в окрестности Сианя перебазировался преданный ему полк. Решающим моментом явилось созванное Молодым маршалом в 22:00 11 числа срочное совещание командиров дивизий Северо-восточных и Северо-западных войск. Там Чжан Сюэлян озвучил своё намерение арестовать Чана Кайши. Противников у его решения не было. Акцию запланировали осуществить следующим же утром, что было весьма разумно. Автору настоящей работы всегда казалась странной беспечность спецслужб и охраны диктатора в начале 10-х чисел декабря 1936. О недовольстве Молодого маршала хорошо знали, но мерами предосторожности - настоящими, а не борьбой против митингующих студентов, отчего-то пренебрегли…
В 5:00 12 декабря отряд войск Северо-Восточной армии, возглавляемый командиром личной охраны Чжана Сюэляна, после короткого сопротивления захватил гостиницу в Хуацинчи, где остановился Чан Кайши. Последний, услышав звуки выстрелов, бежал через окно своей спальни, расположенной на первом этаже у подножья примыкавшей к гостинице горы, и попытался скрыться. К главкому НРА можно относиться по-разному, но решимости и воли ему всегда было не занимать. Диктатор выскочил из комнаты налегке, забыв в спешке надеть верхнюю одежду, обувь и вставить зубные протезы. Чан Кайши спрятался на горе за валуном, однако всё-таки довольно скоро оказался обнаружен. С соблюдением формальных воинских почестей главкома НРА незамедлительно под охраной доставили в Сиань, в личную резиденцию Чжана Сюэляна. Одновременно с Чаном Кайши силами Северо-Восточной армии были арестованы прибывшие с ним генералы и офицеры Генерального штаба, разоружены жандармы и «синерубашечники», арестованы гоминьдановские чиновники во главе с губернатором Шэньси, занят аэродром с 50 стоявшими наготове бомбардировщикам. Самый опасный для заговорщиков этап путча остался позади, но объективно всё только начиналось.
При всей неоднозначности фигуры Чана Кайши, диктатор объективно являлся тем, кто скреплял и обеспечивал относительное государственное единство Поднебесной. Устранив его, Молодой маршал со своими сторонниками рисковали запустить неконтролируемый, лавинообразный процесс крушения режима. Силясь закончить Гражданскую войну, они вполне могли придать ей новый импульс огромной силы, спровоцировать борьбу за власть, которая вскоре примет формы, аналогичные худшим временам Эры варлордов. Тут следует отдать должное Чжан Сюэляну. Если бы Молодого маршала вели личные амбиции, то самым разумным вариантом было бы просто убить Чана Кайши, или превратить его в совершенно беспомощного заложника. Чем больше хаоса, тем выше для командира Северо-Восточной армии вероятность, обладая преимуществом инициативы, проскочить в дамки и стать самым сильным из претендентов на первенство. Вместо этого путчисты обращались со своим пленником подчёркнуто уважительно и не ставя под сомнение его лидерскую прерогативу как таковую. Что не менее важно, сразу после ареста диктатора Чжан Сюэлян действовал предельно открыто. Путчистами из Сианя была направлена циркулярная телеграмма во все города и воинские части Китая, где гласно выдвигались следующие восемь требований:
- реорганизовать Национальное правительство, включив в него представителей всех партий и группировок, чтобы совместно нести ответственность за спасение Родины
- прекратить все внутренние войны
- немедленно освободить арестованных в Шанхае лидеров Ассоциации национального спасения
- освободить всех политических заключённых в стране
- содействовать росту патриотического движения
- гарантировать свободу собраний и ассоциаций, все демократические свободы
- неуклонно выполнять завещание Сунь Ятсена
- немедленно созвать конференцию по спасению Родины
Конечно для подавляющего большинства адресатов содержание сообщения и новость об аресте Чана Кайши стали полным шоком. Нельзя сказать, чтобы у диктатора не было врагов, да и история Китая после Синьхайской революции изобиловала примерами всевозможных политических кульбитов, завязанных на внезапную измену. Тем не менее, положение главкома НРА казалось большинству внешних и внутренних наблюдателей прочным. Теперь большинству акторов приходилось принимать ответственные решения без предварительной проработки, с чистого листа.
Первой силой, которой требовалось быстро определиться с парадигмой дальнейших действий, являлась Компартия, благо её руководство путчисты предупредили особо. 12 декабря Чжан Сюэлян и Ян Хучэн телеграфировали в адрес ЦК КПК просьбу прислать в Сиань делегацию во главе с Чжоу Эньлаем для совместного решения возникающих проблем. Фактически речь шла о приглашении представителя коммунистов для последующей выработки принципов национального примирения. В ответной телеграмме Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай рекомендовали Молодому маршалу совершить перегруппировку Северо-Восточной армии вообще и 17-й армии в частности, сосредоточив их близ Сианя для его надёжной обороны. Понимая, что тем самым Чжан Сюэлян оставит в других пунктах минимум войск, они обещали, что Красная армия не воспользуется этим. Главное же: Чжоу Эньлай был готов прибыть в Сиань для консультаций.
Параллельно 13 декабря состоялось срочное заседание Политбюро ЦК КПК. На нём после острой дискуссии события в Сиане квалифицировали как революционные, способствующие отпору Японии. В то же время было решено не занимать позицию противостояния Нанкину, не создавать политических институтов, альтернативных и враждебных Национальному правительству, и временно воздержаться от каких-либо заявлений в связи с сианьскими событиями. Иными словами, коммунисты принимали предложенную Молодым маршалом парадигму. В новой телеграмме, направленной Чжан Сюэляну, Мао Цзэдун высказал мнение о том, что успех сианьских событий зависит от широкой массовой поддержки, и гарантировал содействие Красной армии в случае наступления гоминьдановских войск. Вновь выражая готовность направить Чжоу Эньлая в Сиань, коммунисты просили прислать за ним самолёт Чжоу Эньлай и сопровождающие его лица прибыли в назначенное место. 17 декабря Чжоу Эньлай на личном самолёте Чжан Сюэляна прибыл в Сиань.
Тем временем Национальное правительство по большому счёту пребывало в прострации. Несомненным его успехом следует счесть отсутствие «афтершоковых» мятежей в НРА, но в целом Нанкин определённо оказался не на высоте положения. Реакция Гоминьдана на известие об аресте Чана Кайши выразилась в срочном созыве совместного заседания Постоянного комитета и Центрального политического совета ЦИК партии. Было решено поручить Хэ Инциню проведение мобилизации армии. Чжан Сюэлян снимался со всех постов и подлежал строгому наказанию. Одновременно Постоянный комитет ЦИК Гоминьдана телеграфировал в Германию находившемуся там Ван Цзинвэю, чтобы тот срочно возвратился в Китай.
Во многом пассивность Национального правительства была связана со взаимными подозрениями элит. Родственники диктатора - его свояк Кун Сянси и супруга Сун Мэйлин, опасались, что Хэ Инцинь и Ван Цзинвэй намерены занять его место в армии и правительстве. Именно по их настоянию, вскоре поддержанному и другими акторами, войсковая операция, в которой теоретически могло принять участие около 11 дивизий, была свёрнута так и не начавшись. По совету Сун Мэйлин, на совещании с руководителями партии и правительства Кун Сянси предложил приостановить карательную кампанию против Сианя и попытаться добиться освобождения Чан Кайши мирным путём. 4-15 декабря неофициально, но зато сразу из нескольких авторитетных источников (от Янь Сишаня, Ли Цзунжэня, Бай Чунси, Лю Сяна и других), путчисты получили телеграммы, в которых им предлагалось разрешить инцидент дипломатическими средствами. Пик общекитайского кризиса остался позади.
В середине декабря контуры последующего соглашения заинтересованных сторон оставались ещё крайне размытыми. На пути к цели - достижению мирного урегулирования - их по-прежнему ждало множество подводных камней. Тем не менее, ключевую победу Чжан Сюэлян уже одержал - и тем навсегда вписал своё имя золотыми буквами в историю Китая. Вчерашние - да что там, сегодняшние враги согласились разговаривать. Поднебесная прошла между Сциллой и Харбидой. Вместо драки всех со всеми, более чем вероятной сразу после ареста диктатора, Китай ждало формирование столь необходимого ему нового Единого фронта. Истинную важность его появления стране ещё предстояло оценить - и куда быстрее, чем полагало большинство. Лишь около полугода минет с 12 декабря 1936, когда разразится война. Большая. Одна из самых страшных в истории Поднебесной.
О её начале, а прежде него - Сианьских переговорах и международных последствиях инцидента, мы и будем говорить в следующей главе.
