У входа в школу упала бабушка. Видимо, плохо стало, распласталась прям на снегу, а подняться не может. Держится рукой за прутья ограды и боится лишнее движение сделать.
Вокруг сбилась кучка неравнодушных мам. Бабушку подняли, отряхнули, зафиксировали у забора. Я тоже остановилась.
— Чем могу помочь? — спрашиваю.
— Да ничем, — отвечает мне какая-то девушка. — Вот сами не знаем, что делать. От скорой она отказывается, в школу заходить не хочет.
— Может, её до дома подвезти? — спрашиваю я.
— Да мы уже предлагали, — говорит другая, — но она не соглашается.
— Мне внука надо забрать, — из-под маски подаёт голос бабуля, — без внука не уйду.
— Вы хоть маску-то снимите! А то задохнётесь быстрее, чем заразитесь, — говорит прибившийся мужчина.
Бабушка стягивает маску. Виновато улыбается. Улыбается двумя сторонами рта — значит не инсульт. Все молчат.
— Как вашего внучка-то зовут? И в каком классе учится? — спрашиваю я, чтобы как-то вывести ситуацию из лабиринта её отказов.
Бабушка немного задумывается и как будто нехотя называет его имя и класс. Видно, что ей очень неловко от нашего внимания. И если бы не эта немочь, так некстати скосившая ее на пороге школы, то убежала бы от нас — сердобольных — вприпрыжку. Да и к тому же информацию о мальце вроде как не стоит распространять.
Я оставляю Алёну в изрядно поредевшей кучке родителей и иду в школу за мальчиком.
Каждого посетителя в школе встречает охранник. К нему я и пристала с вопросом о ребёнке, но представитель охранной-пропускной системы оказался не рад моей социальной активности и стал громко молчать на все вопросы. Когда понял, что я не уймусь, пустил в школу разбираться с неудобным положением самой.
Судя по расписанию, уроки у мальчика уже закончились. Где его искать — непонятно. Школа большая. Территория ещё больше.
Бегу за деталями назад к бабушке. Алёна вызывается помочь с поисками. Старательно запоминает описание, имя, пароли, явки и бежит к стайке знакомых ребятишек, любопытно разглядывающих наш стихийный митинг.
Через 10 минут о пропавшем мальчике звонкими детскими голосами гудит всё школьное фойе. Я же за это время смогла добиться от охраны только звонка в школьную администрацию.
Через 20 минут «виновника» волнений, красного от внезапно свалившейся на него славы, вывела ватага ребят во главе с Алёной. Потеряшку, как знамя победы, вручили бабушке и отправили их домой. Алёна, весёлая и румяная от успешной операции, скачет на месте, как конь, заведенный после долгого галопа.
Мы порадовались со всеми и тоже тронулись в свою сторону. Алёна перевозбудилась от приключения и своего успеха, ёрзает в кресле и сыплет предложениями и вопросами:
— Давай заедем к папе на работу, расскажем ему?! Давай позвоним бабушкам?! Давай — друзьям? А медаль мне дадут? А в газетах напишут?
— Дружочек, — говорю я ей, — папе и бабушка расскажем, конечно, но медалей и газеты, скорее всего, не будет.
— Почему? — расстраивается ребёнок. В её понимании они с ребятами исполнили роль МСЧ. Не больше не меньше.
— Понимаешь, — пытаюсь подобрать я слова, — пока мы искали мальчика, мы не успели никого оповестить — ни полицию, ни журналистов. Официально к поиску никто не подключился. Мальчика нашли быстро. Он, слава Богу, даже и потеряться-то не успел.
Алёна сникла. В глазах читается прощание с медалями и почестями.
— Лёлён, — говорю я как можно ласковее, — а вот если бы ты уже тогда знала, что не получишь никакой награды, ты бы что? Не стала бы его искать?
Смотрю на неё в зеркало — задумалась. Взгляд — внутрь себя, и видно прям, что идёт сбор какого-то очень серьёзного человеческого свойства.
— Нет, — отвечает она после короткой, но важной самодиагностики, — я бы всё равно помогла. Не из-за награды. А из-за того, что от этого… радостно.
