Нетрудно вообразить: деревенское житьё-бытьё, столь отличное от некогда воспринимаемой как «Европа» Одессы, для Пушкина стало заточением похлеще южного. Сам того не ведая, он напророчил себе, когда записывал на бумаге строфы первой и второй глав «Евгения Онегина», — оказался «в пустыне»:
Два дня ему казались новы
Уединённые поля.
Прохлада сумрачной дубровы,
Журчанье тихого ручья;
На третий роща, холм и поле
Его не занимали боле;
Потом уж наводили сон;
Потом увидел ясно он,
Что и в деревне скука та же,
Хоть нет ни улиц, ни дворцов,
Ни карт, ни балов, ни стихов.
Хандра ждала его на страже,
И бегала за ним она,
Как тень иль верная жена.
Пространство вокруг него будто застыло. Не жизнь, а картина в рамке. На полотне село. Липовая аллея подводит к усадьбе. Справа — огромное озеро с плоскими берегами, слева — другое, поменьше.
Состояние Пушкина, не по своей воле пребывающего в Михайловском, можно охарактеризовать двумя словами: тревога и раздражение. Именно они прочитываются в стихотворении «К Языкову».
Примечательно: в то время Пушкин и Языков ещё лично не знакомы. Тогда чем обусловлено это дружеское обращение к поэту, живущему в далёком Дерпте, городе, считавшемся чисто немецким по истории, культуре и населению, хотя и принадлежащем России? И что стоит за ним?
Языков на четыре года моложе Пушкина. Но можно ли их назвать ровесниками? И вообще, согласитесь, сближение очень необычное: разница в возрасте всего ничего, но один любимец муз ходит в начинающих, а о другом уже начинают поговаривать как о первом поэте России. Раньше, если приглядеться, Пушкин шёл навстречу людям старше его, нередко много старше, а здесь «протянул руку» заведомо младшему. В психологии человеческих отношений это качественно иной поступок.
Объяснение очевидное. «Львёнок» возмужал, окреп и стал ощущать себя «львом». Поэтическое детство, так совпало, закончилось вместе с учёбой в Лицее. Юношество поэта можно обозначить (долго это или недолго — вопрос спорный) временем пребывания Пушкина на Юге. Судьба именно так расставила свои вехи. В Михайловском перед нами новый Пушкин. И в нём самом, и в его творчестве заметны большие и заметные изменения. Были годы — он подавал надежды, потом — выдвигался на первый план, теперь пришло время явить себя первым среди равных.
Ещё каких-то два—три года назад Павел Катенин, бывший на семь лет старше Пушкина, мог позволить себе сказать: «Саша Пушкин пишет ко мне из Кишинёва…»
И уже нет ничего странного в словах ровесника Катенина, Петра Вяземского, когда в 1825 году он обращает Пушкину такие слова: «Лучшие люди в России за тебя; многие из них даже деятельны за тебя; имя твоё сделалось народною собственностью».
Поэтому, полагаю, будет справедливым стихотворение «К Языкову», при всей его «простоте» формы и содержания, определить как знаковое для Пушкина.
В момент рождения поэтического послания Пушкина 20-летний Николай Языков учится в Дерптском университете. Он студент 2-го курса философского факультета. Однако для него это, следуя современной терминологии, уже второе высшее образование. Ранее он успешно закончил Петербургский институт инженеров путей сообщения, проучившись в нём шесть лет. А потом после учёбы успел ещё два года «потусоваться» в молодёжной среде столицы как автор стихов и студенческих песен, прославляющих любовь и веселье. (Сегодняшнему читателю, в 17—18 лет заканчивающему среднюю школу, хочется тут посоветовать соотнести возраст Языкова и его шаги по учебной лестнице.)
Как бы то ни было, но оба знают и читают друг друга. В том, что юный поэт-студент внимательно следил за тем, что появлялось в печати за подписью «Пушкин», нет ничего странного. Но, оказывается, и для Пушкина имя Языкова что-то значило.
Уже первые публикации в газетах, журналах и альманахах начинающего поэта обратили на себя внимание Жуковского, Дельвига, Рылеева, Баратынского. Можно предположить, что это их сочувственные отклики о новом таланте дошли до Пушкина ещё в дни, когда он был на Юге. А можно допустить мысль, что Александр Сергеевич, находясь в отдалении от издательских центров, сам внимателен к тому, что происходит на поэтическом небосводе России и отслеживает появление новых имён. И это, заметим, не интерес любопытствующего: кто там ещё объявился в литературном цехе, это профессиональный взгляд на тех, кто пришёл в литературу.
Известно, что в конце апреля 1824 года дерптский профессор и литератор А. Ф. Воейков передал юному Николаю Языкову в Дерпт приятную новость из Петербурга:
«Спешу порадовать весточкой. На сей неделе молодой Лев Пушкин получил письмо от славного своего брата из Одессы. Он читал нам его при Ник. Дмит. Киселёве. Наш Бейрон восхищается Вашими стихами и пророчествует Вам мирты, розы, лилии и вечнозелёные лавры». (Само письмо Пушкина до наших дней не дошло. — А. Р.)
Сорок девять стихотворных строк «К Языкову», облечённых в форму дружеского послания талантливому поэту, по жанру — характерное для романтической поэзии письмо в стихах. Оно и начинается с приподнятой ноты — с пушкинского утверждения, что он близок Языкову по духу творчества, что стихотворцы, «друг другу чуждые по судьбе», родственны по природе своего вдохновения («Они [поэты] жрецы единых муз, Единый пламень их волнует...»). Однако романтический настрой очень быстро оборачивается совсем не романтической жалобой «сына музы своенравной»:
Но злобно мной играет счастье:
Давно без крова я ношусь,
Куда подует самовластье:
Уснув, не знаю, где проснусь. —
Всегда гоним, теперь в изгнаньи
Влачу закованные дни.
Так что не напрасно Пётр Вяземский, всерьёз опасаясь ужасных последствий для поэта от пребывания его в Михайловском, в письме А. И. Тургеневу от 13 августа 1824 года сокрушался:
«Как можно такими крутыми мерами поддразнивать и вызывать отчаяние человека! Кто творец этого бесчеловечного убийства? Или не убийство — заточить пылкого, кипучего юношу в деревне русской? Правительство верно было обольщено ложными сплетнями. Да и что такое за наказание за вины, которые не подходят ни под какое право? <…> Да и постигают ли те, которые вовлекли власть в эту меру, что есть ссылка в деревне на Руси? Должно точно быть богатырём духовным, чтобы устоять против этой пытки. Страшусь за Пушкина! <…> Тут поневоле примешься за твоё геттингенское лекарство: не писать против Карамзина, а пить пунш. Признаюсь, я не иначе смотрю на ссылку Пушкина, как на coup de grace1, что нанесли ему. Не предвижу для него исхода из этой бездны. Неужели не могли вы отвлечь этот удар?».
1 Удар милосердия (фр.) — удар, при котором смертельно или тяжело раненного и уже не оказывающего сопротивления противника добивали, чтобы прекратить его мучения.
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Не противьтесь желанию поставить лайк. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—211) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47)
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 132. Деловитый генерал Пушкина: «Миленькие вдовушки в девках не сидят»
