В предыдущей главе мы рассмотрели события, оказавшие мощное влияние на судьбу Китая и всей Восточной Азии - Мукденский инцидент и последовавшее за ним японское вторжение в Маньчжурию, которая в конечном итоге была полностью оккупирована частями Императорской армии. Параллельно жестокая схватка развернулась за крупнейший порт и наиболее экономически развитый город Поднебесной - Шанхай. И, хотя к завершающей стадии битвы японцы обладали некоторым преимуществом, в целом владея инициативой, НРА показала себя в обороне вполне достойно.
5 мая 1932 сторонами было подписано мирное соглашение. В целом его ключевые пункты (Шанхай был объявлен демилитаризованной зоной, Китаю запрещалось держать гарнизоны также в соседних Сучжоу и Куньшане, Япония получила право разместить в городе ограниченный воинский контингент) в большей степени устраивали японцев. Ну а в первую очередь для Токио важнейшим пунктом в Шанхайском договоре был… он сам как таковой. Появился документ, прекращающий боевые действия между Японией и Китаем, принятый на международном уровне. Империи Восходящего солнца требовалось срочно закрепить достигнутый в Маньчжурии успех, ведь, поскольку дипломатической подготовки её захвата не было (да и быть не могло – ибо в основе лежали действия законспирированной офицерской группы), всё, что спасало Токио от жесткого международного давления, вплоть до силового – это глобальный экономический кризис и общая неопределённость для внешнего наблюдателя происходящих в Китае событий. Ясности, однако, скоро должно было прибавиться – с апреля 1932 в свежеобразованной 1 марта Манчжоу-Го начала свою работу комиссия Литтона под мандатом Лиги Наций. И теперь для правительства Империи Восходящего солнца было принципиально важно продемонстрировать, что они выступили в регионе в качестве миротворцев, что под сенью японских штыков там, пускай и самочинно, но водворяется спокойствие — а последнее равно хорошо и с точки зрения гуманности, и с точки зрения бизнеса. Шанхайский договор означал, что вторгнись в Маньчжурию силы Гоминьдана, начни они атаку – и именно Китай будут нести ответственность за все последствия, выступит зачинателем войны. Итак, как минимум до окончания работы Комиссии, а лучше – до оглашения её результатов, официальное руководство японских государственной и военной машин были заинтересованы в стабилизации положения и в том, чтобы ни одна пушка не открывала огня. Во всяком случае, с их стороны.
Вместе с тем схожими были и интересы Чана Кайши. Ещё в сентябре-октябре 1931, осознав, что правительство империи Восходящего солнца не намерено дезавуировать провокацию своих военных, но напротив инициирует масштабную вооруженную интервенцию в Поднебесной, китайский диктатор сделал свой принципиальный выбор: даже в условиях внешней агрессии внутриполитические задачи имеют высший приоритет. После окончания Войны Центральных равнин для власти Чана Кайши сохранялось две крупнейшие угрозы: влияние Молодого Маршала Чжана Сюэляна и верной ему Северо-Восточной армии с одной стороны и укрепление коммунистических анклавов с другой. Первую из них главком НРА цинично устранил при помощи японцев, вместо оказания помощи наследнику Чжан Цзолиня в деле защиты Маньчжурии приказав тому отступить. К весне 1932 Молодой Маршал и его войска оказались оторваны от традиционной военно-промышленной и хозяйственной базы, их зависимость от воли Нанкина радикально возросла. И диктатора в целом устраивала та цена, которую ему, а главное Поднебесной пришлось за это заплатить. С не меньшей решимостью Чан Кайши был настроен разделаться с коммунистами. Именно стремлением сосредоточить все силы на окончательном закреплении собственного лидерства в стране, а также желанием аккумулировать ресурсы для проведения назревших военных и социально-экономических реформ, объясняется готовность фактического руководителя Китая санкционировать Договор 5 мая. Пусть утратив прямой силовой контроль над Шанхаем, Национальное правительство могло рассчитывать на получение оттуда значительных доходов, что оказалось бы невозможно при продолжении боевых действий в мегаполисе и его окрестностях. Ударные части НРА в свою очередь высвобождались для внутренних операций против КПК.
Итак, казалось бы, к рубежу весны-лета 1932 к подлинному перемирию стремились ключевые акторы как одной, так и другой стороны. Теоретически, это должно было положить предел открытому насилию, заморозить конфликт. Вот только на практике имелись также и другие силы с иными понятиями и приоритетами.
С одной стороны внутри Императорской армии офицерские тайные общества и организации рассматривали остановку наступательных операций как проявление слабости, а то и измену. Не вполне понимающие и особенности международного положения своей страны, и истинные причины ничтожности сопротивления китайцев на севере (у офицеров, воевавших в Шанхае, опыт был совершенно иной), они видели только их немощь, которой нужно немедленно пользоваться. А ещё — возможности для политического дробления китайцев, разобщения, или даже подкупа их командиров. Если тот же Доихара в своё время с успехом за миллион долларов перекупил даже стойкого Ма Чжаньшаня, то с чего бы дальше делам идти по-иному? Наконец, на крайний случай имелось и прикрытие для движения вперёд – те самые китайцы-коллаборанты. Хотя армии этих генералов и были численно весьма скромными, а по боевым качествам так просто отвратительными, многого от них не требовалось: просто двигаться вперёд, завязывать боестолкновения, а там как повезёт. Справятся сами – прекрасно. Нет – тоже не беда: здесь уже могут подсобить части с алым солнцем на знамени. Разумеется – как пострадавшей, подвергшейся внезапному и подлому нападению стороне. Для европейцев и американцев вся здешняя мешанина – тёмный лес. Границы Маньчжурии, которая уже много веков не существовала как отдельное государство, а до того по сути являлась кочевой ордой, было практически нереально сразу и однозначно демаркировать, даже если бы стороны этого и хотели со всей искренностью.
С другой стороны в провинции Жэхе на самой границе (как уже сказано – весьма условной и никем не признанной) с новообразованным государством Маньчжоу-Го стояли части Чжан Сюэляна. Молодой Маршал по итогам Шанхайского договора оказался в весьма глупом положении: он отступил из своего региона-базы по приказу Чана Кайши с тем, чтобы, продемонстрировав лояльность, добиться от него деятельной поддержки в борьбе с японцами. Теперь же в новых условиях совместный удар, где ведущая роль принадлежала бы армии Чжана Сюэляна, оказывался невозможен. Но мало этого – если ещё недавно Молодой Маршал был нужен Чану Кайши, то теперь, напротив, ничто не мешало главе Гоминьдана поспособствовать и без того неизбежному ослаблению слишком независимого союзника. Северо-Восточную армию могли просто расформировать, растащить входящие в неё части по всему Китаю. И тогда её бывший главнокомандующий – лишь один из множества генералов, которых полным-полно в стране, да ещё и с весьма подмоченной отходом из Маньчжурии военной репутацией. Что делать? Да очень просто: постоянно беспокоить японцев на границе, с тем, чтобы какая-нибудь из провокаций оказалась достаточно весомой и вынудила их предпринять дальнейшее наступление вглубь Китая. И вот тогда уже у Чана просто не останется иного выбора, кроме как вести войну всерьёз, а Чжан Сюэлян будет на острие удара.
Как следствие изложенных выше причин, после подписания Шанхайского договора весь остаток 1932 прошёл в мелких, но практически беспрерывных стычках небольших отрядов по всей зоне соприкосновения. Не особенно серьёзных, но достаточных для того, чтобы обе стороны просто мечтали дожить до момента, когда верхи «спустят их с цепи» и дадут возможность бить в полную силу. Тем временем, в Японии, одновременно подстёгивая и пугая военные группировки, шёл судебный процесс против офицерского тайного общества «Сакуракай», а комиссия Литтона завершала составление своего доклада.
Стоит отдать графу должное – документ был подготовлен на высоком уровне и старался придерживаться беспристрастности и объективности. В предоставленном Комиссией отчёте описывалась ситуация, сложившаяся в Маньчжурии к сентябрю 1931, отмечались отрицательные черты китайской администрации, и обосновывались выдвинутые Японией обвинения. Далее шёл рассказ о сентябрьских событиях, базировавшийся на свидетельствах многочисленных очевидцев. Было уделено внимание причинам и порядку образования Маньчжоу-Го, уже провозглашённого к моменту прибытия комиссии в Маньчжурию. Рассматривались экономические интересы Японии в Китае, суть и результаты китайского бойкота японских товаров, признавались особые интересы империи Восходящего солнца в Маньчжурии. Было упомянуто и о советских интересах в регионе. Итоговый вывод был двойственным, но, в целом, малоприятным для Японии. В заключении Комиссии было зафиксировано, что все японские действия являлись спланированной агрессией, а Маньчжурия признавалась территорией Китая. В докладе также отмечалось, что государство Маньчжоу-Го создано по воле Японии, но без воли народа, проживающего на данной территории. Японская империя признавалась нарушительницей международных договоров и Устава Лиги наций. К тому же отклонялось заявление Токио о том, что Китай — это дезорганизованное государство. Довольно жесткие формулировки. В то же время, прямого требования немедленно уйти и вернуть Маньчжурию правительству в Нанкине Отчёт тоже не содержал. Проблему Маньчжурии предлагалось интернационализировать, решать этот вопрос в рамках доктрины «открытых дверей», при этом учитывая интересы Японии, СССР и Китая.
Говоря откровенно, Виктор Булвер-Литтон попросту не решился (да и едва ли был способен объективно) вынести окончательный вердикт. Формулировка являлась оптимальной основой для дальнейшего торга между великими державами, которые и достигнут некоей договорённости – в рамках Лиги, либо вне её. Для Японии на горизонте опять возник знакомый призрак «Вашингтона», вероятность того, что всё, завоеванное кровью и потом, придётся с позором отдать назад. Сознавая это, японцы попытались, во-первых резко изменить политическую конъюнктуру перед самым оглашением итогов работы комиссии на Совете Лиги, а во-вторых дополнительно укрепить своё положение в китайском пограничье. Прежде всего, 1 сентября 1932 страна Восходящего солнца официально признала Маньчжоу-Го в качестве независимого государства, демонстрируя тем самым, что только на такой основе могут вестись дальнейшие переговоры. Параллельно китайская провинция Жэхе была объявлена исторической частью Маньчжурии, а её губернатор – Тан Юйлинь стал получать перемежающиеся с осторожным военным давлением посулы и предложения относительно перехода на сторону Японии и вливания в государственную структуру Маньчжоу-Го.
Доклад Литтона был в итоге рассмотрен Советом Лиги наций в Женеве в ноябре 1932. Япония (напомню, одно из государств-основателей Лиги и постоянных членов её Совета) его не одобрила и заблокировала принятие по нему каких-либо решений. Единственное, что было официально согласовано, это состоявшаяся по инициативе Великобритании передача доклада на обсуждение в «комитет 19-ти» по наблюдению за развитием маньчжурского вопроса. То есть фактически дело откладывалось в долгий ящик. Это давало Японии дополнительное время, но не означало, что вопрос вовсе исчерпан – усиления давления держав можно было ожидать в любой момент. Отсутствие предложений и условий скорее даже нервировало Токио: если не требуют части, то не значит ли это, что готовятся при удобном случае вновь забрать всё? Тан Юйлинь показательно отказался от всех японских предложений – как будто знал, что они в любом случае окажутся непрочными… Было тихо, но уж очень это походило на затишье перед большой бурей.
Скоро обнаружилось резкое расхождение между военными и правительством относительно того, что нужно предпринять в складывающейся ситуации, благо все оценивали её как серьёзную. Премьер Сайто Макото и большинство членов кабинета склонялись к максимально осторожному поведению на международной арене. У всех без исключения крупнейших стран мира и без того было предостаточно забот и проблем, а Япония, во всяком случае явным образом, не покушалась ни на чьи интересы. Кризис всё ещё крушил США, стремительно укрепляя и без того сильную тенденцию к самоизоляции, Британская империя претерпевала и вовсе фатальные преобразования: Вестминстерский статут 1931 года окончательно уравнивал в правах – и во внутренней и во внешней политике, доминионы и метрополию, по существу превращая их в независимые государства, пусть и руководимые (всё более формально) одной королевской фамилией. Во Франции резко – почти до предчувствия гражданской войны – обострились противоречия между левым и правым флангами политического поля, а всё внимание во внешней политике пожирали европейские проблемы. Что им всем до Маньчжурии? Главное – не давать поводов усомниться в том, что Япония в целом придерживается имеющегося глобального статус-кво, установленного после Первой мировой.
Армейцы мыслили проще, прагматичное – и, в то же время, уже. Пока непосредственной угрозы нет, и у страны развязаны руки – нужно действовать! Враг слаб. Чем больше удастся взять, даже и перед началом гипотетических переговоров, тем проще будет потом торговаться. Мир уважает силу: чем нагляднее она будет явлена, тем больше и вероятность, что никто не осмелится лезть в японские дела. Прямой военный противник – Китай, и почти наверняка, даже если большие конкуренты страны Восходящего солнца решат ставить ей палки в колёса, они скорее станут напитывать силами его, нежели решаться на открытую интервенцию. А значит нужно, опять же, ещё до того, как помощь придёт, превратить военную машину Поднебесной в полную развалину и надёжно укрепить Маньчжоу-Го, создав новорожденной стране стратегическое предполье. Так мыслила верхняя часть военной элиты, в частности министр армии Садао Араки. Среднее офицерство и члены тайных обществ вообще имели лишь один лозунг – «Вперёд!», полагая любую альтернативу предательством.
Гласных дебатов, разумеется, практически не было. Генерал Араки изо всех сил давил на правительство, угрожая расколоть его, заставить, пусть и ценой собственного ухода с поста, распустить кабинет министров – ну а дальше уже с новым премьером, или в период без такового армия всё равно сделает то, что считает нужным. Макото изо всех сил его сдерживал. Он не мог расплеваться с генералом окончательно – тот и в самом деле был способен обрушить правительство, а премьер просто не имел права в свете недавних событий 15 мая 1932, когда предыдущий глава кабинета оказался застрелен военными радикалами, допустить нового витка политической нестабильности. Так что постепенно армейцы проталкивали свою линию. Хотя никакого официального решения о проведении той или иной войсковой операции и не было, они вполне могли на низовом уровне постепенно повышая масштабы непрерывно идущих стычек, начать её как бы естественным путём.
Полный решимости не допустить новой «войны явочным порядком», как это вышло во время Маньчжурского инцидента, Сайто Макото решил прибегнуть к последнему средству и пошёл на хитрость и риск, надеясь, тем не менее, в итоге переиграть неискушенных в политике солдафонов. Он выразил готовность одобрить силовую акцию, но только в том случае, если это сделает и высший арбитр страны – император. Прямое обращение к авторитету монарха давало возможность гарантированно прекратить всякую самодеятельность на местах. Теперь всё решало время. Хирохито едва ли будет выставлять однозначные и ясные требования что к военным, что к гражданским, предпочтя, как всегда, выбрать и апробировать тот или иной из уже представленных ему вариантов. Для Макото принципиально важно было успеть со своими политическими предложениями раньше, чем Араки подаст на подпись готовый план наступательной операции. И премьер-министр к ярости армии сумел этого добиться... 1 января 1933 Квантунская армия приступит к реализации так называемой операции «Нэкка» (не путать с кошкой-нэко, слово Нэкка — японское произношение иероглифов, составляющих название провинции Жэхе). Но император санкционировал удар только при том условии, что это будет последняя операция армии в Китае. Более того, Хирохито публично объявил, полностью сковав руки для всевозможных провокаций и импровизаций, что ни одно подразделение не должно идти далее Великой Китайской стены.
Для наступления были выделены силы специально сформированной Оперативной группы «Жэхэ» под командованием фельдмаршала Муто Нобуёси. В её состав входили: 6-я дивизия генерал-лейтенанта Сакамото, 8-я дивизия генерал-лейтенанта Ниши, 14-я смешанная бригада генерал-майора Наттори, 33-я смешанная бригада генерал-майора Накамура, 4-я кавалерийская бригада генерал-майора Моги и 1-й специальный танковый отряд капитана Хякутакэ (11 танков Тип 89, 2 танка Тип 92).
Помимо этого, участие в ударе принимали и свежесформованные войска Маньчжоу-Го, причём их показательно должно было насчитываться численно больше, нежели японцев. Хотя, конечно, они и действовали на второстепенных направлениях, именно маньчжурско-китайские части Маньчжоу-Го раньше всех вступили в бой – собственно, ещё до момента официального начала операции Нэкка. В качестве одного из способов раскачивания ситуации без привлечения нежелательного внимания и иностранцев, и части собственного начальства, японские офицеры на местах приступили к вооружению мини-армий наиболее амбициозных из китайских генералов и полевых командиров, по тем или иным причинам не нашедших себя ни в Гоминьдане, ни у Чжана Сюэляна и не примкнувших к коммунистам. Формально абсолютно независимые, эти части могли быть как одноразовыми расходниками, дешевым пушечным мясом, так и своего рода личинками, из которых при удаче могло вырасти целое новое квази-государство удачливого варлорда, крепко обязанного при этом Японии. Подобные формирования всё большей численности начали действовать ещё с осени 1932, а в период операции Нэкка в бой пошли так называемые Национальная армия обороны генерала Юй Чжишаня и Национальная армия спасения генерала Ли Чичуня. Впрочем, и первая, и вторая показали себя весьма слабыми и были частично разгромлены уже к 1 января 1933. Время классических милитаристов в Поднебесной окончательно прошло.
В целом в военном отношении операция Нэкка являет собой мало примечательного. При формально серьёзных списочно задействованных силах (порядка 120 000 в объединённой японско-маньчжурской армии и до 250 000 у их противников) в действительном бою они сходились нечасто – ничего похожего на жестокую бойню Шанхая и близко не было. Во многом опять шла логистическая, «железнодорожная» война, когда на первых порах японцы скорее сражались с пространством и пытались как можно быстрее перемещать по карте отметки, обозначающие место дислокации подразделений. В первые полтора месяца вообще почти не было достойных упоминания боевых соприкосновений (отсюда в некоторых источниках началом операции Нэкка считается 23 февраля 1933). 25-го были захвачены Чаоян и Кайлу. 2-го марта 4-я кавалерийская бригада встретила сопротивление войск Сунь Дяньина и, после суточного боя, заняла Чифэн. 4-го марта кавалерия и танки «И-Го» взяли столицу Жэхэ, Чэндэ.
Частично объяснение в том, что китайцы утратили должную бдительность, проворонили момент, когда ставшие частью повседневности стычки начали перерастать во что-то большее, а затем долго не могли угнаться за событиями. Плюс считалось, что Япония будет вести сдержанную политику, пока Маньчжурия не выйдет из активно обсуждаемой мировой повестки. Из интересного – первый и, кажется, чуть не единственный в истории империи Восходящего солнца пример глубокого танкового прорыва: 1-я танковая рота (вообще 1-й отряд/группа, но рота всё же привычнее), начав наступление от Чаояна 1 марта, достигла Чендже 4 марта, пройдя, таким образом, с боями 320 километров за три дня. Блестящее достижение, Гейнц Гудериан — тогда скромный подполковник ещё более скромного Рейхсвера, плачет от зависти. Только вот помянутые «бои» были зачастую просто разгоном слабоорганизованных и уже морально готовых к бегству толп, которые здесь, не в пример историям про польскую кавалерию, нередко действительно имели на вооружении только холодное оружие и гранаты.
Да и численность танковой армады в 13 машин (это на момент старта – что-то подсказывает автору, что до Ченде дошли явно не все, как минимум – не все одновременно) не особенно впечатляет.
Вообще, по мере развития боёв, операция как-бы уклонялась вправо, если смотреть со стороны атакующих – во Внутреннюю Монголию. Тому было несколько причин. Первая – сопротивление китайцев там было минимальным. Второе – судя по всему, первоначальные планы Квантунской армии и имперского генштаба включали достаточно масштабные действия в направлении на Пекин. В идеале там можно было наскоро соорудить своё правительство, параллельное Нанкинскому, которое на международной арене станет подыгрывать Японии, а статус прежней столицы окажется важным подспорьем. Но император выразился однозначно: за Стену ни шагу. Так что пришлось наскоро менять замысел. Во Внутренней Монголии расстояние до Стены было большим, нежели в Жэхе. Наконец, пожалуй, главным являлось то, что, в отличие от маньчжуров, у монголов наличествовал реальный интерес к достижению национальной независимости и построению государственности. Целый ряд местных авторитетов самостоятельно вышел на японцев и прямо просил их не тормозить, продолжать продвигаться. Дополнительно, судя по всему, это вызвалось тем, что уже обретшая независимость Монголия была к этому времени социалистической страной в орбите СССР, и не желавшие мириться с этим элиты хотели, чтобы ей возник капиталистический противовес, альтернатива в картине возможного монгольского будущего.
Всё же, конечно, основной целью наступления оставалась гораздо более населённая и развитая провинция Жэхе. Там серьёзные бои начались лишь тогда, когда японцы уже ощутимо приблизились к окрестностям Стены – в начале марта 1933.
Тогда же Чан Кайши начал перебрасывать в этот район подкрепления – до того в деле участвовала почти исключительно армия Чжана Сюэляна. Действия китайцев были рассогласованными и очень неравномерными – где-то демонстрировалось подлинно геройское сопротивление и отражалось по 10-20 атак, а где-то бегство начиналось уже после первой. Вслед за утратой Чандэ 32-й корпус НРА генерала Вань Фулиня отступил на заставу Лэнкоу, 29-й корпус Суна Чжэюаня также отошёл. 37-я дивизия Чжана Цзосяна заняла Сифэнкоу, а 25-я дивизия Гуаня Линьчжэна — Губэйкоу. 4 марта 139-я дивизия 32-го корпуса отбила нападение на Лэнкоу, а 7 марта 67-й корпус выдержал атаку 16-й бригады 8-й японской дивизии на Губэйкоу. Однако, несмотря на это, 11 марта японская пехота заняла первые участки непосредственно на Стене. Прозвучит парадоксально, но даже и в 30-е годы XX столетия она играла важную роль в обороне китайцев. Только, конечно, уже не в качестве укрепления, а как крупная и удобная дорога.
Перерезав её, атакующие, выдержав ряд контратак, стали постепенно ликвидировать всё более разрозненные очаги сопротивления к северу от Стены. Слово «ликвидировали», впрочем, не следует понимать чересчур буквально: быстро смекнув, что далее к югу японцы продвигаться не могут, части НРА довольно спокойно эвакуировались по мере того, как исчерпывались их возможности к организованному сопротивлению. Или, что чаще, когда тот или иной генерал, решал, что для сохранения своей репутации он сделал довольно, а теперь пора бы и уходить. К 11 апреля 1933 в основном всё было кончено, хотя с последних участков Стены китайские войска уйдут только 22 мая. Между этими двумя датами было немало, конечно же, различных боевых эпизодов, но почти ничего достаточно интересного и важного, чтобы об этом здесь упомянуть. Куда любопытнее – то, что в это время происходило за пределами Китая.
Чан Кайши очень рассчитывал, что уж на этот раз международное сообщество вмешается, и Япония будет наказана. В том числе по этой причине он по-прежнему экономил силы и после того, как послал в поддержку Молодому Маршалу свои собственные, по-настоящему лояльные части. Если в Нанкине ждали демарша держав с надеждой, то в Токио – со всё возрастающей тревогой. И в этот момент военное командование буквально заставило премьер-министра и главу дипведомства пойти на весьма примечательный шаг. 27 марта 1933 Япония официально заявила о выходе из Лиги Наций. В целом данный демарш был направлен не столько в адрес самой Лиги – та то как раз ничего не могла сделать империя Восходящего солнца - Токио имел возможность заблокировать любую неприятную инициативу (или попросту игнорировать Лигу какое-то время – собственно, с середины февраля, когда в адрес японцев стали употреблять словосочетание «страна-агрессор», так японский представитель и поступил, перестав являться на заседания Совета), сколько в адрес великих держав. Судя по всему, замысел военных был таков: поводом к выходу послужил Маньчжурский вопрос, и шумный жест должен был и своим «пораженцам» отрезать дорогу к отступлению, и всем заинтересованным державам показать, что Япония готова к переговорам только с признанием существования (пусть не де-юре, но, по крайней мере, де-факто) отдельной от Республики Китай Маньчжурии/Маньчжоу-Го в качестве предварительного условия. В противном случае империя будет зубами держаться за завоеванное и оборонять его всеми доступными методами.
В реальности японцы, судя по всему, просто театрально «пёрнули в лужу» – ни одна из держав не готовила сколь-либо значимых действий в отношении японо-китайского спора, а резкость Японии обоснованно воспринималась как проявление нервозности и, в конечном счёте, слабости. Фактически произошло то, на что в Токио едва ли рассчитывали: вместо того, чтобы продемонстрировать свою непреклонность аж «актом выхода из Лиги наций», лидеры страны Восходящего солнца запустили процесс неуклонной утраты Лигой авторитета и превращения её во «всего лишь Лигу наций», малозначительную и совершенно беспомощную. В итоге из держав только Соединённые Штаты ясно обозначили свою позицию. Госсекретарь Генри Стимсон ещё 7 января 1932 направил в Китай и Японию идентичные ноты, где говорилось, что США не будут признавать никакие договоры или территориальные приобретения, навязанные Китаю японским правительством. Современная американская историография рассматривает эти действия как весьма решительные и чуть ли не начало американской борьбы с японским милитаризмом. В реальности, конечно, всё сильно иначе. Госдепартамент первоначально рассматривал вариант с применением санкционного давления на Японию – и вынужденно отказался от него, ввиду собственного мягко говоря сложного экономического положения. В итоге первоначально довольно жесткие по тону бумаги оказались, в сущности, совершенно беззубыми.
Японии и Китаю тем временем нужно было договариваться самим. К маю 1933 войска опергруппы Жэхе выполнили задачу и остановились на Стене, не смея нарушить приказ Хирохито и двигаться дальше. Ситуация постепенно подвисла, по мере того как китайцы приходили в себя и крепили оборону, становясь патовой. 22 мая китайская и японская делегации собрались в Тангу, что возле Тяньцзиня. Японские требования были суровыми: создание 100-километровой демилитаризованной зоны южнее Великой стены от Пекина до Тяньцзиня, причём Стена должна остаться под контролем Японии. Хотя гоминьдановским войскам не разрешалось появляться в этой зоне, японские самолёты-разведчики смогли бы пролетать над ней для проверки соблюдения китайцами условий договора. Следить за порядком на этой территории должен был вооружённый лёгким стрелковым оружием «Корпус сохранения мира в демилитаризованной зоне». Два секретных пункта договора гласили: в Корпус не могут вступать бывшие солдаты антияпонских формирований, а вопросы, которые не в состоянии решить Корпус, должны решаться переговорами сторон.
Японские представители — все как один военные — действовали в привычно решительной манере и… неожиданно выяснилось: это именно то, что сейчас нужно! Делегация гоминьдановского правительства, которое больше волновала война с коммунистами, чем с японцами, быстро согласилась на все условия. 31 мая 1933 было подписано так называемое Перемирие Тангу, которое и продержится вплоть до 1937 года и инцидента на мосту Марко Поло.
Попробуем подвести некий итог операции Нэкка со стороны Китая. Оказалась утрачена провинция Жэхе, что, конечно, было неприятно, но, в целом, не столь уж болезненно и серьёзно в общекитайском масштабе. Никаких хозяйственных или политических уступок не делалось. Глобально положение Поднебесной не особенно изменялось по сравнению с Шанхайским договором 5 мая 1932. Уступки носили, прежде всего, военно-оперативный характер, что могло сказаться (и сказалось) в случае возобновления вооруженного конфликта в будущем. Но пока что прямого ущерба от них Китай не нёс. По-настоящему на китайской стороне проиграл лишь Чжан Сюэлян. Чан Кайши всегда относился к Молодому Маршалу с настороженностью и стремился к его ослаблению, а теперь окончательно обозлился на сына бывшего лидера Фэнтяньской клики. По мысли диктатора сперва своими действиями на границе командир Северо-Восточной армии раздразнил японцев, а потом оказался совершенно беспомощным после начала их крупного наступления. Конечно, это было не совсем справедливой оценкой. Но, так или иначе, Чжан Сюэлян – вроде бы по собственному желанию, чтобы сохранить лицо, ушёл в отставку, а сразу после этого ещё и вынужден был отбыть на продолжительное «лечение» в Европу. Северо-Восточную армию в период его отсутствия хоть и не расформировали (вероятно, Чан Кайши опасался, что, предприми он подобную попытку, солдаты перейдут на сторону Японии и Маньчжоу-Го), но до 160 000 бойцов и командиров из её состава были переброшены в другие провинции. На первый взгляд казалось, что партия Молодого Маршала полностью и окончательно проиграна, и он сходит с исторической сцены. Однако в реальности Чжан Сюэлян ещё успеет всех удивить и сыграть очень важную роль в активизации борьбы Поднебесной с интервентами. Но об этом – позже.
А пока - вернёмся к главной теме настоящей главы. Выше говорилось о том, что делегацию Национального правительства в Тангу делало значительно более уступчивой желание Чана Кайши сосредоточиться на уничтожении коммунистов. Пришло время нам подробнее остановиться на состоянии и возможностях КПК к началу 1932 года. Некоторая информация, касающаяся в частности образования Китайской Советской Республики, уже была дана в конце позапрошлой главы, однако есть смысл дополнить и освежить её.
Итак. Как общую площадь, так и совокупное население территорий, контролировавшихся КПК, обозначить довольно трудно. Во-первых, это было постоянно меняющееся множество. Во-вторых, в целом ряде случаев советские структуры в той или иной мере, конкурируя и враждуя, оказывались вынуждены сосуществовать с гоминьдановскими. Объективно имелось три крупнейших освобождённых района, где власть Компартии была наиболее полной и прочной. Площадь Центрального советского района, располагавшегося в Восточной Цзянси и Западной Фуцзяни, составляла 50-60 тысяч квадратных километров, население — 4-5 миллионов человек. Центральная армейская группа имела в своем составе 1, 3 и 5 корпуса общей численностью около 25 000 штыков. Кроме того, существовал ряд местных самостоятельных полков и дивизий, насчитывавших ещё 30-40 тысяч человек, а также отряды крестьянской самообороны — Красная гвардия, Молодая гвардия и другие, впрочем почти невооруженные. Второй по величине советский район площадью 40 000 квадратных километров и с населением около 3 000 000 человек находился на стыке провинций Хэнань, Хубэй и Аньхой, севернее реки Янцзы и восточнее железнодорожной магистрали Пекин — Ухань. Регулярные вооруженные силы района составлял 4-й корпус численностью 12-15 тысяч бойцов. Кроме того, здесь имелись самостоятельные и местные части совокупно ещё в 5-6 тысяч штыков. Политическое, а впоследствии и военное руководство районом осуществлял Чжан Готао. Далее на стыке провинций Цзянси, Чжэцзян и Аньхой находился мощный партизанский район площадью около 15 000 квадратных километров с населением в 1 000 000 жителей. Здесь действовала так называемая 10-я армия под командованием Фан Чжиминя численностью 5-6 тысяч бойцов. Количество более мелких партизанских краёв измерялось десятками. За период с 1931 до начала осени 1933 число советских районов сократилось, однако некоторые из них расширили свою территорию.
Общий политически и военно-стратегический курс Китайской Советской Республики задавал Мао Цзэдун, именно он возглавлял её правительство - Совет народных комиссаров. К 1933 году это был уже сильный зрелый политик со своей историей побед и поражений, из которых он вынес ряд ценных выводов. Автор ранее подробно излагал тактику действий раннего маоизма и не считает нужным повторяться, однако можно отметить, что к середине 1930-х будущий Великий кормчий дорос до полноценного идейно-теоретического осмысления собственных практических наработок в русле творческого развития марксизма. Вместе с тем, имеет смысл обратить внимание на то обстоятельство, что, по крайней мере формально, лидером КПК в описываемый период Мао Цзэдун не являлся. Пост генерального секретаря партии занимали другие люди. И в существенной мере это было связано с позицией зарубежных товарищей китайских коммунистов из ИККИ и СССР. Нельзя сказать, что Москва принципиально не доверяла именно Мао. Хотя некоторая вольность последнего в деле привнесения китайской специфики в марксизм уже тогда вызывала раздражение у ряда советских и коминтерновских руководителей. Впрочем, гораздо важнее было другое. Во-первых, СССР и лично И.В. Сталин испытали глубокое разочарование в КПК и после раскола Единого фронта с Гоминьданом и последовавших за ним событий. Думается, многие читатели помнят сталинское письмо, где давалась характеристика положения дел в Поднебесной вообще и компетентности руководящих кадров «Киткомпартии» в частности. Мао Цзэдун, хотя тот прежде оппонировал многим товарищам, стоявшим у истоков образования КПК, в частности в крестьянском вопросе, относился Москвой по умолчанию к той же категории обанкротившейся старой команды.
Во-вторых, что не менее важно, претерпевала изменения вся внешнеполитическая доктрина Советского Союза в целом. От левого интернационализма она постепенно дрейфовала в сторону обеспечения прежде всего государственных интересов СССР. Причин тому было много. Международное левое движение переживало кризис. Пропасть между коммунистами и социал-демократами увеличивалась. В некоторых случаях накал противостояния в рамках левого лагеря (уже достаточно условного) превосходил таковой в его общей борьбе против правых. VI конгресс Коминтерна, состоявшийся в Москве с 17 июля по 1 сентября 1928, официально провозгласил провозгласил социал-демократию «социал-фашизмом». В этих условиях мировой кризис, начавшийся с американской Великой депрессии, дал коммунистическому движению значительно меньше, чем можно бы было надеяться. В ряде случаев нарастающий гнев и антисистемные настроения масс куда успешнее абсорбировали и использовали радикальные правые, в том числе НСДАП в Германии и другие партийно-политические проекты. В целом фашизм, рассматривая его в глобальном аспекте, оказался чрезвычайно серьёзным и опасным противником коммунизма. Если в середине 1920-х на него было принято смотреть как на тактический ход буржуазии, а над режимом Муссолини - иронизировать, теперь приходило понимание истинного масштаба и опасности «коричневой волны». В 1935 оно выльется в принятую Коминтерном тактику «единого антифашистского фронта». Параллельно внутреннее и международное положение СССР как такового, напротив, неуклонно укреплялось. Советский Союз получил широкое признание, значительно уменьшилась вероятность новой интервенции и особенно - возобновления Гражданской войны при участии белоэмигрантских организаций. Наконец, начались воистину титанические сдвиги в сфере народного хозяйства страны - полным ходом шли Первая пятилетка, индустриализация и коллективизация. Именно возможности СССР как государства, уверенно превращающегося в великую державу, стали обоснованно рассматриваться в качестве главного ресурса международного коммунистического движения. А это требовало корректировки прежнего курса на мировой арене как советской официальной дипломатии, так и ИККИ.
В свою очередь проводниками новой политики по мысли руководства Советского Союза должны были стать и новые люди. Во всяком случае на китайском и шире восточном направлении. Ещё в 1925 году в СССР при Коминтерне возник так называемый Коммунистический университет трудящихся Китая имени Сунь Ятсена. Отбор будущих студентов вёлся в Гуанчжоу, Шанхае, Пекине, Тяньцзине и среди китайских эмигрантов, живущих в Союзе. При организации университета в него также перешли около 100 студентов из ранее уже существовавшего Коммунистического университета трудящихся Востока. Любопытно, что в период с мая 1926 по июль 1927 Университет находился под совместным управлением ВКП(б) и Гоминьдана. В дальнейшем от этого по понятным причинам пришлось отказаться. Суммарно за период 1925-1930 годов через КУТК прошло около 1600 человек. И, изначально задуманный в качестве инкубатора новой управленческой элиты для КПК, университет выдал на гора результат - так называемую «группу 28 большевиков». Последняя представляла собой общую идеологическую позицию и не была формальной фракционной организацией: её сторонники рассматривали себя как истинных марксистов и выступали за изменение направления развития Китайской революции. В большинстве своём «28 большевиков» являлись людьми молодыми (два наиболее видных её представителя - Ван Мин и Бо Гу родились в 1904 и 1907 годах соответственно), неплохо теоретически и общеобразовательно подготовленными, а также инициативными и твёрдыми в своих убеждениях. Вместе с тем, им существенно не хватало авторитета среди тех, кто реально составлял костяк КПК «на земле» и понимания реалий ведущейся в Поднебесной борьбы.
Всего в руководстве Компартии Китая в начале 1930-х условно можно выделить три группы. Первая - ориентированные на сельское население в качестве главной революционной силы и длительную партизанскую борьбу сторонники Мао Цзэдуна. Вторая - старые китайские партийные руководители более ортодоксальных воззрений, ориентированные на массовые восстания городского пролетариата по типу Кантонского. Третья - «28 большевиков», большинство из которых возвратилось разными путями в Поднебесную из СССР в течение 1930 года. Сама тактика борьбы второй группа вела к её постепенному ослаблению. Так, невзирая на наличие крупных советских районов, о которых говорилось выше, относившийся к ней генеральный секретарь ЦК КПК Сян Чжунфа жил и работал на нелегальном положении в Шанхае, обоснованно рассматривая город в качестве главного центра китайской индустрии с наибольшей численностью рабочих. Ничего значительного в смысле организации восстания его личное присутствие коммунистам не дало. Зато в итоге дело окончилось скверно. После ареста 25 апреля 1931 в Ханькоу одного из подчиненных Чжоу Эньлая, командира «красного отряда» Гу Шуньчжана, знавшего явки и конспиративные квартиры центральных органов КПК в Шанхае и других городах, гоминьдановские власти вышли на след Сян Чжунфа. Генсека планировали переправить в один из советских районов, но на практике сделать этого не успели. 21 июня Сян Чжунфа был опознан и на следующий день арестован во французской концессии в Шанхае. В свою очередь местная полиция выдала его гоминьдановской контрразведке. Уже 24 июня, вероятнее всего под пытками, Сян Чжунфа стал давать показания против товарищей по партии, а позднее был расстрелян в этот же день без суда по личному распоряжению Чана Кайши. После непродолжительного периода, в ходе которого и.о. генерального секретаря ЦК КПК являлся Ли Лисань, бразды официального руководства партией переходят к группе 28 большевиков. С января по сентябрь 1931 высший пост занимает Ван Мин, а далее - Бо Гу. Последний одновременно являлся в рамках Китайской Советской Республики председателем Совета обороны.
Называть «28 большевиков» марионетками Москвы и проводниками исключительно её воли, безусловно, неправильно. Вместе с тем, Бо Гу и остальные были склонны ориентироваться на советский подход к целому ряду вопросов. СССР после Мукденского инцидента чрезвычайно беспокоило усиление Японии и перспектива её дальнейшей экспансии. Соответственно, вопреки господствовавшим после краха Единого фронта с Гоминьданом критическим взглядам на перерастающий в ханьский шовинизм национализм Нанкинского правительства, КПК на рубеже 1931-1932 годов адаптирует в своей политработе патриотическую риторику. Чан Кайши и режим в целом критикуются за слабость перед лицом агрессии японского империализма, соглашательство и беспомощность. 5 апреля 1932 Китайская Советская Республика официально объявила Японии войну, чего Национальное правительство в свою очередь даже не думало делать.
Вместе с тем, ни о каком новом издании Единого фронта в 1933 году никто в КПК всерьёз рассуждать не мог. Напротив, объективной необходимостью была организация обороны советских районов от представлявшегося неизбежным удара НРА. Теоретически Китайская Советская Республика к этому времени уже выдержала четыре направленные против неё кампании, однако не приходилось сомневаться в том, что новое наступление далеко превзойдёт их все по своему масштабу и напору. Подготовка Чана Кайши к последующим операциям носила обширный и разносторонний характер, не замечать её было невозможно. Забегая вперёд, только против Центрального района Советской Республики НРА задействует 11 дивизий, что уже в два с лишним раза больше, чем она выделила некогда на борьбу с японскими интервентами за стратегически важный Шанхай. Не менее важны были и меры, призванные повлиять на качественный характер подчинённых Национальному правительству войск.
В мае 1933, вскоре после прихода нацистов к власти в Германии, в Поднебесную прибыл и занял там пост военного советника Национального правительства эксперт высочайшего мирового уровня - генерал-полковник Ганс фон Сект. Ветеран Первой мировой (на его счету в качестве начальника штаба 11-й армии Макензена знаменитый Горлицкий прорыв, он же занимался стабилизацией фронта австро-венгров после Брусиловского наступления 1916 в качестве начштаба армейской группы эрцгерцога Карла), Сект сыграл решающую роль в построении постверсальского Рейхсвера как армии особого типа, призванной стать основой для стремительного развёртывания вооруженных сил в тот момент, когда государство открыто откажется от соблюдения навязанных ограничений. Как мы знаем, данный замысел впоследствии самым блестящим образом удался. В 1920 году Сект был назначен начальником управления сухопутными войсками, т.е. фактически главнокомандующим Рейхсвера, и занимал эту должность вплоть до своей отставки в 1930.
По большому счёту Ганса фон Секта можно с полным правом называть дедушкой Вермахта, заложившим основы будущего возрождения военной машины Германии. Теперь этот человек консультировал НРА и разрабатывал для Чана Кайши проект комплексной реформы ВС страны. Уже в июне 1933 Сект представил меморандум, в котором изложил свою программу индустриального и военного развития Китая. Немецкий генерал предлагал в духе собственных замыслов Чана Кайши реорганизовать НРА в небольшую (по китайским меркам), мобильную и хорошо оснащённую армию из примерно 60 дивизий с акцентом на качественном превосходстве над любыми формированиями внутренних инсургентов, будь то региональные лидеры или КПК. Последнее в свою очередь должно вытекать из принципиально более высокого уровня подготовки офицерского состава.
Понятно, даже такой специалист, как фон Сект, не мог перековать НРА и её кадры мгновенно. Позднее, как он, так и другие немецкие специалисты (в частности генерал Александр фон Фалькенхаузен) приложили значительные усилия для претворения в жизнь задуманного - и всё равно к началу Японо-китайской войны в 1937 работа оставалась далека от завершения. К теме сотрудничества Нанкина и Берлина автор ещё вернётся позднее. Так или иначе, уже в 1933-1934 фон Сект внёс в усиление НРА свой довольно заметный вклад. Помимо прочего немецкий генерал персонально участвовал в разработке замысла операций против Китайской Советской Республики. Основной идеей фон Секта выступала предварительная изоляция контролируемых красными районов с тем, чтобы после начала основной фазы операции подразделения коммунистов не могли, рассредоточившись, их покинуть. Одновременно обширная сеть укреплённых пунктов позволяла обеспечить безопасность коммуникаций от вылазок и внезапных нападений в партизанском стиле. Что до полевых сражений, то тут победу НРА должны были принести численное превосходство и огневая мощь. Следуя совету Секта, весной и летом 1934 Гоминьдан построил в одной лишь провинции Цзянси 3000 связанных дорогами укреплённых пунктов. Дорогое удовольствие, однако с точки зрения Чана Кайши будущий решающий успех того стоил.
Недостатком вышеизложенного подхода выступала полная потеря стратегической, да в общем и оперативной внезапности. О том, что за них намерены взяться всерьёз, в КПК знали с осени 1933, а отчасти догадывались уже после заключения Перемирия Тангу. К сожалению, ресурсов для дополнительного укрепления собственных позиций у Компартии имелось немного. По существу альтернатива была следующей: дать за свободные районы и в целом Китайскую Советскую Республику бой - с большими рисками получить по его итогам полный военный разгром. Или же заблаговременно перейти к чисто партизанской тактике, просачиваясь через заслоны фон Секта, бросив при этом всю с таким трудом выстраивавшуюся на протяжении почти половины десятилетия квазигосударственную инфраструктуру.
Положение дополнительно усугублялось тем, что взгляды на проблему Мао Цзэдуна и Бо Гу существенно разнились. Для будущего вождя Поднебесной высочайшим приоритетом являлось сохранение костяка революционных вооруженных сил и в целом кадров. Он хорошо освоил партизанскую войну как инструмент не только тактического, но и оперативно-стратегического масштаба. Мао не боялся, что партия умалится в ней - как не страшился и окончательной потери связи с городским пролетариатом. Здесь ли, там ли Компартия воссоздаст освобождённые районы, если будет кому это делать. В конце-концов КПК вновь поднималась после самых тяжелых испытаний, поскольку в ней сохранялся внутренний идейный и организационный стержень. Отчасти, к слову, те же слова применимы к самому Мао. Он был «тёртым» - в отличие от большинства из «28 большевиков»: не верящим в быструю победу и одновременно не гнущимся под ударами неудач.
Великого кормчего закалил как партийно-политический, так и непростой личный опыт. С самой Шанхайской резни Мао Цзэдун лишается возможности видеться с семьёй. И, что даже важнее, защищать её. В октябре 1930 местный военачальник Он Цзянь, впрочем, наверняка действовавший с одобрения армейского и государственного руководства, схватил супругу Мао Ян Кайхуэй. От неё потребовали публично отказаться от мужа и КПК, но она отвергла эти требования, невзирая на пытки. В конечном счёте Ян Кайхуэй была казнена в Чанше 14 ноября 1930 в возрасте 29 лет. Их с Мао дети официально преследованию не подвергались ввиду малолетства, однако из-за невозможности перебраться к отцу оказались де-факто на положении сирот. Трое братьев - Аньцин, Аньин и Аньлун бежали в Шанхай, где перебивались любыми возможными заработками и бродяжничали. Вскоре младший, Аньлун, скончался от дизентерии.
Сам Мао Цзэдун примерно в это же время сошёлся с Хэ Цзычжэнь - одной из партизанок, примкнувшей к КПК в 1926 (к слову, девушка считалась умелым тактиком и великолепным стрелком, за что заслужила необычное прозвище «девочка-генерал с двумя стволами»).
Её называют третьей женой Великого кормчего, и она действительно оставалась подле него довольно долго, вплоть до 1937 года. Тем не менее, юридически отношения с Хэ Цзычжэнь Мао по-видимому никогда не оформлял и позднее, встретив, пожалуй, главную женщину своей жизни - Цзян Цин - он откажется от признания этого гражданского брака. Резюмируя, морально-психологически будущий вождь Поднебесной уже жил в походном режиме, обрубив старые корни и завязав то, что мы бы, пожалуй, назвали военно-плевым романом.
Но возвратимся к политике. Аргументы «28 большевиков» по-своему тоже вполне убедительны и понятны. Это теперь рецепты народной войны маоистской закваски стали классикой. На начало-середину 1930-х доступные исторические примеры скорее указывали на обратное: в гражданском противоборстве скорее выиграет тот, кто сумеет выстроить более эффективную военно-хозяйственную и мобилизационную машину, а последнее представлялось немыслимым без организующей роли государства и опоры на городские центры и индустрию. Ещё во времена Великой Французской Революции центр, хотя и сталкиваясь с разнообразными проблемами, всё же уверенно задавил ведущую свою борьбу в стиле герильи Вандею. Важнейшим образцом для всех коммунистов и революционеров мира в первые десятилетия после её окончания, естественно, была Гражданская война в России. И там, опять же, именно способность большевиков уйти от «партизанщины», упорядочить и ввести в регулярное русло работу тыла и фронта, виделась, наряду с некоторыми другими факторами, главным залогом их победы.
Помимо общестратегических соображений, сдача львиной доли с таким трудом приобретённых территорий могла показаться внешним наблюдателям проявлением слабости и даже трусости КПК. Первостепенное значение для успеха партии имела агитация, а значит её реноме и образ в массах. В 1927-1928 годах, хотя глобально большая часть выступивших под красными знамёнами соединений НРА и добровольческих отрядов потерпела поражение, в глазах населения у их борьбы был героический ореол. Теперь для КПК возникал риск самостоятельно разрушить это благотворное впечатление.
Наконец, следовало учитывать международную конъюнктуру. Мы с вами знаем, что Перемирие Тангу продержалось довольно долго, однако это отнюдь не было столь очевидно для современников событий. Токио и Нанкин уже достигали вроде бы договорённости от прекращении огня после Первого Шанхайского сражения - и очень скоро они оказались нарушены. Кто во второй половине 1933 взялся бы уверенно предсказывать судьбу нового соглашения? Возобновление Японией интервенции в разгар наступательных операций НРА, направленных против Китайской Советской Республики, поставило бы Чана Кайши в весьма непростое военно-стратегическое и политическое положение. Так недавно изображавший коммунистов марионетками иностранных сил (Коминтерна), готовыми легко жертвовать традиционными основами китайской социальной жизни догматиками, диктатор сам перед лицом большинства сделался бы человеком, жертвующим безопасностью и обороной Поднебесной во имя укрепления режима личной власти и истребления идеологических противников.
Отдельно отметим на полях появление в Китае новой фигуры - в 1932 году в Поднебесную по линии ИККИ прибыл немецкий коммунист, член КПГ Отто Браун, в дальнейшем игравший роль военного советника. Оценки в историографии как его дарований, так и степени влияния на дела различаются кардинально. Объективным фактом является то, что у Брауна не имелось боевого опыта (родившийся в 1900 году, на фронтах Первой мировой он в силу возраста повоевать не успел) - впрочем, находясь в СССР с 1928 по 1932 год он прошёл обучение в военной академии имени Фрунзе, сотрудником разведуправления штаба РККА немецкий революционер являлся ещё с середины 1920-х. Эмиссар ИККИ поддержал позицию группы 28. Как итог, не без его влияния возобладала линия на твёрдую оборону…
НРА, действия подразделений которой Чан Кайши координировал лично, начала свои операции против Центрального района Советской Республики в сентябре 1933, однако первоначально темп был взят весьма неспешный. Национальное правительство продолжало сосредоточение войсковых контингентов, а сами подразделения в соответствии с концепцией фон Секта занимались методичным перемещением цепи укреплённых постов, поддерживая необходимую плотность кольца блокады. Тем не менее, к началу 1934 года угроза сделалась достаточно существенной. В этих условиях в январе месяце состоялось событие, которое должно было определить и официально закрепить стратегию КПК. В Центральном советском районе состоялся II Всекитайский съезд Советов. На поверку решения им принимались вроде бы важные, даже принципиальные, однако мало соответствующие нерву момента. Съезд окончательно принял Конституцию Республики, были провозглашены демократические свободы для трудящихся, равноправие мужчин и женщин, равноправие национальностей и право всех народов Китая на самоопределение вплоть до государственного отделения и создания самостоятельных государств (в том числе оказалась безоговорочно признана независимость Монгольской Народной республики).Но как всё перечисленное могло помочь уцелеть самому Центральному району? Нет, формально делегатами съезда давались также предложения, направленные на укрепление Красной армии, а сложная ситуация на фронте не являлась совсем уж фигурой умолчания. Тем не менее, достаточно легко считывается ориентация КПК, или точнее определявшей в тот момент политику партии группы, на некую выжидательную тактику. Вероятно «28 большевиков», опубликовав решения съезда как программные тезисы, надеялись на массовые восстания в тылу НРА сочувствующих им рабочих и крестьян. Способность и желание широких слоёв населения Поднебесной выступить против Национального правительства серьёзно переоценивалась. Между тем с началом весны 1934 положение коммунистов начало стремительно ухудшаться.
Прежняя медлительность НРА обернулась теперь беспощадным давлением многотонного пресса. Численность войск Чана Кайши простиралась до 300 000 человек, они продвигались одновременно по всем основным направлениям, их построение практически не содержало брешей, а попытки частей Красной армии контратаковать из-за разветвлённой сети постов крайне редко оказывались для противника внезапными. Применение же артиллерии и шире современных средств ведения борьбы в открытых полевых столкновениях наносило силам КПК опустошительный урон. Выделить какую-то конкретную баталию, в которой НРА достигла определяющего успеха, довольно трудно. Вместе с тем подавляющее большинство каждодневных столкновений приносило Красной армии дополнительные потери и демонстрировало её нарастающую беспомощность. В целом перелом обозначился уже в июле. К руководству Компартии и Советской Республики, включая группу 28 и Отто Брауна, пришло понимание объективной невозможности удержания существующих освобожденных районов в режиме позиционной обороны. К сожалению, само по себе оно мало что меняло. Требовалось, причём экстренно, решить две сложнейшие задачи. С одной стороны - военную, двухсоставную: организацию прорыва из кольца и поиск нового региона для развёртывания и «оседания» на местности. С другой - политическую: последствия очевидной неудачи требовалось купировать в сознании миллионов китайцев, а саму партию в условиях оставления почти всей прежней материальной и организационной базы уберечь от раскола и диссоциации.
Вторая задача была решена довольно оригинальным образом. 15 июля 1934 года был опубликован Манифест Рабоче-крестьянской Красной армии Китая о походе на север для организации отпора агрессии Японии. В связи с войной против империи Восходящего солнца выдвигались следующие задачи:
решительно выступать против распродажи гоминьдановским правительством территориальных прав Китая, протестовать против китайско-японских прямых переговоров, против признания марионеточного Маньчжоу-го;
- немедленно объявить о разрыве дипломатических отношений с Японией, аннулировать все заключённые ранее секретные китайско-японские договоры и соглашения; объявить всеобщую мобилизацию всех сухопутных, военно-морских и военно-воздушных сил для ведения войны с Японией;
- вооружить весь народ страны, создать отряды волонтёров и партизан, которые приняли бы непосредственное участие в боевых действиях против Японии, оказать поддержку добровольческой армии Северо-Восточного Китая и авангардному отряду рабоче-крестьянской Красной армии, отправлявшемуся на Север для борьбы с Японией;
- конфисковать все капиталы и собственность японских разбойников и предателей Родины; прекратить платежи по всем китайско-японским займам;
- повсеместно широко создавать массовые народные антияпонские организации.
Таким образом создавалась картина уже не вынужденного «бродяжничества» сбитых со своих позиций превосходящими правительственными силами инсургентов-партизан, а благородного патриотического порыва. Понятно, образованные слои населения Поднебесной едва ли могли в неё поверить, однако на уровне масс сельских жителей подобная «альтернативная реальность» оказывалась вполне действенным способом влияния на умы.
Принципиально важным, однако, остаётся следующий вопрос: действительно ли уже в июле 1934 года КПК было принято решение о широкомасштабной релокации на север Китая? В конце-концов, чтобы вступить в боевое соприкосновение с японцами, соединениям Красной армии следовало добраться до вполне конкретных провинций. Дать однозначный ответ довольно трудно, но в целом он видится автору скорее отрицательным. Летом 1934 никто не мог заблаговременно спланировать и начать уверенно осуществлять марш, общая протяженность которого составит в итоге примерно 8000 (!) километров.
Первые манёвры Красной армии после её прорыва из окружения, о чём мы ещё будем говорить далее, не дают оснований видеть в них осознанное и целенаправленное стремление по направлению к будущему Особому району на стыке провинций Шэньси и Ганьсу. Также достоверно известно, что острые дискуссии по вопросу о дальнейших действиях продолжались между руководителями КПК уже непосредственно во время Похода, в том числе в следующем, 1935 году. Вместе с тем, представляется сомнительной и возможность полного отсутствия у Манифеста 15 июля всякого реального содержания, помимо пропагандистского. Следует признать, что как минимум одну из колонн часть партийно-государственных лидеров Китайской Советской Республики намеревалась-таки направить на север - и, очевидно, обязана была в этой связи проработать возможные сценарии её действий, что позднее сильно помогло Красной армии в целом. Документ, декларировавший будущие операции против Японии, был подписан председателем СНК Республики Мао Цзэдуном, его заместителями Сян Ином и Чжан Готао, председателем Военно-революционного комитета Чжу Дэ и его заместителями Чжоу Эньлаем и Ван Цзясяном. Т.е. условно маоистской группой - во всяком случае никого из числа «28 большевиков» мы здесь не видим. Вероятно ещё в июле 1934 Мао Цзэдун как минимум задумывался о радикальной смене зоны преимущественной дислокации КПК и её структур. И тогда же столкнулся с резким несогласием оппозиции. Это коррелирует с последующими спорами и конфликтами относительно направления движения соединений РККА, где Бо Гу при поддержке Отто Брауна будет отстаивать схему, очевидным образом исключающую сближение с той частью Поднебесной, которую занимали японцы и их марионеточные образования.
От слов к делу коммунисты начали переходить в первых числах августа - и происходившие тогда события также указывают на изначально предполагавшуюся возможность разнонаправленного движения нескольких группировок/колонн Красной армии. Приказ ВРК о прорыве и выдвижении в западном направлении получили соединения, оборонявшие территорию советского района на стыке Хунани и Цзянси под командованием Жэнь Биши. Это произошло 7 числа. Между тем в главном, Центральном районе, подготовка к эвакуации только-только началась. Бесспорно, намечающаяся операция должна была стать крайне сложной. Тем не менее, синхронность действий частей Красной армии из разных районов при условии их последующего общего движения видится наиболее логичным вариантом - хотя бы в контексте отвлечения внимания командования НРА. Вместо этого решающий прорыв состоялся лишь в октябре 1934 - и именно эта дата считается официальным моментом начала Великого похода КПК, хотя упомянутый выше Жэнь Биши и его люди к тому моменту продвигались по территории страны два с лишним месяца.
Главным организатором военно-логистической составляющей предстоящего марша являлся Чжоу Эньлай. И не будет преувеличением сказать, что проявил он себя просто блестяще. Красной армии предстояло существовать в духе крылатой фразы Цицерона «Всё своё ношу с собой». Касалось это как боеприпасов, так и вообще всех видов довольствия, включая пищу. Войска коммунистов не могли позволить себе насильственно обирать и объедать по пути местное население - как по идеологическим причинам, так и в виду того, что проведение масштабных реквизиций потребовало бы рассредоточения, которое фатально замедлило бы преследующему неприятелем колонну. Не менее трудным обещал стать и первичный прорыв как таковой. При негативном сценарии Красная армия, даже добившись по форме успеха, рисковала растратить столько бесценных снарядов и патронов, что позже сражаться ей оказалось бы просто нечем. Наконец, хотя большинство партийно-политических кадров Компартии умело обращаться с оружие и не чуралось этого, в составе колонны всё равно оказался бы изрядный процент нонкомбатантов. Требовалось хотя бы отчасти сохранить в условиях затяжного марша структуру и иерархию созданных за последние годы органов гражданского управления.
Чжоу Эньлай заблаговременно провёл ремонт дорог и мостов по пути предстоящего движения войск внутри Центрального советского района, доразведал при помощи партизан и агентуры состояние транспортной инфраструктуры вне его пределов. В целом накопление и систематизация информации в период августа-сентября оказались осуществлены командованием Красной армии на самом высоком уровне - и это сыграло ключевую роль в её последующих победах. По общему мнению из всех участков блокадного кольца прорыв осуществлялся на объективно наиболее слабом.
Параллельно была поведена также эффективная политико-дипломатическая подготовка Похода. Как минимум часть солдат и офицеров НРА, когда 10 октября 1934 начались определяющие события, по существу симулировала боевую активность, де-факто же тихо саботируя оборону. Объясняется это с одной стороны скрытно проводимой коммунистическими агитаторами политработой - довольно существенная доля бойцов армии Национального правительства если не сочувствовала КПК, то во всяком случае считала, что усилия государства в текущих реалиях следует сосредоточить на противодействии внешней агрессии. С другой же - тайными договорённостями командования Красной армии с отдельными руководителями из лагеря противника. Так, Чжу Дэ и Чжоу Эньлай начали секретные переговоры с гуандунским губернатором Чэнь Цзитаном, которого Чан Кайши назначил главнокомандующим армией южного направления, о заключении перемирия. Позднее части НРА, набранные из южан и расквартированные в Гуандуне и Гуанси, демонстрировали исключительную пассивность.
Наконец, но не в последнюю очередь, Чжоу Эньлаю и его подчинённым удалось добиться в нужный момент чрезвычайно высокой степени концентрации сил. Сравнительно незаметно для противника с фронта была отведена и собрана группировка численностью в 86 000 штыков, в то время как части прикрытия, объединённые под командованием штаба 24-й дивизии, составляли лишь 16 000 бойцов и командиров.
По совокупности факторов то, что коммунистам Центрального советского района удалось вырваться из тисков, уже не вызывает особенного удивления. Однако, вспоминая китайскую пословицу, это был лишь первый шаг на пути в тысячу ли. Стартовой точкой предприятия, которому не так то легко найти аналог во всей мировой военной истории. Всего, считая гражданских, в Поход вышло около 130 000 человек. 10 октября, как уже говорилось выше, началось движение, а органы ЦК КПК и СНК Республики оставили считавшийся столицей Жуйцзинь.
16 числа колонна в составе 1, 3, 5, 8 и 9-я армейских групп Красной армии пошла на прорыв. 18 октября Чан Кайши, узнав о случившемся, приказал Чэнь Цзитану, Хэ Цзяню и Бай Чунси укрепить оборонительные линии на стыке провинций Гуандун и Цзянси, в Хунани и на севере Гуанчжоу, а северной группировке НРА, насчитывавшей к описываемому времени свыше 11 дивизий, перейти к преследованию. В ночь на 21 октября Красная армия окончательно преодолела первую цепочку оборонительных позиций, созданных неприятелем вокруг Центрального советского района. Дальнейший марш осуществлялся в направлении к границе провинций Хунань и Цзянси, т.е. первоначально колонна двигалась в юго-западном направлении. И это отражало позицию группы 28 и Отто Брауна, которые отнюдь не собирались покидать южную часть Поднебесной. Ведущей причиной здесь выступало то, что она объективно была более развитой, глубже и шире затронутой модернизацией - и, как следствие, в ней был значительно выше процент городских пролетарских слоёв. Тут со всей остротой и наглядностью вступили в противоречие между собой догматически понимаемые постулаты марксизма и объективные китайские реалии. Согласно первым, отрыв от индустриальных центров и рабочего класс был заведомо губителен для компартии. Вот только никакой действительной возможности воспользоваться ресурсами промышленных городов и пролетариата у гонимой Красной армии не имелось, а более развитая логистика юга давала преимущество нагоняющим её ударным частям НРА.
К середине ноября колонна коммунистов, преодолев последнюю, третью линию обороны, окончательно вышла на оперативный простор - но именно это до предела обострило внутреннюю борьбу фракций КПК. Прежде маршрут в основном определялся сугубо военной целесообразностью. Чжоу Эньлай и другие командиры диктовали его как производную от обстановки на поле боя: где выше шанс пройти, там и необходимо прорываться. Теперь, с появлением более свободной альтернативы, требовалось принять именно политическое решение. С 25 ноября по 5 декабря Красная армия была сосредоточена на непростом форсировании реки Сянцзян, где НРА попыталась создать заслон на пути колонны, однако сразу после него острые дебаты разгорелись немедленно. В конце первой декады декабря Мао Цзэдун, Ван Цзясян и Чжан Вэньтянь подвергли критике действия членов Военного комитета Бо Гу и Отто Брауна, а также их стиль руководства Походом.
Они предложили Чжоу Эньлаю, формально являвшемуся лишь заместителем председателя РВС и начальником штаба группировки, разработать план дальнейшего движения и твёрдо принять на себя руководство его воплощением в жизнь. В качестве цели маршрута Мао сотоварищи обозначили провинцию Гуйчжоу, причём её северо-западную часть, граничащую с Сычуанью. Бо Гу и Браун резко оппонировали, настаивая на собственном замысле создания советского района в Западной Хунани. Сущность спора заключалась в том, что маоистская фракция стремилась увести колонну в сравнительно малонаселённый, архаичный и экономически неразвитый регион, где существовали оптимальные условия для перехода к партизанской тактике, а Красная армия оказалась бы сравнительно малоуязвимой к крупным войсковым операциям, имея все условия, позволяющие ей избегать открытых полевых сражений. Одновременно «28 большевиков» обоснованно видели в этом риск упразднения организованной республики и социальной деградации китайского левого движения в целом. Из коммунистического (и значит пролетарского), завязанного на наиболее передовые в хозяйственном отношении области со сравнительно современным укладом, оно рисковало превратится в своеобразный извод традиционного крестьянского движения «за чёрный передел и справедливость», принципиально неспособного угнаться за режимом с его железными дорогами, самолётами, обновлением буржуазного толка, за условным «Шанхаем», который для сидящей в сычуаньском приграничье сельской герильи оказался бы столь же далёк, как какой-нибудь Нью-Йорк, а то и обратная сторона Луны.
Между тем, считая только по прямой, главная колонна Красной армии преодолела уже 600 километров, а реально - порядка 1000. Средний темп движения составлял примерно 17 километров в сутки. Естественно, это начало сказываться. Уже на этой стадии участники Похода были существенно измотаны, им требовалась передышка. Объёмы запасов всех видов сократились до опасного предела. Вдобавок ко всему, красноармейцы перемещались через территорию, населённую преимущественно неханьской народностью мяо, которая из-за прежних репрессий варлордов и НРА ожесточилась в отношении всех китайцев в принципе, рассматривая любых чужаков в качестве угрозы. Соответственно, местные жители не только не оказывали коммунистам помощи, в отличие от обитателей областей, лежащих к востоку, но даже вредили им. Скажем, скрытно поджигали дома, в которых останавливались на отдых подразделения Красной армии. Чжоу Эньлай видел и понимал всё это. Прежде он уже взаимодействовал с Мао и достаточно неплохо сработался с ним. Одновременно Отто Браун во всех отношениях был Чжоу Эньлаю куда менее близок. Связь с ИККИ, который своим авторитетом мог бы подкрепить позицию собственного эмиссара и его китайских сторонников, в условиях Похода практически прервалась. Чжоу Эньлай, хотя в начале декабря условно подвергли критике и его, солидаризовался с маоистами. Сам Мао был твёрже, а главное чётче и яснее в изложении тех взглядов, которых он придерживался, по сравнению с Бо Гу и группой 28. Большинство армейских и даже партийных кадров слабо понимали завязанные на теорию доводы «большевистской» фракции, да та и сама не всегда проговаривала их откровенно. Зато ей была предельно ясна, так сказать прочувствована на собственной шкуре, необходимость как можно скорее уйти из-под прессинга НРА. В условиях кризиса и тяжелых испытаний, бывалому Мао Цзэдуну доверяли больше обучавшейся в СССР молодёжи. В середине декабря 1934 во внутреннем противостоянии в рамках Компартии наступил перелом. 18 декабря Политбюро ЦК КПК официально приняло решение отойти в Гуйчжоу и дать войскам отдых в районе Цзуньи. А 1 января 1935 года из состава Военного комитета за допущенные им ошибки в руководстве военными действиями был выведен Браун. Наконец, в феврале с поста генерального секретаря окажется смещён Бо Гу (впрочем, сохранив за собой пост члена Политбюро), которого сменил Чжан Вэнтянь, также относившийся к группе «28 большевиков», однако находившийся в оппозиции к предыдущему главе партии и Отто Брауну. Впрочем, реально к этому моменту КПК уже более месяца руководил Великий кормчий. С этого самого времени - рубежа 1934-1935 годов - авторитет Мао Цзэдуна в КПК будет лишь неуклонно укрепляться, а путь революционной борьбы китайских коммунистов, сообразно его воззрениям, окончательно приобретёт характерное своеобразие и специфику.
Много позже следующим образом на данную тему выскажется другой титан левого движения XX века -Фидель Кастро:
Столкнувшись с намного превосходившими их по численности националистическими силами Чан Кайши, около 100 000 китайских бойцов под руководством Мао начали в 1934 году «Великий поход» в направлении на северо-запад, в обход центра. Они прошли более 6 000 километров, более года ведя постоянные бои на протяжении всего пути, что явилось беспрецедентным подвигом и превратило Мао в неоспоримого лидера Партии и Революции в Китае.
Между тем стоит сказать несколько слов о противоположной стороне Гражданской войны. Чан Кайши к январю 1935 должен был испытывать весьма противоречивые чувства. С одной стороны давно задуманное наступление увенчалось решительным успехом. Ни в какой момент времени Красная армия не смогла по-настоящему эффективно воспрепятствовать вторжению частей НРА на территорию советских районов. Национальное правительство де-факто уничтожило зачатки параллельной государственности и консолидировало под своим руководством весь Китай, исключая его слаборазвитый дальний запад. С другой стороны нельзя было сказать, что, невзирая на крупные издержки - как материального, так и политического плана, КПК отныне и впредь окончательно «снята с доски» и больше не представляет угрозы. Прорыв главной колонны (и ещё нескольких малых), а в первую очередь неспособность вновь изолировать коммунистов и навязать им бой, вызывали серьёзное беспокойство. Объективно НРА была куда сильнее своего оппонента, но это отнюдь не означало, что Красную армию окажется легко «загнать». Движение масс войск Чана Кайши запаздывало, они не могли выдержать аналогичный коммунистам темп - и большая численность в сочетании с тяжелыми вооружениями здесь им только мешала. Гипотетически, с учётом наличия большого числа свободных подразделений, командование НРА, не прекращая преследование, имело возможность выбросить вперёд дополнительную группировку, чтобы перекрыть врагу дорогу на запад. Однако состояние транспортной сети в этой части Поднебесной, прежде всего отсутствие железных дорог, де-факто сводило данную перспективу на нет.
Хуже всего для Чана Кайши было то, что ему не удалось дискредитировать КПК в глазах масс, представить её бессильной, а значит обречённой на поражение. Напротив, уже на этой стадии достижения и несомненный героизм участников Похода вызвали большой резонанс по всему Китаю. Народ совершенно не считал нужным сбрасывать красных со счетов. И всё, что оставалось Нанкину, это продолжать участие в парном забеге, наступая неприятелю на пятки и всё дальше забираясь вместе с ним в глухие западные провинции...
Автор этих строк обладает сравнительно разносторонними познаниями в сфере военной истории и смеет уверить читателя: даже если брать не средние, а исключительно самые выдающиеся темпы пеших маршей в индустриальную эру, результаты китайских красноармейцев времён Великого похода не потеряются на их фоне. Особенно в контексте того, что речь идёт о стайерской дистанции, настоящем марафоне. Известны примеры суточных темпов продвижения пехоты в 35 и даже 40 километров, однако их удавалось поддерживать буквально 2-3 суток. Войска КПК совершили свой 300-километровый переход от Липина в Цзуньи, увенчавшийся взятием города 7 января 1935, после двух с лишним месяцев беспрерывных маршей. И среднесуточный темп движения составлял при этом по моим подсчётам 16-17 километров. Причём, ввиду практически полного отсутствия автомобилей и достаточно скромного наличного числа гужевых транспортных средств, многочисленные грузы солдатам Красной армии приходилось нести на себе. Мне трудно характеризовать такое достижение иначе, чем словом подвиг…
Скорость и слаженность действий позволила главной колонне выиграть время и, наконец, ненадолго осесть, благо жители Гуйчжоу в большинстве своём принимали КПК радушно. Пополнив свои ряды, сделав дополнительные запасы оружия, боеприпасов и продовольствия, армия получила возможность использовать двухнедельную передышку и подготовиться к продолжению похода. Предшествующая его фаза обошлась Красной армии дорогой ценой. Из 86 000 штыков, выступивших из Жуйцзиня, осталось 45 000, а на самом деле и того меньше, поскольку за вычетом примкнувших к колонне новобранцев и гражданских, которым всё же пришлось перейти в состав вооруженных сил, кадровых бойцов насчитывалось только порядка 30 000 человек. Тем не менее, боевой дух коммунистов был высок, и, что важнее всего, удалось сохранить управляемость. Да и, возвращаясь к потерям, отнюдь не все они являлись безвозвратными. В китайской Красной армии некоторые партизанские черты сохранялись и в период существования советских районов и Республики. В момент кризиса часть примкнувших к ней крестьян, продолжая сочувствовать борьбе КПК, сочла для себя невозможным оставить свои родные места с семьями и хозяйством: люди в одиночку и малыми группами оставляли войсковую колонну, когда та достигала края знакомой им местности. Это можно бы было назвать дезертирством, но нередко нарушители дисциплины всё равно продолжали вести боевые действия против Гоминьдана, только уже методами чистой герильи, самостоятельными автономными отрядами.
Однако вернёмся к главным силам Красной армии. Хотя позади у них остались грозные испытания, положение войск КПК в середине зимы 1935 года никак нельзя было назвать безопасным или хотя бы стабильным. Прежде всего, коммунистам требовался план, который поверстает общую идею Мао в конкретные задачи для дальнейшего наступления. Стратегически у движения на север, в провинцию Сычуань, альтернатив больше не было. Вместе с тем, кратчайшая дорога туда одновременно являлась и наиболее опасной. Всего в 200 километрах к северу от Цзуньи располагался Чунцин - один из крупнейших населенных пунктов в этой части Поднебесной. Находящийся на Янцзы, он мог стать точкой концентрации частей НРА, куда те доставлялись бы водным транспортом. Собственно, так оно в итоге и произошло. Ещё в 278 километрах к северо-западу лежал Ченду - другой крупный город, способный послужить точкой сбора и логистическим хабом для войск режима. Таким образом, движение напрямик делало практически неминуемой очередную схватку ослабленной Красной армии со значительно превосходящим её неприятелем, причём последний, пользуясь рекой, имел бы возможность выстроить надёжный оборонительный рубеж, а также нивелировать преимущество коммунистических соединений в скорости марша. С другой стороны обходной манёвр, крюк, где колонна КПК должна была сперва двинуться на восток, и лишь затем взять к северу, заводил её в такие места, по сравнению с которыми даже Сычуань смотрелась светочем цивилизации. Малонаселённые восточные отроги Сино-Тибетских гор в отношении условий для перемещения крупных масс людей являлись едва ли не самой неподходящей областью Китая. Тем не менее, лидерам Похода требовалось остановиться на одной из альтернатив, причём не затягивая с выбором, поскольку небольшая временная фора, которую сумела заработать Красная армия, таяла весьма быстро.
Изначально коммунисты решили двигаться напрямик. Важным фактором здесь выступало стремление как можно скорее соединиться с товарищами. Автор намеренно сосредоточил всё внимание на главной колонне Красной армии, но, как помнит внимательный читатель, существовали также другие. Стартовав из порубежья Аньхоя и Хэнани, добрались в северную Сычуань подразделения, именуемые к этому времени 4-м фронтом, во главе которых стоял Чжан Готао. Мао и остальные обоснованно опасались, что без поддержки основных сил они вскоре окажутся под угрозой разгрома. С другой стороны люди Чжан Готао, создав напряжение на фланге и в тылу противника, могли облегчить главной колонне переправу через Янцзы.
19 января 1935 части коммунистов, называемые теперь 1-м фронтом Красной армии, вышли из Цзуньи и двинулись на север. Свыше недели они перемещались без противодействия врага, однако 28 числа под Тучэном столкнулись, наконец, с неприятелем, но - и это важно отметить - им были не силы НРА, а войска местных, сычуаньских варлордов. К середине 1930-х степень контроля Нанкинского центрального правительства над страной объективно была наибольшей, однако говорить о полной государственной консолидации всё-таки не приходилось. Чем дальше к западу, в сравнительно захолустные относительно восточного приморья, части Поднебесной, тем выше была мера самостоятельности региональных элит. Стеснённые в экономических средствах, тамошние вожди и их кланы компенсировали это долгосрочностью своей власти, которая позволяла им выстраивать довольно устойчивые системы управления. Некоторые варлорды Запада обрели господство в принадлежащих им зонах контроля ещё до того, как после смерти Юань Шикая окончательно раскололась на фракции Бэйянская клика, то есть в середине 1910-х! Их отношения с Чаном Кайши выстраивались по той же схеме, какая прежде существовала в более развитой половине Китая при противоборстве аньхойцев, чжилийцев и фэнтяньцев: достаточно формальное выражение преданности и умеренная финансовая «дань» в обмен на автономию. И всякие попытки изменить сложившийся баланс воспринимались западными милитаристами достаточно болезненно.
Именно этим объясняются странности кампании февраля-марта 1935, которые, конечно, трудно не заметить. Поэтапный ввод частей НРА, отсутствие внятного преследования коммунистов после их неудач, о которых мы ещё поговорим ниже. Чан Кайши был скован необходимостью обставлять передвижения войск политесом, нужда в котором в «более цивилизованных» провинциях Поднебесной давно отпала. Собственно, существует даже конспирологическая версия, согласно которой главком НРА намеренно вытеснял Красную армию вместо того, чтобы уничтожить её - дабы получить в лице продолжающей свой Поход КПК предлог для широкомасштабного вмешательства в дела Запада и его постепенного подчинения. Автору настоящего труда она представляется маловероятной. Во-первых, Чан Кайши не особенно сильно нуждался в неких дополнительных поводах, если хотел привести последних милитаристов Китая к беспрекословному повиновению. Вероятность того, что они сумеют создать, даже перед лицом гибельной угрозы, по-настоящему общий фронт, была ничтожна. Оправдывать подобные операции в глазах масс населения тем более не имелось никакой нужды. Так зачем хитрить там, где можно действовать вполне откровенно? Во-вторых, Чан Кайши не без оснований видел именно в КПК последнюю подлинно опасную силу, способную однажды подорвать его диктаторское единовластие. Не какой-нибудь клан Ма, не сычуаньцы и не синьцзянцы, а коммунисты обладали достаточным авторитетом, чтобы бороться за лидерство в стране, влиять на миллионы. И вот, решая побочную, отнюдь не самую срочную задачу, Чан Кайши собственноручно компрометирует то ключевое дело, которое он затеял, в ряду прочего пойдя на целый ряд досадных уступок Японии, из-за чего Национальное правительство изрядно потеряло лицо? Нет. Однако появление теории о «втором дне» событий, происходивших на рубеже зимы-весны 1935, отнюдь не случайно. Она просто напрашивается на фоне некоторых поразительных фактов.
Впрочем, судите сами. Итак, потерпев 28 января неудачу под Тучэном, красноармейцы были вынуждены на следующие сутки отойти, перейдя в процессе через сравнительно небольшую реку Чишуй. Всего переправ через неё будет целых четыре - и под соответствующим именем в историю войдёт весь этот этап Великого похода. Вторая попытка прорыва была предпринята соединениями 1-го фронта в середине февраля. Ожесточённые схватки с сычуаньцами завершились ничем - и вот войска КПК опять отступают. В течение трёх дней, 18-21 февраля, они вновь форсируют Чишуй. Суммарно главная колонна Красной армии потратила уже свыше месяца, при этом так и не дойдя в ходе своего наступления до стратегического рубежа Янцзы, что изначально виделось всего-лишь первым шагом. Все темпы, выигранные в прошлом году, безвозвратно растрачены. Однако мы не видим охотников - крупных контингентов НРА, готовых раздавить истощенного противника. Верные Нанкину силы прибывают на ТВД крайне медленно. Скорее всего, Чан Кайши опасался, что, перегни он палку со своим вмешательством, и сычуаньцы попросту пропустят коммунистов без боя. Впрочем, не исключены и более прозаические причины. Красная армия, построенная в контексте маоистской концепции народной войны, была сравнительно лёгкой на подъём, тогда как НРА совмещала в себе отрицательные черты крупной регулярной военной машины, жестко завязанной на логистику и снабжение, с технической отсталостью - в частности ничтожным уровнем моторизации, и недообразованностью штабных офицеров. Не исключено, что Чан Кайши и его генералы не сумели перекинуть силы и средства на запад, несмотря на самое горячее желание.
Лишь на рубеже февраля-марта авангарды НРА занимают Цзуньи, но возвращающиеся от злополучного Чишуя коммунисты сравнительно легко вновь вышибают их оттуда. Так или иначе, давление постепенно нарастало. Задуманная командованием Красной армии дополнительная локальная контратака под Маотаем продемонстрировала - солдат Чана Кайши в регионе всё-таки уже накопилось много. Свернув операции на южном направлении, 1-й фронт возвращается на Чишуй, опять пересекая его. Оперативного пространства в тылу у коммунистов при этом практически не остаётся. Ещё немного - и они окажутся между молотом и наковальней. Разведка боем продемонстрировала - сычуаньцы, как и раньше, стоят на своих позициях крепко. И тогда приходит черед последней, четвёртой переправы: смещая по течению реки на запад, части Красной армии отказываются от избранного ещё в январе сценария. Великий поход продолжится там, куда сперва идти не рискнули - на поросших лесами отрогах гор. Но не слишком ли поздно менять ставку? КПК вчистую потеряла два месяца, причём проведя их не в отдыхе и праздности, а в боях и маршах.
Как бы то ни было, теперь выбора нет. В течение марта-апреля 1935 года главная колонна безостановочно шла на запад через южную часть провинции Гуйчжоу и восточную часть провинции Юньнань, стремясь выйти к переправе через Янцзы в её верховье. Преследуемая по пятам гоминьдановскими и местными гуйчжоускими войсками и подвергающаяся постоянным налётам вражеской авиации.
Это время - весна 1935 - пожалуй самый тяжелый и одновременно героический этап Похода. Истощённые морально и физически люди на голой воле совершали такое, во что и сегодня непросто поверить.
НРА существенно интенсифицировала операции, направленные против 1-го фронта Красной армии, во второй половине марта. По всей видимости, этому поспособствовало привлечение Чаном Кайши дополнительных подразделений ВВС. Помимо непосредственно огневого воздействия, вынуждающего соединения центральной колонны рассредоточиваться и замедляться в ходе марша, самолёты осуществляли разведку, выявляли в динамике положение сил КПК, что было для их противника особенно ценно. С точки зрения диктатора события близились к неминуемому финалу. 24 марта Чан Кайши лично прибыл на ТВД, разместив свою ставку в городе Гуйян. Последний располагался всего в 130 километрах к югу от Цзуньи. Между тем Красная армия, совершенно неожиданно для врага, сама идёт на сближение, изменив направление своего движения со строго западного на юго-западное. Командование 1-го фронта посчитало необходимым любым способом выбить у НРА из рук наиболее опасный козырь. Форсированные и скрытные действия авангарда, который менял позицию исключительно в ночное время суток, принесли свои плоды. Внезапным ударом коммунисты, обойдя по дуге Гуйян, где располагался ударный кулак войск диктатора, заняли аэродром - один из очень немногих в регионе - и уничтожили находившиеся там вражеские самолёты и оборудование. Это был огромный успех. И всё равно положение колонны оставалось критическим. Запасы подходили к концу - не говоря уже о силах. По-прежнему преимущественно в тёмное время суток подразделения красноармейцев продвигалась к реке Цзиньша (верхнее течение Янцзы). То и дело приходилось менять направление: иногда - из-за бездорожья, иногда - скрываясь от сохранившихся в распоряжении НРА бомбардировщиков. Последние намеренно уничтожали с воздуха мосты и любые средства, которые можно было использовать для форсирования реки. С аналогичными целями действовали по течению реки передовые части гоминьдановцев. Тем не менее, генерал Лю Бочэн, сам уроженец Сычуани, прекрасно знавший местные условия, сумел организовать переправу на другой берег через Цзиньша. А это, к слову, довольно бурная горная река шириной около 210 метров. Из-за того, что 1-му фронту пришлось разбиться на отряды, а также ограниченной пропускной способности уцелевшего моста, переправа заняла почти неделю и успешно завершилась 3 мая 1935 года.
И всё равно преследование продолжалось! 10 мая Чан Кайши перенёс свою ставку из Гуйяна в столицу провинции Юньнань город Куньмин, расположенный примерно в 150 километрах южнее Цзиньша. В принципе это была последняя область сравнительно равнинной обжитой местности. Уже Цзиньша протекала в горах высотой 1500-2500 метров. А красноармейская колонна забиралась дальше - и выше. Коммунистам крепко помогло содействие местных проводников. Горы населяла народность и, с которой всё тот же Лю Бочэн сумел установить дружественные отношения. Подступавшая уже угроза голода оказалась снята. Но самое тяжкое испытание ещё только ждало участников Великого похода впереди.
Бойцы и командиры 1-го фронта остро нуждались в маломальском отдыхе, на месяцы маршей успела прийти в негодность значительная доля экипировки, так что спасала теперь только крестьянская смекалка. К примеру, обувью большинству солдат к маю 1935 служили не сапоги и ботинки, а плетёные соломенные сандалии, напоминающие отечественные лапти. Аналогично постепенно заменялось и другое снаряжение. Это позволяло красноармейцам как-то да перебиваться, заменяя суррогатами ставшие недоступными предметы специального производства, однако дополнительно ухудшало условия ведения боя, быта, осложняло жизнь. И вот в этих условиях, двигаясь по горам, соединения 1-го фронта умудрялись перемещаться к северу со средним темпом около 10 километров в сутки! С 3 по 29 мая они суммарно преодолели свыше 250 километров! Причём во второй половине этого маршрута высота местности над уровнем моря достигала 4000 метров, и там, невзирая на позднюю весну, иногда выпадал снег.
Хуже всего для красноармейцев было то, что число пригодных дорог в том крае Поднебесной, куда их занесла судьба, являлось весьма ограниченным - и, как следствие, исключая совсем уж козьи тропы, о них знал неприятель. Это в свою очередь позволяло командованию НРА достаточно точно вычислять те «узкие места», которые коммунистам непременно потребуется пересечь. Ближе к концу месяца гоминьдановцы наконец попытались реализовать давно напрашивающуюся тактику. Вместо фронтального преследования - заброска свежих свободных частей наперерез противнику. 1-му фронту, чтобы попасть в северную Сычуань, требовалось пересечь реку Даду. Она представляла собой идеальное «бытолчное горлышко» - в горах через неё был переброшен строго единственный подвесной мост, представлявший собой деревянные перекладины на железных цепях. Одновременно сравнительно недалеко, на равнине, располагался упоминавшийся ранее город Ченду, из которого и действовали подразделения НРА. Упредив оппонентов, гоминьдановцы заняли позицию по северному берегу Даду, а для верности ещё и частично разобрали мост. Не желая уничтожать его полностью (видимо рассчитывая использовать переправу для преследования коммунистов после их поражения) и не успевая завершить демонтаж до появления 1-го фронта Красной армии, солдаты НРА облили уцелевшие доски, которых осталась примерно треть, бензином, намереваясь в случае нужды их поджечь.
29 мая 1935 началась операция по форсированию Даду, которая по праву вписана золотыми буквами в анналы многовековой китайской военной истории. Едва ли есть смысл вновь останавливаться на состоянии маршировавших по горам бойцов и командиров красной колонны. Вдобавок они испытывали страшный дефицит буквально всех средств ведения борьбы. У коммунистов де-факто отсутствовала артиллерия, кроме миномётов, имелся минимум пулемётов, даже винтовок хватало не всем. На момент выхода из Центрального советского района каждый солдат в среднем имел при себе запас в 70-100 патронов. Теперь у большинства не набралось бы и дюжины. Специализированные армейские переправочные средства - моторные и надувные лодки, паромы, понтоны, отсутствовали полностью. Собственно, они вообще оставались редкостью во всей Поднебесной. Не приходилось вести речи о внезапности - Красную армию у моста Лудин ждали. И, однако, невзирая на всё перечисленное, наступающие должны были как-то победить! Потому, что иначе их ждала только смерть. А, что ещё хуже, напрасными оказались бы все ранее приложенные усилия.
Сначала реку преодолевали при помощи водного транспорта. Нескольким бойцам-красноармейцам удалось отыскать парусную лодку, под огнём буквально целого полка противника перебраться с её помощью на другую сторону, закрепиться там и удерживать плацдарм до тех пор, пока им на подмогу не подоспел импровизированный паром с подкреплением. Уже настоящее чудо, но дальше - больше. Части НРА блокировали тесный плацдарм коммунистов, он простреливался насквозь, накопление сил и средств происходило, что называется, в час по чайной ложке, а потому успех постепенно превращался в свою противоположность. Мясорубку. И тогда - судя по всему у Лю Бочена, родился исключительно дерзкий план: использовать уже свершившуюся высадку как отвлекающий манёвр и всё-таки двинуться по мосту.
Действовать решили ночью. Отряд добровольцев, вооруженных одними гранатами, чтобы освободить руки, должен был скрытно пролезть по остаткам моста к противоположному берегу, затем внезапной атакой уничтожить охрану и далее, поддерживаемые огнём товарищей, защищать подходы к переправе, пока те будут восстанавливать настил. И замысел сработал! Причём события развернулись едва ли не по самому драматичному сценарию. Во-первых, обнаружилось, что на некоторых участках моста перемещаться можно исключительно на руках. Во-вторых, красноармейцев-добровольцев засекли раньше срока. Наконец, когда они уже сражались на противоположном берегу, то ли кто-то из солдат НРА, то ли шальная пуля подожгла-таки бензин, и укладывать новые доски пришлось в прямом смысле слова продираясь сквозь огонь.
Но они справились! Победили! Пересекли Даду! И людей, прошедших такой ад, уже больше ничто не могло остановить в их Великом Походе!
В 110 километрах к северу от моста Лудин части 1-го фронта после двух месяцев труднейших испытаний и бескомпромиссной борьбы, выполнили задачу, поставленную ещё в Цзуньи - установили связь с передовыми обсервационными отрядами 4-го фронта Чжана Готао у местечка Моугун. Это не означало, что боевые возможности главных сил Красной армии сколь-либо существенно увеличились, опасности и риски остались позади - или хотя бы выхода на равнинную местность. Считая от 29 мая 1935, коммунистические колонны продолжали свой марш по горам ещё три недели. Тем не менее, в отношении боевого духа встреча с товарищами оказала на бойцов и командиров самое благотворное действие. Кроме того, постепенно, хотя и у самого Чжана Готао они имелись отнюдь не в изобилии, части 1-го фронта всё же стали получать от соседей небольшие партии боеприпасов, которых у них самих осталось уже буквально наперечет. Немногочисленные неприятельские заслоны решительно сбивались, в большей степени коммунисты после Даду сражались уже не с противником, а с суровой природой и собственной усталостью. И, наконец, преодолев снежные горные хребты и болота на границе с Тибетом, 1-й фронт Красной армии выбрался на граничащие с Ганьсу равнины северо-западной Сычуани. Это был бесспорный, несомненный триумф, хотя и доставшийся немалой ценой. Численность главной колонны сократилась за весну вдвое, уменьшившись до всего 20 000 штыков. Причём отнюдь не все они сохраняли способность к бою. 28 июня 1935 состоялся, впервые за долгое время, Пленум ЦК КПК, в ходе которого была произведена реорганизация имеющихся в распоряжении партии объединённых сил. Фронты переименовали в 1-ю и 4-ю армии, что лучше соответствовало их численности и возможностям, генеральным политкомиссаром Красной армии был назначен Чжан Готао, а главнокомандующим — Чжу Дэ. Блестяще руководивший вверенными ему войсками на протяжении большей части Похода Чжоу Эньлай к этому времени стал чисто физически неспособен че-либо руководить: из-за тяжелой болезни он в принципе не вставал с носилок, на которых его несли бойцы. И подобное состояние было у многих.
Чжан Готао, трезво оценивая состояние людей, настаивал на завершении Похода как такового, оседании на землю с последующим образованием в области Сычуань-Сикан советского района. В этом предложении, высказанном им открыто в ходе всё того же Пленума ЦК конца июня, имелась своя соль. Чан Кайши по существу свернул операцию преследования, Красная армия существовала в режиме тотального дефицита, высочайшие морально-психологические качества и опыт уцелевших солдат и офицеров не могли компенсировать в полной мере нехватку тяжелых вооружений, а значит невозможно было надеяться на успех в гипотетических полевых сражениях с имеющим сколь-либо современное оснащение неприятелем. Наконец, вроде бы как была достигнута изначальная стратегическая цель всего предприятия: уйти в такую область Поднебесной, где Национальное правительство при всём желании не сумеет повторить тактику, применённую против Центрального советского района в 1933-1934. Пришло время собирать камни.
Принципиально иного мнения придерживался Мао Цзэдун - и его доводы также были весьма весомыми. В том медвежьем углу, где они очутились, части Красной армии и структуры КПК не оказывали никакого влияния на китайскую политику. Исключая личные мотивы и желание довести дело до конца, Чан Кайши мог без всякого риска для себя позволить коммунистам сидеть в северо-западной Сычуани до морковкина заговенья. Местность была слишком дикой даже для полноценной герильи - её банально не имело смысла вести за отсутствием гарнизонов и инфраструктуры противника, а также заметных экономических активов. Собственно, уже то напряжение, которое создавали пришедшие красноармейские отряды, было чрезмерным для здешнего скудного хозяйства. Народности сифан и и, изначально относившиеся к коммунистам позитивно, всё чаще меняли свою позицию, поскольку те элементарно объедали их. И при этом, однако, Красная армия сама отнюдь не ела досыта. Участники похода не могли достать соли, собирали недозревшие зёрна ячменя и других злаков, кору деревьев, различные коренья.
А ведь стояло лето - что-то начнётся с наступлением холодов!? Скудость ресурсов, вне зависимости даже от твёрдости дисциплины, мало-помалу грозила превратить закалённые войска в банду маргиналов. Ничтожная, особенно по китайским меркам, численность населения исключала приток пополнения и обесценивала всякую агитработу. Нет! Оставаться в области Сычуань-Сикан насовсем никак нельзя! КПК обязана снова войти в пространство большой игры. Политическое и географическое. И для этого существует весьма удачный повод…
Ещё 15 июня 1935 года Мао Цзэдун с товарищами составляет и публикует Воззвание с решительным осуждением захвата Японией Северного Китая и предательства Родины со стороны попустительствовавшего этому Чана Кайши. 29 июня Пленум ЦК КПК постановил активизировать антияпонскую пропаганду в войсках, в том числе и среди войск противника в занятых гоминьданом районах. Наконец, поддержанный Чжу Дэ, а также многими своими прежними оппонентами из числа группы 28, Мао требует - уже этим летом Красная армия должна продолжить марш на север, в Ганьсу и далее Шэньси, которая впервые начинает фигурировать в качестве конечной точки Похода. Чжан Готао как может оппонирует, но формально решение было принято. Весь вопрос теперь заключался в конкретных сроках его реализации. Практически, хотя и в это время Красная армия понемногу всё же смещалась далее к северу, оперативная пауза затянулась на два месяца.
О том, как проходила начавшаяся в августе 1935 завершающая часть Великого похода китайских коммунистов, его итогах, а также эволюции Китая под властью Чана Кайши в середине 1930-х и событиях, послуживших началом кардинальных перемен в жизни и судьбе Поднебесной, мы будем говорить в следующей главе.
