(Примечание автора: этот текст был написан в сентябре 2018 года и опубликован в другом канале, в котором так и остался единственным. Решил перенести его сюда, а тот с чистой совестью закрыть. Публикую как есть – любой желающий может проверить, что сбылось, и где автор сел в лужу).
В августе 2018 года США обрушили на Россию новую волну санкций, призванных разгромить российскую экономику. «Акт о защите США от агрессии Кремля» прямо объявляет нашу страну угрозой национальной безопасности Соединенных Штатов. У русского человека это вызывает смешанные чувства. С одной стороны, быть угрозой безопасности супердержавы почетно, но с другой очевидно, что в «угрозы» нас произвели по совершенно надуманному поводу, и это огорчает. Тем не менее, санкции, в отличие от повода, совершенно реальны – и продолжат оказывать многообразное влияние на российскую действительность.
Прежде всего (не будем обманывать себя), санкции – это зло. Они реально тормозят рост российского ВВП, способствуют снижению уровня жизни населения, создают почву для дестабилизации общества. Да, есть примеры стран, живущих под санкциями десятилетиями. Но для них – а все эти страны, как и мы, находятся на периферии капиталистической мир-системы – игра с западным центром заведомо проигрышна. Не говоря уже о ситуации, в которой им создаются искусственные преграды.
Впрочем, есть и хорошие новости. С одной стороны, мы все же достаточно значимая часть мировой периферии, и обрушение российской экономики, о котором мечтают американские конгрессмены, привело бы, как сообщает Bloomberg, к глобальному энергетическому и финансовому кризису, что вряд ли кому-то кажется благоприятным сценарием. С другой – наша экономика, при всем своем несовершенстве, сумела выстоять и доказала свою устойчивость.
Но главное даже не это. Пора осознать, что экономическая война Запада против России была неизбежна. Альтернативного сценария, при котором Россия и Запад идут к совместному процветанию, не существует – по крайней мере, в том случае, если Россия остается Россией, сохраняющей суверенитет и субъектность на международной арене.
Сохраняя курс на усиление, мы рано или поздно оказались бы в подобной ситуации. Повод для мер экономического воздействия нашелся бы всегда. Примечательно, что жесткость западных санкций последних лет обратно пропорциональна обвинениям, предъявляемым России. Настоящее присоединение Крыма обошлось нам дешевле, чем такие виртуальные эпизоды, как отравление Скрипалей и предполагаемое вмешательство в президентские выборы в США.
Конечно, если встать на позицию простого американца, то «российское вмешательство» (каким его изображает правящая элита и подотчетные ей СМИ) – вещь куда более страшная, чем «аннексия» никому не известного полуострова, а потому разыгрывать эту карту во внешнеполитической игре можно до бесконечности. Но все же для международной среды именно присоединение Крыма стало одним из важнейших событий последних десятилетий – и она должна была отреагировать на него.
Причин тому несколько. Во-первых, произошедшее было неординарно само по себе: расширились пределы и без того громадной страны. Во-вторых, это произошло необычайно быстро, бескровно и эффективно (возможно, именно этим больше всего и напугав соседей). В-третьих, Россия впервые с 1991 года – и, возможно, неожиданно для самой себя – выступила в роли русского ирредентистского государства.
С точки зрения бывших советских республик, где русофобия под маской сопротивления «российскому империализму» является важной частью культивируемой национальной идентичности и государственной политики, все это довольно жутко. В 2014-15 годах мысль о том, что они будут следующими (пусть даже для этого нет ни географических, ни демографических, ни военных причин) крепко засела в тамошние головы. Перспектива «русского реванша», хоть и в меньшей степени, обеспокоила и более далеких наших партнеров. Именно она, а не нарушение территориальной целостности Украины, ни судьба меньшинств (которых в России, конечно же, нещадно притесняют).
Здесь надо остановиться, глубоко вздохнуть и признать: страхи Запада (как «старого», так и «нового») легитимны. Вспомнить, если вдруг забыли, что и наши страхи легитимны тоже. И осознать, как за последние четыре года изменились мы и международная среда.
Постепенно становящийся реальностью разрыв России с коллективным Западом выглядит не совсем так, как представляли себе обе стороны. Последнюю четверть века в России не было сколько-нибудь значимой политической силы, не ориентирующейся — в самых разных смыслах — на Запад. В свою очередь, на Западе царила спокойная уверенность в том, что иного ориентира у России и быть не может, а заявления о строительстве многополярного мира, все громче звучавшие из Кремля, воспринимались с усмешкой: мол, побузят и вернутся.
Такая ситуация возникла неслучайно. Ориентация на Запад — путь наименьшего сопротивления. Для русского и шире, постсоветского человека «Запад», а, точнее, «Европа» – это явный и доступный как культурно так и географически образец благополучия (при этом мы можем не иметь ни малейшего представления о том, как он устроен и функционирует). Карго-культ священной Европы достиг кульминации во времена последнего украинского майдана в образе «кружевных трусиков». Будем откровенны: представления о Западе значительной части российского общества, в иных отношениях весьма образованной, от этого образа ушли не так далеко. Но речь идет не только о цивилизационных ориентирах, но и более приземленных вещах, таких как маршруты трубопроводов и налаженные транспортные коридоры. Проблема в том, что связи – и экономические, и культурные, и политические – при всех их интенсивности не предполагают какого-либо «сердечного согласия» между Россией и Европой.
Иллюзия такого согласия сформировалась к середине 2000-х в кругу постсоветской элиты, представители которой постоянно курсировали между Россией и западными столицами – а порой оседали там. Россия того времени была уже «путинской» и «частично несвободной» (по терминологии Freedom House), но при этом относительно безвредной для Запада. Казалось, что феномены Global Russians и «Лондонграда» как никогда сблизили Россию и Европу.
Однако мнившие себя элитой на родине не сумели влиться в элиту западную. Богатые русские в европейских столицах не смогли достичь даже того статуса, которым обладали арабские нефтяные шейхи и индийские металлургические магнаты. В 2008 году, на фоне экономического кризиса и грузинской войны, мировоззрение российской элиты начало меняться. Невозможность стать полноценной частью западной элиты «обратила их к родине».
Все эти процессы не затронули подавляющую часть российского населения, которая взирала на зарубежные похождения олигархов со смесью отвращения и зависти, а к коллективному Западу относилась с разными оттенками равнодушия, продолжая потреблять его материальные и культурные продукты. Западные СМИ, периодически сообщавшие о росте антизападных настроений в России, даже не осознавали, каким кредитом доверия этот самый Запад пользовался в российском обществе, а потому перемены, начавшиеся в нем в 2014 году, не сумели оценить в полной мере.
Политика Запада на Украине в 2013-14 гг., которая озадачила даже многих либеральных российских властителей дум, привыкших ставить западные интересы выше российских, «крымский консенсус» и последовавшие за всем этим санкции, произвели тектонический сдвиг в российском массовом сознании. Впервые все слои общества пронзило понимание того, что Запад – не друг, не партнер и не наставник, а соперник, который не остановится ни перед чем для достижения своих стратегических целей. Разве что перед перспективой полномасштабной войны.
Но все же можно ли сказать, что разрыв России с Западом состоялся? И да, и нет. Экономический интерес никуда не девается, а потому сохраняется почва для жесткого, но диалога, а ментальное рабство, хочется верить, ослабевает. Не становясь по крови и культуре меньшими европейцами, русские осознают себя русскими.
На фоне изменения характера дискуссий в рамках парадигмы «западники – почвенники – евразийцы» обращает на себя внимание стремительная деградация западнической мысли. Исторически споры условных западников и славянофилов были проникнуты идеей силы и величия России, путь которым виделся разным – и большевизм как специфический извод русского западничества здесь не исключение. Современные российские западники – а эта интеллектуальная традиция берет свое начало в эпоху «холодной войны» – готовы к любому ослаблению России ради приведения ее в соответствие неким «европейским» стандартам. «Западники прошлого выдвигали девиз “Потерпите, чтобы стать великими”. Современные западники выдвигают другой девиз — “Потерпите, чтобы стать слабыми”, – отмечает в своей важной статье о кризисе российского западничества политолог Алексей Фененко. Россия в их представлении должна «подчиниться нормам внешнего интегрированного «либерального сообщества», утратив, по-видимому, свой силовой потенциал и территориальную целостность». Неудивительно, что такие воззрения не пользуются популярностью в масштабах всего российского общества.
Но они продолжают оставаться важной частью интеллектуального дискурса. При том, что политическая и деловая элита мало-помалу «национализируется», интеллигенция в широком смысле вполне себе проникнута классическими западническими представлениями, которые, что характерно, становятся все более радикальными и ригидными.
И события 2014 года стали здесь важным рубежом. Произошла небывалая и драматичная поляризация в рамках интеллектуальной элиты. Впервые часть русских западников настолько явно самоидентифицировалась с интересами Запада, объективно угрожающими интересам России. Их моральный авторитет и друг их России – покойный сенатор Маккейн, гроб которого они несут не только символически, но и вполне физически.
Новейшее российское западничество характеризуется неприятием всего того, что может свидетельствовать об успехе и конкурентоспособности России, отказом признавать за русскими не-отсталость и даже субъектность как таковую. Иногда доходит до комичного, как во время чемпионата мира по футболу, когда западническая общественность негодовала из-за того, что Россия явила себя миру страной красивой, гостеприимной, развитой и, в конечном итоге – европейской. В этом заключается один из парадоксов нашего времени: Россия, максимально за всю новейшую историю отдалившаяся от Запада в политическом отношении, как никогда близка к нему на уровне быта и повседневности (хотя, увы, не уровня жизни в широком плане).
И в этот момент беспрецедентной «вестернизации» мы обращаем свой взор к Востоку. Именно разворот на Восток – пусть и неохотный – стал второй важнейшей чертой «посткрымской» реальности. Разговоры на тему евразийства непрестанно велись с 1990-х годов, но претворять идеи в жизнь не было ни ресурсов, ни политической воли. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Процессы, инициированные в начале 2010-х, получили мощный толчок в 2014-м. Ключевое слово здесь, конечно, «Китай». Политическое взаимодействие достигло небывалого уровня – можно сказать, что именно Пекин становится основным союзником Москвы в международных делах. Если говорить об экономических связях, то уже восемь лет Китай является крупнейшим торговым партнером России, хотя цифры лукавы. В 2016 году на долю России приходилось всего 2,5% китайского импорта и 1,6% экспорта, а объем торговли с ЕС, взятым в совокупности, почти в четыре раза превышает объем торговли с Китаем. Тем не менее, двусторонняя торговля растет стремительными темпами и итогам 2018 года, возможно, превысит 100 млрд. долларов.
При этом надо сказать, что экономическое взаимодействие с Китаем не является рецептом укрепления российской экономики. Во-первых, очевидна диспропорция в экономическом весе двух стран, равно как и риск для России попасть в ту же западню, что и на западном направлении: экспорт сырья и импорт высокотехнологичных материалов. Во-вторых, когда китайское экономическое присутствие становится реальным, оно вызывает обеспокоенность на рынках по всей Евразии. Действовать грубо и напролом – специфика китайского бизнеса. В-третьих, с диверсификацией российского экспорта в Китай – а к этому мы стремимся – будут возникать новые трудности, а кто знает – может быть, и торговые войны.
Процесс, в самом начале которого мы находимся сейчас, – это не переориентация России на Китай, а запоздалое обретение Россией своей азиатской половины. Расширение взаимодействия с Китаем и другими государствами АТР требует ускоренного развития Дальнего Востока – региона, который столетиями находился на периферии российского политического сознания. Интерес к нему со стороны Москвы в последние годы очевиден, но возникает новая опасность – «забыть» об остальной России – от Урала до Амура. Между тем, взаимодействовать с Евразией Россия должна всеми своими частями, для чего необходимо в первую очередь развитие транспортной инфраструктуры.
Разворот России на Восток еще не стал свершившимся фактом ни для самих русских, ни для наших западных партнеров. Последние продолжают петь старую песню о том, что Россия должна быть с Западом – пусть даже в роли безвольного младшего партнера, иначе ее поглотит Китай. Очевидно, что в новых условиях гипотетическое принятие этой парадигмы будет означать недопустимые, можно сказать – самоубийственные уступки. А потому хочется верить, что разворот на Восток, каким бы тяжелым по причине векового невнимания к восточному направлению он ни был, необратим.
Со временем геополитический поворот на Восток создаст новое мироощущение русского человека. Ведь речь идет не только о Дальнем Востоке, к которому сейчас привлечено внимание и правительства, и аналитических центров и СМИ, но и о Сибири и Великой Степи, где веками происходит взаимодействие России с центральной Евразией. Наша первоочередная задача – осознать эти территории русской землей, не менее важной и не менее близкой, чем Залесье, Поморье, Черноземье и Крым. Перестать сопоставлять себя, как пишет уже упоминавшийся Алексей Фененко с «абстрактным идеальным “Западом”, не существовавшим в исторической действительности» и обрести себя на просторах Евразии, помня о том, что мы соединяем в себе Запад и Восток.
Еще о политике и обществе
- Как советская власть пестовала национализмы (кроме русского)