Вы тоже кормите ужином бывшего?
Звонок в дверь прозвенел ровно в семь. Я даже не вздрогнула. Суп булькал на плите, наполняя кухню ароматом, который он всегда называл "домом". Рука машинально потянулась убавить огонь.
— Нин, открыто? — голос с лестничной площадки звучал так, словно имел полное право здесь находиться.
Дверь распахнулась. Борис стряхнул капли апреля с куртки. Его ботинки оставили мокрые следы на чистом полу. Он снял куртку и прошлепал в ванную.
— Руки сполосну и к столу. Голодный как волк.
Я помешивала борщ, вслушиваясь в знакомый шум воды. Шесть месяцев и семнадцать дней назад Борис собрал вещи в чемодан и ушел к Вере. Забыл только тапки. И привычку ужинать дома.
— Сметану достала? — крикнул он.
Я молча поставила на стол контейнер со сметаной. Рядом — тарелку с пирожками с капустой, испеченными утром. Руки двигались сами, пока разум тихо кричал.
Борис вышел из ванной. Его тапки в клеточку стояли у дивана — верные солдаты, ожидающие хозяина.
— У Верки вечно какие-то салаты из тех, что даже названия не выговоришь. — Он плюхнулся за стол. — А мне нужен нормальный борщ. Мужской.
Я поставила перед ним тарелку. Он зачерпнул, попробовал и закрыл глаза.
— Вот это вещь. Никто так не варит.
Тридцать два года. Тридцать два года борща по вторникам, тефтелей по четвергам и яблочного пирога по воскресеньям. Я знала его расписание лучше, чем своё собственное.
— Хлеб подай, — он протянул руку, не глядя на меня.
Мои пальцы дрогнули, придвигая хлебницу.
— Как у тебя дела? — спросила я неожиданно для самой себя.
Борис поднял глаза. В них мелькнуло удивление.
— А что такое?
— Просто интересно.
Он пожал плечами и вернулся к еде.
— На работе запарка. У Верки затеяли ремонт — зеленые обои в спальне клеим. Представляешь? Зеленые!
Я представляла. Вера всегда любила цвет. А я выбирала бежевый и серый. "Нина, ты как тень," — смеялась она в те времена, когда мы еще дружили. До того, как она забрала моего мужа.
— А Светка-бухгалтерша ушла. Нашла себе богатенького, — Борис хмыкнул. — Хотя в нашем городишке откуда им взяться.
Я смотрела на его лысеющую макушку, на каплю борща в уголке рта. Когда-то этот человек был центром моей вселенной. Теперь он просто ел мой борщ и говорил о другой женщине.
— Борь, а зачем ты приходишь? — слова вырвались сами.
Ложка замерла в воздухе.
— В каком смысле?
— Ты живешь с Верой. Но каждый вечер приходишь сюда есть.
Он медленно опустил ложку.
— Тебе мешает? — В его голосе скользнуло раздражение. — Думал, тебе так проще. Да и куда я денусь, Нин? Тридцать лет вместе. Привычка сильнее нас.
Привычка. Так вот как это называется.
Он доел, вытер рот и отодвинул тарелку.
— Пирожки?
Я подвинула тарелку ближе к нему. Привычка. Я тоже была её рабыней. Готовила на двоих. Ждала к ужину. Ставила его тапки у дивана.
— Ты какая-то странная сегодня, — он жевал пирожок. — Что-то случилось?
— Нет. Просто думаю.
— О чем?
— О цепях.
Он не понял. Допил чай, взглянул на часы.
— Мне пора. Верка волнуется.
Я кивнула. Он поднялся, потянулся и, как обычно, мимоходом коснулся губами моей щеки.
— До завтра, Ниночка.
Дверь захлопнулась. В кухне остался запах борща, его одеколона и чего-то еще — может быть, моей глупости. На столе стояла грязная тарелка. У дивана ждали тапки.
А внутри меня что-то начинало закипать. И это был уже не борщ.
Утро встретило меня дождем. Капли выстукивали по стеклу: "И что теперь, Нина?"
Я грела ладони о чашку с кофе. Без сахара. Черный и горький, как моя новая реальность. Борис никогда не понимал мою любовь к горькому кофе. "Как ты это пьешь? Туда ж две ложки сахара нужно!"
Тапки у дивана смотрели на меня немым укором. Я отставила чашку и решительно направилась в ванную. Сегодня мне предстояло важное свидание. С собой настоящей.
Холодная вода смыла остатки вчерашнего дня. В запотевшем зеркале проступили мои черты. Когда я разучилась смотреть себе в глаза? В какой момент превратилась в — кормить, стирать, ждать?
Телефон разразился трелью.
— Нина, с пирожками сегодня как? — Борис говорил так, будто делал мне одолжение своим звонком. — У меня совещание, но к семи освобожусь.
— Сегодня без пирожков, — ответила я.
— В смысле?
— Просто без них.
Пауза затянулась.
— Ты что, дуешься? — В его голосе проскользнуло раздражение. — Я ведь полку тебе на прошлой неделе прибил.
Да, прибил. А потом вернулся к Вере. С чувством выполненного долга.
— Просто не хочу печь.
— Ну хоть борщ-то есть? — проворчал он. — Ладно, до вечера.
Я опустила трубку и выдохнула. Внутри было что-то непривычное. Свобода выбора? Пока крошечная, размером с "нет" пирожкам.
Дождь превратился в легкую морось. Я набросила плащ и вышла из подъезда. Просто так, без цели.
На скамейке сидела соседка с пятого — Анна Сергеевна, элегантная женщина с вечной одинаковой укладкой. Она кормила голубей, щурясь от редких солнечных лучей.
— Доброе утро, Ниночка, — она подвинулась. — Выгуливаете себя?
— Проветриваю голову.
— Самое правильное занятие. Я после развода каждый день гуляла. Даже в снегопад.
Я удивленно посмотрела на нее. Анна Сергеевна всегда казалась воплощением идеального брака.
— Вы разведены?
Она улыбнулась.
— Двадцать лет свободы. Сбежал к молоденькой. Классический сюжет.
— И как вы пережили?
— Первый месяц варила щи и рыдала в подушку, — она бросила крошки голубям. — Потом поняла: жизнь-то моя. И щи — тоже мои.
Птицы клевали у наших ног, не обращая внимания на сырость. Просто жили свою птичью жизнь.
— Знаете, в чем наша беда? — Анна Сергеевна повернулась ко мне. — Мы верим, что без мужчины мы неполноценные. А без себя — можно.
Ее слова ударили под дых. Без себя — можно. Именно так я и существовала эти месяцы. А может и годы.
— Спасибо вам, — я поднялась. — Пойду, пожалуй.
— Заходите на чай, — она улыбнулась.
По дороге домой я завернула в магазин и купила ярко-желтое покрывало. Борис всегда морщился от желтого цвета. "Вульгарщина какая-то". А мне нравился солнечный оттенок.
Дома я убрала старый плед и постелила покрывало. Комната преобразилась, наполнилась теплым светом.
Борис пришел ровно в семь. Замер на пороге.
— Это что такое?
— Покрывало.
— Вижу. Почему желтое? И где пирожки?
— Потому что мне нравится желтый. Пирожков нет.
Он прошел на кухню, бросив куртку на спинку стула. Его взгляд уперся в стол, где стояла одна тарелка.
— А мне?
— В шкафу посуда. Сам достань.
Он нахмурился, но тарелку взял. Сел и уставился на меня.
— У тебя что, настроение плохое? Или возраст дает о себе знать?
Я молча налила ему борщ. Он принялся есть, громко хлюпая.
— Вчера у Верки девочки собрались. Трещали до ночи как сороки. А мне с утра на работу, — он говорил с полным ртом. — Женщины!
Я наблюдала, как он ест мой борщ, расположившись на моей кухне, рассказывая о женщине, к которой ушел. И что-то внутри меня окончательно надломилось.
— А если я перестану варить борщ?
Он поперхнулся.
— Ты о чем?
— Представь, что завтра борща не будет. Совсем.
Борис отложил ложку и посмотрел на меня как на больную.
— Кто тебе идеи внушает? Анька с пятого? Она разведенка, вот и тебя с пути сбивает.
— Никто не внушает. Просто спрашиваю.
— Глупости, — он снова взялся за ложку. — Как это не будешь? Всегда варила.
"Всегда варила". "Всегда ждала". "Всегда прощала". А он взял и ушел. Но тапки оставил. И аппетит.
— Борщ остыл, — сказал он, протягивая тарелку. — Подогрей.
И тут я почувствовала, как внутри разгорается пламя. Не злость, нет. Что-то новое. Может быть, это и была та самая я, которую я потеряла много лет назад?
Тарелка выскользнула из рук и разлетелась по полу вместе с остатками борща.
Борис вскочил.
— Ты что вытворяешь?
Я смотрела на красные пятна на кафеле. На осколки фарфора. Свадебный сервиз. Тридцать два года ела из него. И вдруг — свобода.
— Прости, — сказала я, хотя извиняться не хотелось. — Руки подвели.
— Так убери за собой! — Борис отряхнулся. — У Верки такого не бывает.
— Так и иди к Вере, — вырвалось у меня.
Он замер.
— Что ты сказала?
— Говорю, раз у Веры лучше — иди туда.
— Нина, ты в своем уме? — Его лицо исказилось. — Я и так к ней ухожу. Каждый вечер. После ужина.
— Вот и иди. Прямо сейчас.
Борис оглядел кухню, словно искал подсказку.
— А борщ?
— Закончился.
Он поднялся, недоуменно глядя на меня.
— Ладно, пойду. Но завтра приду, и чтоб без фокусов. У нас порядок.
Когда дверь захлопнулась, я опустилась на колени и начала собирать осколки. Один впился в палец. Я смотрела на алую каплю, ощущая странное спокойствие. Боль была настоящей.
Звонок в дверь раздался, когда я домывала пол. На пороге стоял сосед сверху, Валентин Иванович. Коренастый, с проседью в щетине и хмурым взглядом.
— Простите за вторжение, — проговорил он. — У вас всё нормально? Слышал шум.
— Тарелку разбила, — я смутилась. — Ничего страшного.
Он кивнул. Я заметила в его руках инструменты.
— Кран чиню, — пояснил он. — Сам. А то эти сантехники...
— У меня тоже подтекает, — вдруг призналась я. — В ванной.
— Посмотреть?
Я замешкалась. Чужой мужчина в квартире. Но его взгляд был спокойным, без намеков.
— Если вам не трудно.
Валентин осмотрел кран, подкрутил и выпрямился.
— Готово. Прокладку заменить надо, завтра принесу запасную.
— Спасибо. Вы... часто ремонтируете?
— Жизнь — сплошной ремонт, — он усмехнулся. — После жены сам научился. Деваться некуда.
Я замерла.
— Вы... Давно один?
— Пять лет. Быстро сгорела. — Он сказал это просто, без надрыва. — Сначала думал, не выкарабкаюсь. Потом пес появился. Теперь вдвоем справляемся.
— Пес?
— Плюш. Дворняга. Жена хотела, да всё откладывали. А теперь вот... Компания.
Я представила его — сурового мужчину с собакой по кличке Плюш.
— Хотите чаю? — спросила неожиданно.
— В другой раз, — он направился к выходу. — Завтра с прокладкой зайду. И с Плюшем. Он любит гостить.
Когда он ушел, я прислонилась к двери. Внутри было тихо. Впервые за долгое время.
Утром меня разбудил стук. На пороге стоял Валентин с лохматой собакой. Плюш смотрел умными карими глазами.
— Прокладку принес, — Валентин протянул пакетик. — И вот, знакомьтесь — Плюш.
Пес тихо вильнул хвостом.
Валентин быстро починил кран, а я накрыла стол. Плюш сидел в углу, наблюдая.
— Какой он у вас воспитанный, — заметила я.
— Не то что я, — усмехнулся Валентин. — Плюш — интеллигент. А я так, самоучка-ремонтник.
Мы пили чай, говоря о простом. О хорошей обуви. О ценах на рынке. О книгах, которые стоит прочесть.
— Нина Петровна, можно спросить? — вдруг сказал он. — Тот мужчина вчера... Ваш муж?
Я помедлила.
— Бывший. Ушел к другой. Но ужинать ходит ко мне.
Валентин хмыкнул.
— Удобно устроился.
— Да, — я вдруг рассмеялась. — Очень удобно.
— А вам?
— Что мне?
— Вам это удобно?
Я задумалась.
— Раньше думала, что да. Теперь не уверена.
Он кивнул, словно понял.
— Знаете, когда Маши не стало, я год в кресле спал. Кровать была наша. А кресло — только мое. Глупо, да?
— Совсем нет.
— А потом Плюш на кровать запрыгнул. Лег и смотрит — мол, чего скрючился? И я понял — надо жить.
Когда они ушли, я села у окна, глядя на желтое покрывало. Вечером позвонил Борис.
— Нин, я сегодня пораньше. К шести. И это... пирожки будут?
— Нет, Боря, — ответила я. — Пирожков не будет.
— Опять за свое? — В его голосе появилось раздражение. — Что на тебя нашло?
— Ничего. Просто решила печь для тех, кто ценит.
— А я не ценю? Я всегда говорил — твои пирожки лучшие!
— Но ушел к той, что печь не умеет.
Тишина.
— Нина, — его голос стал вкрадчивым. — У нас устоявшийся порядок. Зачем всё рушить?
— Затем, Боря, что твои тапки больше не у моего дивана.
Я положила трубку и подошла к дивану. Тапки. Старые, с протертыми следами. Я подняла их...
В дверь заскреблись. На пороге сидел Плюш. Один, без хозяина. В зубах он держал потрепанный мячик.
Плюш сидел на пороге, склонив голову. Мячик в зубах — приглашение к игре. К жизни.
— Твой хозяин прислал тебя в разведку?
Пес вильнул хвостом и прошмыгнул в квартиру. Я улыбнулась, закрывая дверь. Удивительно — пес, которого я знала сутки, казался роднее человека, с которым прожила три десятка лет.
— Есть хочешь? — спросила я, направляясь на кухню.
Плюш потрусил следом, цокая когтями. Я нарезала колбасу и положила на блюдце. Он ел аккуратно, не чавкая, в отличие от Бориса.
— Знаешь, — сказала я, поглаживая теплую спину, — кажется, я забыла, как жить для себя. Тебе не понять, ты пес. У вас всё проще.
Плюш поднял морду, глядя так внимательно, словно понимал каждое слово. Потом подошел к дивану, обнюхал тапки и улегся на них.
— Эй, это не твоя лежанка, — я усмехнулась.
Пес и ухом не повел. Только взгляд — умный, понимающий.
Я набрала номер Валентина.
— Валентин Иванович? Это Нина. Ваш Плюш у меня.
— Знаю, — в голосе слышалась улыбка. — Он к хорошим людям сам ходит. Не гоните, если не мешает.
— Не мешает. Наоборот.
— Тогда пусть погостит. Позже загляну.
Странный выдался день. Я пекла пирожки — для себя и нежданных гостей. Плюш дремал у дивана, изредка поднимая голову. Мы даже погуляли во дворе.
Прохожие улыбались — женщина с собакой, обычное дело. Для всех, кроме меня.
В шесть раздался звонок. На пороге стоял Борис. Отутюженный, пахнущий одеколоном, с бутылкой.
— Вот, решил порадовать, — он протянул бутылку. — Твое любимое, полусладкое.
Я никогда не любила полусладкое. Но он этого не знал — за тридцать лет так и не узнал.
— Проходи, — сказала я.
Борис шагнул в прихожую и застыл. Из комнаты на него смотрел Плюш.
— Это еще что за зверь? — Борис попятился. — Ты завела собаку?
— Это Плюш. Он в гостях.
— В гостях? У кого?
— У меня.
Борис прошел на кухню, обходя Плюша, и сел на свое место. Его взгляд скользнул по столу с одной тарелкой.
— Опять за старое? — Он кивнул на шкаф. — Мне самому посуду доставать?
— Борис, нам надо поговорить.
— О чем? — Он нахмурился. — Что за фокусы, Нина? То тарелки бьешь, то собак приводишь, то не кормишь.
— Не о фокусах. О нас.
Он вздохнул и откинулся на спинку стула.
— Давай без драм. Я устал. Я голоден. И я, между прочим, выпить принес.
— Которое я не люблю.
— Что?
— Я не люблю полусладкое, Борис. Никогда не любила.
Он пожал плечами.
— Подумаешь. Красное или белое.
— Вот в этом вся проблема. — Я села напротив. — Тридцать лет вместе, а ты даже не знаешь.
— Нина, ты к чему ведешь? — Его глаза сузились. — Если из-за Верки, так я же не совсем ушел. Я здесь, с тобой.
— Нет, Борис. Ты не со мной. Ты просто приходишь поесть.
— А что в этом плохого? Тебе же не скучно так.
Я посмотрела на Плюша, лежащего в дверях. Пес, которого я знала день, понимал меня лучше, чем муж за тридцать лет.
— Борис, я больше не буду тебя кормить.
Он усмехнулся.
— Да брось. Это уже не смешно.
— Я не шучу. Наши отношения закончились, когда ты ушел к Вере.
— Но мы же семья! — Он развел руками. — Тридцать лет вместе!
— Семья — это не тот, кто приходит поесть. Семья — это кто рядом. Всегда.
Борис смотрел на меня, словно впервые видел.
— Ты это серьезно?
— Абсолютно.
— И что теперь? — Он скривился. — Будешь с собакой жить? Или с ее хозяином? Я же не слепой, вижу — тут мужиком пахнет.
— Это не твое дело, Борис. Больше не твое.
Он вскочил, опрокинув стул.
— Так ты уже нашла замену? Вот оно что! А я-то думал...
— Что ты думал? Что я буду вечно ждать тебя с ужином? Печь пирожки и гладить рубашки, пока ты живешь с другой?
— Я же вернуться хотел! — выпалил он.
Я замерла.
— Что?
— Вернуться. К тебе. — Он опустил глаза. — Верка — она шумная слишком. Вечно гости, подруги... А я привык к тишине. К твоему борщу. К нашей... жизни.
— Ты хотел вернуться не ко мне, Борис. К борщу. К удобству. К тапкам.
— При чем тут тапки? — Он повысил голос. — Я о нас говорю!
— Нас больше нет. Есть я. И есть ты. И тапки, которые ты забыл забрать.
Плюш вдруг поднялся и подошел к Борису. Обнюхал и отвернулся. Ушел к дивану, где лежали те самые тапки, и улегся рядом.
— Забирай свои вещи, Борис. Все. — Я посмотрела ему в глаза. — И не приходи больше.
— Ты пожалеешь, — он схватил куртку. — Ох как пожалеешь. Одна останешься.
— Я уже не одна, — я кивнула на Плюша. — У меня есть друзья. Настоящие.
Когда дверь захлопнулась, я прислонилась к стене и закрыла глаза. Внутри не было ни боли, ни сожаления. Только покой. И странное, забытое чувство свободы.
Плюш подошел и лизнул мою руку.
В дверь позвонили. На пороге стоял Валентин.
— Простите, — сказал он, увидев Плюща рядом с тапками — но, кажется, Плюш притащил мои тапки.
Я рассмеялась так, что пришлось схватиться за косяк. Валентин смотрел недоуменно.
— Простите, — я вытерла глаза. — Это не ваши тапки. Это тапки моего бывшего мужа. Которые он только что забыл забрать. Снова.
— Вот так совпадение, — Валентин переступил с ноги на ногу. — Неловко вышло.
— Заходите. — Я отступила в сторону.
Валентин вошел. Его взгляд скользнул по сдвинутому стулу, недопитому чаю, бутылке.
— Помешал?
— Наоборот. Спасли. — Я поставила стул на место. — Чаю? Или... покрепче?
— Лучше чаю. — Он улыбнулся уголком губ. — За рулем сегодня ещё.
Мы сидели на кухне с чашками и пирожками. Плюш дремал у ног, положив голову на тапки Бориса.
— Значит... всё? — Валентин кивнул на тапки.
— Всё закончилось давно. Просто я не хотела видеть.
Он внимательно посмотрел на меня.
— А сейчас видите?
— Вижу. — Я размешала сахар. — Знаете, все эти месяцы думала, что не выдержу одна. Что пусто будет. А выяснилось — без него воздух чище.
Валентин кивнул.
— Знакомо. Когда Маши не стало, казалось — всё, край. Потом понял — жизнь не кончается. Меняется, но продолжается.
— У вас был Плюш.
— Плюш появился позже. Сначала был только я. И пустая квартира.
Мы замолчали. За окном синели сумерки. Тишина обволакивала, не требуя слов.
— Нина Петровна, — вдруг спросил Валентин. — А что с тапками делать будете?
Я посмотрела на потертую обувь, на которой мирно сопел Плюш.
— Не знаю. Выбросить?
— Можно Плюшу отдать. Они ему понравились.
— Отличная мысль. — Я улыбнулась. — Забирайте. Обоих.
Когда они ушли — Валентин, Плюш и тапки Бориса — я стояла у окна в пустой квартире. Внизу под фонарем маячила фигура. Борис смотрел на мои окна? Махнул рукой и зашагал прочь. Насовсем.
Утром меня разбудил звонок. На пороге стояли Валентин и Плюш.
— Извините за ранний визит, — сказал он. — Но у нас к вам предложение.
Плюш держал в зубах свернутую газету.
— Мы каждое утро ходим за газетами, а потом гуляем в парке. Подумали, может, вы... составите компанию?
Я смотрела на них — немолодого мужчину с добрыми морщинками у глаз и лохматого пса с газетой в зубах.
— Дайте пять минут.
Парк встретил нас прохладой. Роса искрилась на траве, птицы переговаривались в ветвях. Плюш носился за палкой, а мы шли рядом.
— Я вот думал, — сказал Валентин, глядя перед собой. — Тапки — это ведь важно. У каждого должны быть свои. Собственные.
— О чем вы?
— В магазине на углу распродажа. Женские тапочки со скидкой. Плюш заметил.
Я улыбнулась.
— Плюш?
— Ну, может, и я. — Он смутился. — Просто подумал — вам нужны новые. Свои.
Мы зашли в магазин по дороге домой. Валентин терпеливо ждал, пока я выбирала. Плюш сидел у входа — собак внутрь не пускали.
— Вот эти, — сказала я, указывая на мягкие тапочки с помпонами. — Они мне подходят.
Вечером я сидела в кресле, поджав ноги в новых тапочках, и читала. Плюш дремал. Валентин чинил настольную лампу.
— Валентин Иванович, — спросила я, — почему вы собаку Плюшем назвали?
Он улыбнулся, не отрываясь от работы.
— Маша придумала. Еще когда о собаке мечтала. Говорила — будет мягкий, как плюшевый мишка.
— И правда мягкий, — я погладила теплую спину.
— Знаете, Нина Петровна, — Валентин отложил отвертку. — Я тут подумал... Плюш к вам привязался. И я тоже... в некотором роде.
Он запнулся, подбирая слова.
— В общем, Плюшу нужна хозяйка. А мне... друг. Не для борща, а просто так. По-человечески.
Я смотрела на него — с сильными руками, спокойным взглядом и негромким голосом. На Плюша, который улыбался во сне.
— Знаете, Валентин Иванович, у меня тоже есть предложение.
— Какое?
— Давайте выбросим старые тапки. И купим Плюшу настоящую лежанку.
***
Друзья, а ведь у каждой из нас есть свои "тапки", которые пора выбросить? Поделитесь в комментариях, что это у вас.
И если история Нины задела за живое. Подписывайтесь.
Угостите автора пирожком с капустой. Ваша поддержка — мой лучший стимул печь новые истории!
***