— Веруня! Это я! Открывай давай, с вахты вернулся!
Стук в дверь ворвался внезапно. Требовательный, уверенный — так стучит человек, знающий, что его впустят. Я застыла в коридоре. Чашка в руке дрогнула, расплескав каплю на ковер.
— Вер, ну ты чего? Не слышишь, что ли? Это же я, Паша!
Слышу. И голос твой, и эту особую нотку — появляющуюся, когда тебе что-то от меня нужно.
Сжала фарфоровую ручку чашки. Чай остыл. Как и моё желание подчиняться этому стуку.
— Вера! Ты дома? Мам, а мама где?
Внутри что-то оборвалось. Мама. Он не знает. Три месяца прошло, а он даже не позвонил узнать. Я писала — думала, объявится. Вот и объявился.
Стук усилился. В глазок видно, как Паша переступает с ноги на ногу. Потертая куртка, щетина, сумка через плечо. Вся жизнь в одной сумке. Пятьдесят два года, а вещей как у подростка, сбежавшего из дома.
Сколько ни корми волка — он всё в лес смотрит. Эта мысль вдруг четко оформилась в голове. Мама повторяла: «Пашенька вернется, образумится». Не вернулся. Не образумился. Только когда деньги нужны или переночевать негде.
— Вер, да что за шутки такие? — в голосе проступило раздражение. — Открой, мне переодеться надо! Я с дороги!
Рука сама потянулась к замку. Привычка. Годами выработанный рефлекс: брат пришел — открой, накорми, выслушай очередную историю о том, как мир к нему несправедлив.
И замерла.
Он ведь даже не спросил, как я. Ни разу за эти месяцы. Ни одного звонка. Даже когда мамы не стало.
— Вера, я слышу, ты там! Открой дверь!
Поставила чашку на тумбочку. Подошла к двери. Коснулась лбом прохладной поверхности.
— Паш, — голос вышел тихим, но твердым, — не сегодня.
— В смысле «не сегодня»? Ты что? Это моя квартира тоже! Я тут прописан!
— Приходи завтра. Нам надо поговорить, но не сейчас.
За дверью замолчали. Потом раздался удар — кулак по дереву.
— Ты серьезно меня не пустишь? Родного брата?
Я молчала. Внутри все дрожало, но решение укреплялось с каждой секундой.
— Вер, я устал, понимаешь? Мне переночевать негде!
Раньше эти слова срабатывали безотказно. Теперь они вызвали только тихое разочарование.
— Найдешь где переночевать. Ты же всегда находишь, — сказала я и отступила от двери.
— Я завтра вернусь! И чтобы без фокусов! — крикнул он напоследок.
Его шаги удалялись. Звякнула дверь подъезда.
А я стояла в коридоре и чувствовала странную, незнакомую легкость.
Словно открыла дверь, но не ему — себе.
***
Утро прервал телефонный звонок. Я только налила себе кофе, когда раздался резкий звук. На экране высветилось имя соседки — Галина Васильевна.
— Вера, ты там как? Твой брат по подъезду кругами ходит. Под окнами торчал, курил. А сейчас вон, на лавочке сидит, на твои окна поглядывает.
Я подошла к окну. Действительно, на скамейке у подъезда — Паша. В той же куртке, только теперь с каким-то свертком в руках.
— Галина Васильевна, спасибо, что предупредили.
— Я ж помню, как твоя мама с ним мучилась. Хорошая была женщина. Все деньги ему отдавала, а он... — соседка запнулась. — Ты это, если что, звони сразу. У меня племянник в участковых работает.
Я поблагодарила и повесила трубку. Время приближалось к девяти. На работу мне к десяти, Паша это прекрасно знал. Караулит.
Собиралась я медленно. Выбрала синее платье с воротником-стойкой — подарок коллег на прошлый день рождения. Впервые надела. Положила в сумку зонт — синоптики обещали дождь.
В дверь позвонили ровно в девять. Я посмотрела в глазок — Паша. Выглядел он помятым, но держал в руках бумажный пакет.
— Вера, открой. Я тебе завтрак принес. Давай поговорим по-человечески.
Я приоткрыла дверь на цепочке.
— Доброе утро, Паша.
— Убери цепочку, что за детский сад? Я тебе булочек купил. И кофе. Поговорить надо.
Смотрел он куда-то мимо меня, в квартиру. Искал глазами изменения? Или прикидывал, что можно быстро продать?
— О чем говорить будем? — спросила я, не снимая цепочку.
— Как о чем? — он удивленно вскинул брови. — О квартире. О маме. О том, что ты меня вчера на порог не пустила. Родного брата! Это ненормально, Вер.
Родной. Как быстро вспоминается родство, когда нужна крыша над головой. Когда маме требовался уход, когда лекарства съедали всю пенсию — где было это родство?
— Мама ушла три месяца назад, — сказала я тихо. — Ты не приехал ни на девять дней, ни на сорок.
Паша моргнул. Опустил пакет.
— Как... ушла? Почему ты мне не сообщила?
— Я звонила. Пять раз. Писала сообщения. Ты не перезвонил.
Он отвел взгляд. Поставил пакет на пол.
— У меня телефон украли. Новый номер только недавно появился.
Старая песня. Сколько телефонов у него "украли"? Сколько раз он "терял" сим-карты именно тогда, когда нужно было отвечать за что-то?
— Паша, квартира по документам общая. Твоя доля никуда не делась. Но жить здесь я тебе не позволю.
— Это еще почему? — он вскинул голову. В глазах мелькнула злость.
— Потому что это и моя квартира тоже. И я имею право решать, кто в ней живет.
— Ты не имеешь права меня выгонять! Я тут прописан!
— Прописка — не ордер на вход. Поживешь у друзей, пока не решим вопрос цивилизованно.
Он шагнул ближе. Цепочка натянулась.
— Убери эту цепь! Я хочу войти в СВОЙ дом!
— Своё — не значит без спроса, — ответила я и захлопнула дверь.
Он колотил в дверь минут пять. Кричал что-то про суд, про выселение, про то, что я пожалею. Потом стих.
Я отошла от двери. Тело не слушалось. Но внутри, среди страха и сомнений, зародилось новое чувство — я больше не та, кем привык меня видеть Паша.
Родной — не значит разумный. И тем более не значит — хозяин моей жизни.
***
Утро встретило меня усталостью. Ночь прошла тревожно — то мерещились шаги за дверью, то скрип половиц в подъезде. Несколько раз вставала проверить замок. Включала свет в прихожей, прислушивалась. Тишина.
На работе я рассеянно перебирала карточки в каталоге. За двадцать лет в библиотеке пальцы сами находили нужные разделы. Коллеги заметили мою задумчивость, но не расспрашивали. Только Зинаида Петровна, заведующая, подсела во время обеда:
— Вера Николаевна, вы не заболели? Бледная сегодня.
Я покачала головой. Не рассказывать же про Пашу, про запертую дверь, про страх, что он явится сюда, в библиотеку.
— Просто не выспалась. Дождь всю ночь барабанил.
— А у меня дождь как колыбельная, — улыбнулась она. — Может, отпроситесь сегодня пораньше? У нас тихо, справимся.
Я кивнула. Хотелось домой. И одновременно — не хотелось.
Подходя к подъезду, я заметила на лавочке яркое пятно. Присмотрелась — целлофановая роза. Красная, дешевая, из тех, что продают возле метро. Кто-то забыл? Или... специально оставил?
Поднимаясь по лестнице, я вспомнила, как Паша дарил маме такие же на каждый день рождения. Покупал у метро, приносил с гордым видом. Мама радовалась — больше его приходу, чем цветам. А он уходил через два дня. Иногда — через неделю. Но всегда — уходил.
Возле двери меня ждал сюрприз. На коврике — та самая роза. И записка, нацарапанная знакомым почерком: «Прости. Я не знал про маму».
Я осторожно подняла цветок. Зачем он здесь? Что это — извинение или новая манипуляция? Открыла дверь, бросила цветок в мусорное ведро.
Вечером раздался звонок в дверь. Я знала, что это он, еще до того, как посмотрела в глазок.
Паша выглядел иначе. Гладко выбрит. В чистой рубашке. Глаза опущены.
— Вера, открой, пожалуйста. Я без крика. Просто поговорить.
Я приоткрыла дверь на цепочку.
— Говори.
— Так неудобно. Через щель.
— Зато безопасно.
Он вздохнул. Переступил с ноги на ногу.
— Ты цветок нашла?
— Нашла.
— Я правда не знал про маму. Телефон реально украли. На вахте.
— И проверить не мог? За три месяца?
Он повел плечом. Тот самый жест, который я знала с детства. Означал: виноват, но признавать не хочу.
— Я подумал... может, продадим квартиру? Разделим деньги? Тебе хватит на однушку, мне — на комнату где-нибудь.
Вот оно. Настоящая причина визита.
— Нет, Паша. Я никуда не переезжаю.
— Но это же выход! Чего цепляться за стены? Мама бы поняла.
— Не приплетай сюда маму. — Я почувствовала, как внутри поднимается злость. — Именно из-за тебя она не могла нормально лечиться. Все деньги уходили на твои "перезайму и верну".
— Ты несправедлива! — он повысил голос. — Я пытался заработать! Не всем так везет с постоянной работой!
Больнее всего предают те, кому мы позволили ближе всех подойти. Эта фраза всплыла в сознании, резкая и точная. Двадцать лет в библиотеке за копейки — это "везение"? Сиделки, уколы, ночи без сна у маминой постели — это "везение"?
— Уходи, Паша. — Я начала закрывать дверь.
— Стой! — Он придержал дверь рукой. — Прости. Я сказал глупость.
Я молчала. Мы стояли, разделенные узкой щелью приоткрытой двери.
— Можно хоть переночевать? Один раз? Мне правда некуда идти.
— Паш, я не могу. Не сейчас.
Он долго смотрел на меня. Потом кивнул. Достал из кармана брелок с ключом.
— Это от нашей квартиры. Возьми. Я не буду приходить без спроса.
Я осторожно взяла ключ через щель. Он развернулся и пошел вниз по лестнице. Не оглядываясь.
Только закрыв дверь, я заметила, что плачу. Не от жалости к нему.
От жалости к себе — той, прежней, которая только сейчас начала учиться говорить "нет".
***
Две недели от Паши не было никаких вестей. Я постепенно возвращалась к привычному ритму жизни. Работа, магазин, дом. Вечерняя передача по первому каналу, книга перед сном. Но что-то изменилось внутри. Будто перевернулась какая-то страница.
В субботу ко мне заглянула Галина Васильевна. Принесла банку малинового варенья — «от давления». С порога оглядела прихожую цепким взглядом.
— А что, братец твой не объявляется больше?
— Нет. — Я поставила чайник. — Ключ оставил и ушёл.
Соседка присела на краешек кухонного стула, поправила платок на плечах.
— Ну и правильно. Я вот своему зятю тоже от ворот поворот дала, когда он к нам после развода с Танькой просился. Горе-отец. Алименты платить — так у него денег нет, а на новую машину — так пожалуйста.
Я расставила чашки, нарезала кекс. Галина Васильевна говорила без остановки — про внуков, про подорожавшие лекарства, про соседа с пятого этажа, который опять курит на лестнице. А я вдруг поймала себя на мысли, что не слушаю. Смотрю в окно и думаю о своём.
Я всегда была хорошей слушательницей. Библиотекарь — профессия тихая. Мама называла меня «моя внимательная девочка». Паша знал это и пользовался — часами рассказывал о своих проблемах, планах, неудачах. Я кивала. Сочувствовала. Помогала деньгами. А сейчас вдруг захотелось... не слушать. Начать говорить сама.
— Вера, ты меня вообще слышишь? — Галина Васильевна постучала ложечкой по блюдцу.
— Извините, задумалась.
— Я говорю: ты бы шторы сменила. Тёмные они у тебя, мрачные.
Я огляделась. Тёмно-зелёные шторы когда-то выбирала мама. Тяжёлые, плотные, они надёжно защищали от улицы. И создавали вечный полумрак.
— Знаете, вы правы. Сменю.
Когда соседка ушла, я сняла шторы. Все — в зале, спальне, даже в кухне. Окна сразу стали больше. Комнаты наполнились светом — неожиданно ярким для конца марта. Пыльным, но живым.
Сложила шторы в пакет. Поставила на антресоль. Потом достала швабру и принялась мыть окна. Стекло за стеклом. Рама за рамой. Оттирая многолетнюю городскую грязь.
— Ну ты даёшь, Вера. Не пустила родного брата. — Я вспомнила слова соседки, произнесённые с оттенком восхищённого удивления.
— Впервые не испугалась. Даже себя, — пробормотала я, вытирая последнее стекло.
К вечеру заболели руки и спина. Но квартира изменилась. Свет падал иначе, тени лежали по-новому. Даже воздух казался другим.
На следующий день я переставила мебель. Сначала в спальне — сдвинула кровать к другой стене, развернула книжный шкаф. Потом взялась за гостиную. Старый диван, стоявший у стены, теперь стоял посередине комнаты, лицом к окну.
Мама не одобрила бы. Ей нравилось, когда всё стоит на своих местах. Но мамы больше нет. А я есть. И я могу сама решать, как жить в своём доме.
Ближе к вечеру раздался звонок. Я вздрогнула. Неужели Паша? Осторожно подошла к двери, глянула в глазок. На площадке стоял курьер с большой коробкой.
— Заказывали? — он протянул мне планшет с накладной.
— Нет, я ничего...
— Вера Николаевна Соколова? Тогда вам. Распишитесь.
Я расписалась, озадаченно разглядывая плоскую картонную коробку. Закрыла дверь, положила посылку на диван. Вскрыла.
Внутри лежали занавески. Светлые, полупрозрачные. И записка: «Прости за вчерашнее. И за всё остальное. П.»
Я отложила записку. Развернула ткань. Белая, с едва заметным рисунком — то ли листья, то ли перья. Красивая. Дорогая. Откуда у Паши деньги? Он же вечно без гроша.
Хотела выбросить. Не смогла. Повесила в спальне. Свет сквозь них становился мягким, рассеянным. Больше не резал глаза по утрам.
В кошелёк я положила записку: «Не обязана быть спасательницей». На всякий случай. Если Паша вернётся с новыми просьбами или историями.
Жаль, что такой записки не было у меня раньше. Когда я верила каждому его «последнему разу».
***
Апрель выдался неожиданно тёплым. Я купила на рынке герань и выставила на подоконник. По вечерам открывала окна, впуская свежий воздух. В квартире появилась какая-то новая лёгкость.
От Паши не было известий. Иногда я ловила себя на том, что выглядываю в окно, высматривая знакомую фигуру. Затем одергивала себя. Нет, не жду. Просто любопытно.
В один из вечеров раздался звонок. Не в дверь — на мобильный. Незнакомый номер.
— Вера Николаевна? — Мужской голос, незнакомый.
— Да, это я.
— Здравствуйте, это Сергей, напарник вашего брата. Мы с ним на вахте работаем, в Сургуте.
Внутри что-то сжалось. Случилось что-то серьезное? Нет, не может быть.
— Что с Пашей?
— Да ничего, всё нормально. Он просил номер ваш узнать у мастера. Сказал, что телефон потерял, а номер не помнит. Хотел поговорить.
— Передайте, пусть звонит, — сказала я, удивляясь сама себе.
Через полчаса телефон зазвонил снова.
— Вера? Это я.
Голос другой. Тихий, без обычной бравады.
— Здравствуй, Паша. Как ты?
— Нормально. Работаю. Сейчас на вахте, в Сургуте.
— Сергей звонил, сказал.
— Да, я попросил. — Пауза. — Извини, что так. Телефон правда посеял.
— Ничего. — Я не знала, что говорить дальше. — Как работа?
— Нашёл нормальную бригаду. Платят вовремя. Беру дополнительные смены.
Мы помолчали. Потом он спросил:
— Ты шторы повесила?
— Да. — Я невольно оглянулась на окно. — Спасибо. Хорошие.
— Сам выбирал. Вспомнил, что ты белый цвет любишь.
Это было правдой. Откуда он помнил?
— Вера, я не прошу пустить меня. Правда. Я понял, что так нельзя. Просто хотел сказать, что... — он запнулся, — что работаю. Нормально работаю. Не как раньше. И деньги теперь откладываю.
Я молчала. Сколько раз он обещал исправиться? Начать заново? "Теперь всё будет иначе"? Десятки. И каждый раз это заканчивалось одинаково — звонком с просьбой о деньгах.
— У меня к тебе только один вопрос. — Паша вздохнул в трубку. — Можно я тебе буду звонить иногда? Просто поговорить. Не о деньгах. Не о квартире.
Что-то в его голосе было такое, чего я раньше не слышала. Усталость? Смирение? Или, может быть, искренность?
— Можно, — неожиданно для себя ответила я.
— Спасибо. — В трубке повисла тишина. — Я... скучаю по дому. Не по квартире. По тебе.
После разговора я долго сидела у окна. Светлые шторы едва шевелились от вечернего ветерка. За окном зажигались огни, один за другим, словно кто-то рисовал световую карту района.
Иногда любимый брат — лишь звание, а не суть. Я повторила эту мысль вслух, пробуя на вкус. Да. Верно. Но, может быть, иногда суть может измениться? Я не знала ответа.
Паша звонил каждую неделю. Коротко, без лишних слов. Рассказывал о работе. Спрашивал, как я. Не просил денег. Не говорил о возвращении.
Однажды вечером, почти через три месяца, я услышала знакомый звонок в дверь. Особенный — два коротких, один длинный. Так звонил только он.
Посмотрела в глазок — Паша. Спокойный, собранный. В новой куртке. Без сумки.
— Привет, — сказал он, когда я открыла дверь на цепочке. — Я не за вещами. Я просто хотел... понять.
Я слушала через узкую щель.
— Я правда пытаюсь быть другим. Ты просто… не веришь.
— Я верю. Но учусь сначала верить себе.
Он не спорил. Достал из кармана конверт.
— Это не плата. Просто... знак. Спасибо, что не закричала тогда.
Я взяла конверт через щель. Паша смотрел на меня без прежнего нетерпения. Спокойно. Словно человек, который никуда не торопится.
— Я пойду. Можно я позвоню через неделю?
Я кивнула. Он улыбнулся уголками губ и стал спускаться по лестнице. Медленно. Не оглядываясь.
В конверте оказались деньги. Небольшая сумма — явно не все, что он заработал. Но больше, чем он когда-либо возвращал. И записка: «На мамин памятник. Я помогу, если разрешишь».
Я не открыла дверь. Но и не заперла засов. Оставила её закрытой — но без прежнего страха.
И впервые за долгое время почувствовала покой.
***
Подписывайтесь на канал, если узнали в этой истории свою родственницу, соседку... или себя.
Что вы думаете — правильно ли Вера захлопнула дверь перед братом? Поделитесь своей историей в комментариях.
***