Сентябрь 2023 в Москве закончился премьерой булгаковского «Ивана Васильевича» на сцене театра на Триумфальной площади в юбилейном 100 сезоне. Тёплый сентябрь 2023 получил неожиданный апогей в Театре сатиры: аншлаг в зале сопровождался такой духотой, какую ощущать не в июле, а 30 сентября даже как-то неприлично. Но искусство требует жертв!
#ТеатрСатиры
#ИванВасильевич
#Премьера
#Булгаков
#ТеатрСатирыПремьера
#2023
#ИванВасильевичПремьера
#БугаёваНН
#LiterMort
Впрочем, телесные невзгоды позабылись с третьим звонком. Порадовало внимание режиссёра Сергея Газарова к мизансценам и детализации сценического пространства. К хорошему нельзя привыкать: едва начнёшь воспринимать насыщенное и продуманное художественное пространство как норму, так где-нибудь угодишь на «спектакль-босяк», эдакий с лысенькой сценой и актёрами бедненько убранными. Всё циклично: художественное изобилие вынуждает к художественной скудности, иначе на общем фоне не выделишься.
На газаровском «Иване Васильевиче» сценичность драматического действия развернулась широко и щедро, добротно, широкий пафос бытия, бьющей ключом самоуверенно-мещанской (и оттого такой комичной) жизни ударял по зрителям из звукового ряда (хрипящего радио за стенкой, модных «танцулек» 30-х годов, «боянного трио» на гуслях), броских костюмов (красной косынки Ульяны Сергеевны (Лиана Ермакова), под маской которой скрывался вулкан страсти в кимоно и с веером; пальто Зины (Майя Горбань) с воротником шире Москвы-реки), отчаянно-жизнелюбивого сценического движения… да что уж говорить: танца! — от Остап-Бендеровского взбега по мебели с блестящим шпагатом от Милославского (Артем Минин) до плясок в духе «Великого Гэтсби» от многоликой Зины; от топота под водочку с щучьей головой от Марфы Васильевны (Надежда Филиппова) до танца страсти от управдомши, прячущей за «шиньоном любви» защитную авоську на случай внезапного появления мужа…
Хочу отметить интересный гендерный мотив, проявившийся в танце Марфы Васильевны. Появление несравненной дочери купца Собакина предварялось щебетанием птиц и сопровождалось танцем, от которого расстрогался и даже пустил слезу Бунша (Юрий Васильев). Оно и неудивительно: ведь у Газарова дщерь Василия Собакина опустилась на колени, многословно моля о дозволении сказать государю слово ласковое (тогда как в тексте Булгакова у царицы реплик мало и она успевает молвить лишь: «Дозволь рабыне твоей, греемой милостью твоею…»). Смиренно танцуя перед самозванцем свой «гендерный танец», коленопреклонённые Марфа с фрейлинами сложили руки под грудью и покачивали, как дитя, — в то время как за сценой раздался крик младенца. Марфа у Сергея Газарова — символ женского начала, материнства, «подмужности». Она предстает в двух ипостасях: нежная и сама упавшая супругу в ноги в начале — и неистовая после кардамоновой водочки, разламывающая сцену каблучками, исступлённая после объявления царя «ненастоящим»: «Ох-ти мне, молодой! С ненастоящим плясала... Ох, чернеческий чин наложат!.. Ой, погибель моя!..»
У Булгакова и у Газарова показано раскрепощение женщины, её движение: Ульяна Сергеевна, узнав о «вакантности» Тимофеева (Илья Малаков), берёт его в грубый захват, как на ринге без правил, а Зина вплоть до финальной сцены танцует так, «как будто её никто не видит». Милославский же, наоборот, ввинчивается в сцену чуть не со шпагата, а вот перед финалом довольствуется малыми резкими па.
Фемининное и маскулинное уравновешивает у Газарова финальный выход: на кружащейся сцене воссоединяются в дикой, поистине булгаковской пляске (правда, не из этой песни) все персонажи комедии: слепые гусляры, надев черные очки, играют рок, цари пожимают друг другу руку, Ульяна Сергеевна танцует давно припасенный танец страсти своему Бунше, игриво болтает ножками дьяк Федя (Кирилл Анисимов)…
Разгул пляски, раскрепощение человека в его нагой человечности, красота человеческой пластики. Даже булгаковский мещанин, микродушонка в костюмчике и с фикусами у режиссёра Газарова преподнесён красивым, свободным. Если Булгаков показывал в момент написания «царство несвободы» — то Газаров финальной пляской «каждого с каждым» придал пьесе пафос свободы и раскрепощения.
Видимо, эти добавления, за которые цепляется глаз, и передают идейное содержание, вложенное именно режиссёром Газаровым: это превозношение женского начала, то есть фемининной гендерности и материнства, и идея раскрепощения человека в жизни и в любви.
А пресмешные бояре в шапках, паравозиком из четверых бегавшие по сцене в апофеозе бесполезности, придали пьесе то, без чего нет комедии: беззаботный комизм. Или это был выпад против бесполезных чиновников, изображающих суету не пустом месте?
Напоследок отмечу, как же очевидно и горько высмеяна у Булгакова преступность «красного режима». Бунша письменно доказывает всему миру, что его отец уехал за год до его рождения, а его мать зачала сына (самого Буншу) от конюха. В любой культуре мира заподозрить мать человека в любовной связи на стороне — страшное оскорбление. Быть бастардом — унижение. Что же это за общество такое, в котором под страхом смерти человек унижен до того, что во всеуслышанье кричит, как был зачат блудливой матерью от конюха!.. Какая страшная пощёчина русской культуре, российскому самосознанию, вообще институту семьи. Пожалуй, никто не изобличал карикатурное уродство и ходульность «большевистского духа» так остро и унизительно — разве что Зощенко в «Жертве революции».
Что ж, пусть в радиорупоре сильнее грянет музыка, господа. Танцуем!