Во время моей сентябрьской поездки в Москву долгие часы в поезде я коротала за чтением литературы об Александре Сергеевиче Грибоедове: сборника «А.С. Грибоедов в воспоминаниях современников» по ред. Н.К. Пиксанова, повести «Нина Грибоедова» Бориса Изюмского и романа «Смерть Вазир-Мухтара» Юрия Тынянова.
#Грибоедов #СмертьВазирМухтара #НинаГрибоедова #ГореУму #ГореотУма #БугаёваНН #LiterMort #история #русскаялитература
В письмах и мемуарах Грибоедова встречаются резкие — и особенно резко звучащие сегодня — суждения о женщинах и их роли в общественной жизни.
Грешен ли многострадальный персидский посол в мизогинии?
Ведь список грибоедовских «прегрешений» сегодня пополнился бы ещё одним «преступлением» — педофильской женитьбой на 16-летней княжне Нино Александровне Чавчавадзе. Выходит, Грибоедов вдобавок ещё и инфантосексуал? Неужели настолько не зря Александр Сергеевич называл сам себя «пасынком здравого рассудка»?
В записках Н.Н. Муравьёва-Карского Грибоедов описан без особой симпатии. Молодые люди вместе служили на Кавказе и изучали восточные языки. Муравьёв-Карский прямо называл Грибоедова человеком странным и изо всего извлекающим пользу для собственной забавы. Из этих мемуаров Александр Сергеевич выходит расчётливым, очень умным и хладнокровным, волевым и опасным, высокомерным и резким, манипулирующим людьми и всегда на несколько шагов наперёд знающим и чужие шаги, и свои собственные. Помилуйте, да из этих мемуаров Грибоедов выглядывает картинным злодеем, причём злодеем харизматически привлекательным, музыкально, поэтически и интеллектуально одарённым, но совершенно бездушным! «Сухарём в очочках» и с тонкими нервными пальцами (девятью).
Княжна-подросток Чавчавадзе, по словам Муравьёва-Карского, Грибоедова "несколько интересовала". Александр Сергеевич развлекался, выводя из себя безумно влюблённого в неё Серёжу Ермолова. Муравьёв-Карский использует слово "расчёл", описывая сватовство Грибоедова к Нине:
"Приехавши из Петербурга со всею пышностью посланника при Азиатском дворе, с почестями, деньгами и доверенностью главнокомандующего, коего он был родственник, Грибоедов расчёл, что ему недоставало жены для полного наслаждения своим счастием. Но, помышляя о жене, он, кажется, не имел в виду приобретение друга, в коем мог бы уважать и ум, и достоинства, и привязанность. Казалось мне, что он только желал иметь красивое и невинное создание подле себя для умножения своих наслаждений."
Во-первых, Муравьёв-Карский здесь описывает свои собственные выводы. Очевидно, он не вёл с Грибоедовым интимных разговоров, так как между ними не было симпатии и дружбы. Выводы Карского — это не выводы или тайные мысли самого Грибоедова, которые он поведал по секрету, а результат наблюдений постороннего. Важно сознавать, что наблюдения чужого человека со стороны за нами, узнай мы о них, могут нам показаться несправедливыми или даже неправдивыми, так как внешнее не всегда сообразуется с внутренним.
Во-вторых, в описании приезда Грибоедова Муравьёвым-Карским звучит зависть. "С пышностью, почестями, деньгами"... 2 раза Муравьёв-Карский использует слово "наслаждение". Наслаждение? Более близкие Грибоедову друзья писали, что Александр мрачно называл назначение в Персию "ссылкой". Грибоедов ненавидел Персию и проклинал это назначение. Уехав в Тегеран ещё молодым человеком, этот «счастливец» вернулся потухшим, резко постаревшим и полулысым. И это "наслаждение счастием"? Друзьям (в число которых Муравьёв-Карский не входил) Грибоедов говорил так: "Комедий больше писать не буду, потому что для этого нужна весёлость, а её во мне после Персии не осталось. Теперь пишу трагедии."
Очевидно, что об этой "новой версии Грибоедова", уставшего, с иссякшей весёлостью, настроенного трагически, в 30 лет плешивого от нервов, Муравьёв-Карский продолжал судить, как об 20-летнем жуире: звонком манипуляторе и соблазнителе, игроке, со скуки играющем в том числе и людьми, и женщинами (намеренно сии понятия разделяю).
Почему Муравьёву-Карскому "кажется", что Грибоедов не видел в Нине Чавчавадзе друга и не уважал в ней ум и проч.?
В следующем же предложении Карский объясняет свои выводы: он сам видел в Нине не более чем "красивое и невинное создание", дитя, полуребёнка, но уж никак не личность — об этом ясно говорит снисходительно-одобрительное слово "создание". Муравьёв-Карский судит так: если мужчина хочет найти в жене друга, ум и достоинство, то он выберет достойную и умную девицу, а никак не этого красивого младенца 16-ти лет.
Муравьёв-Карский продолжает: "Нина была отменно хороших правил, добра сердцем, прекрасна собой, весёлого нрава, кроткая, послушная, но не имела того образования, которое могло бы занять Грибоедова, хотя и в обществе она умела себя вести."
Карский считает, что Грибоедова могла заинтересовать только женщина образованная, и на этом основании он цинично обвиняет Александра Сергеевича, по сути, в сладострастной женитьбе на "красивом и невинном" 16-летнем теле. Грибоедов в этой сцене — эдакий Свидригайлов, пускающий девочку посидеть у себя на одном колене, пока родители ("заблуждающиеся") на всё согласны. Вот только Грибоедов после Персии уже не выказывал ни особого сладострастия, ни тяги к разврату, ни особой пылкости. Он берёг остатки волос, писал трагедии и пытался оставить наследника, предвидя скорую смерть.
Кстати, Грибоедову действительно завидовали многие (как бы он посмеялся над этой беспочвенной завистью!): например, Вяземский писал, что "видел его блестящим счастливцем", "завидовал ему, что он едет посланником в Персию, в край, который» в воображении Вяземского «имел всегда приманку чудесности восточных сказок". Вяземский, не тушуясь, сам пишет — "завидовал". Зависть объясняет многое, особенно желание Муравьёва-Карского придать налёт пошлости браку с Ниной Александровной.
А А.А. Бестужев прямо пишет: "Я был предубеждён против Александра Сергеевича. Рассказы об известной дуэли мне были переданы его противниками в чёрном виде. Мне говорили: «Это необыкновенное существо, это гений!» Я не верил. Уважая Грибоедова, как автора, я ещё не уважал его, как человека."
Тот же Бестужев далее пишет о «женофобии» Грибоедова: «Он не любил женщин, так, по крайней мере, уверял он, хотя я имел причины в этом сомневаться. «Женщина есть мужчина-ребёнок» было его мнение. Слова Байрона: «дайте им пряник, да зеркало, и они будут совершенно довольны» ему казалось весьма справедливым. «Чему от них можно научиться?» — говаривал он. «Они не могут быть ни просвещённы без педантизма, ни чувствительны без жеманства. Рассудительность их сходит в недостойную расчётливость и самая чистота нравов в нетерпимость и ханжество. Они чувствуют живо, но не глубоко. Судят остроумно, только без основания, и, быстро схватывая подробности, едва ли могут постичь, обнять целое. Есть исключения, зато они редки; и какой дорогой ценой, какой потерею времени должно покупать приближение к этим феноменам! словом, женщины сносны и занимательны только для влюблённых.»
Н.К. Пиксанов отмечает, что в переписке Грибоедова встречаются данные о таком невысоком мнении о женщинах. В письме к Бегичеву от июля 1824 года Грибоедов пишет: «Я враг крикливого пола, но две женщины не выходят у меня из головы: твоя жена и моя мать.»
Н.К. Пиксанов подчёкивает, что важную роль в формировании мнения Грибоедова о женщинах сыграла его мать — в письме рекомендовавшая сыну «делать кувырк, кувырк» перед начальством, чтобы выслужиться, так как «честностью добиться ничего нельзя». Вот почему, именуя себя «врагом крикливого пола», Грибоедов обязательно следом упоминает собственную мать. Несомненно, что рекомендации матери по выполнению «кувырка-кувырка» ради повышения Грибоедов и считал «недостойной расчётливостью».
Бестужев вспоминает далее: «Они предназначены самой природой для мелочной домашней жизни (говаривал он), равно но силам телесным, как и умственным. Надобно, чтобы они жили больше для детей и мужей своих, чем невестились и ребячились для света. Если бы мельница дел нынешних меньше вертелась от вееров, дела шли прямее и единообразнее. Места не доставались бы по прихотям и связям родственным, или меценатов в чепчиках, всегда готовых увлекаться наружностью лиц и вещей, — покой браков был бы прочнее, а дети умнее и здоровее. Сохрани меня бог, чтоб я желал лишить девиц воспитания, напротив, заключив их в кругу теснейшем, я бы желал дать им познания о вещах, гораздо основательнее нынешних.»
Борис Изюмский и Юрий Тынянов, блестящие историки, иллюстрируют эти суждения Грибоедова, давая понять, что за каждым из них стояли не фантазии, а конкретные жизненные примеры. Так, Изюмский описывает диалог Грибоедова с «прощелыгой графом Борзовым» — «трутнем, получавшим бесконечные пенсии и пособия с помощью родовитой бабушки».
«Да, московская барыня Глафира Кузьминична Борзова была именно таким меценатом. Она считала, что достаточно поддерживает сановность рода, выезжая четверкой цугом в четырехместном ландо с золочёными колёсами, красной сафьяновой сбруей, гайдуками в зелёных бархатных куртках на запятках.
В табельные дни, принимая гостей, Глафира Кузьминична надевала орден святой Екатерины и величаво восседала в огромной комнате, безвкусно заставленной старой бронзой и позолоченной мебелью. А по дому суетилось великое множество горничных, слуг, карлиц, сенных девушек.»
Добавим — которых Глафира Кузьминична регулярно порола. То есть предубеждение Грибоедова против таких Глафир Кузьминичен — это неприятие кумовства и презрительной порки богатыми бездарями всех, кто ниже по статусу.
Важно заметить, что такие Глафиры Кузьминичны не учились в высшей школе, не имели представления и о базовых школьных предметах, не покровительствовали искусству — потому что искусству покровительствовала совершенно иная порода дворянок, которых Грибоедов назвал «редкими феноменами».
Что же это за Глафиры Кузьминичны такие, которых Грибоедов звал «меценатами в чепчиках» и открыто презирал?
Невежественные, самодовольные, не заработавшие богатство, а унаследовавшие, на чиновные места проталкивающие своих невежественных сыновей и внуков… Да это же Скотинины из «Недоросля»! Чисто выписанный портрет. Только у Фонвизина — «миниатюра», так сказать, провинциальный вариант, а у Грибоедова — в полном блеске, с Екатериной на груди.
Чтобы представлять себе, о чём идёт речь, применим это к современным реалиям. То есть сегодня Глафира Кузьминична — это дама-депутатша, пробившаяся на должность благодаря тому, что её отец такой-то когда-то выписал «липовые» справки депутату такому-то. В благодарность за услуги его выдвинули, он окреп, с младых ногтей ввёл дочь в политику. Круговая порука, когда все друзья-депутаты прикрывали грешки друг друга через свои фирмы и должности, маскируя фальшивыми справками, фискальными отчетами, ордерами и проч., связала их навек.
Наша депутатша по отцовскому блату стала студенткой престижного ВУЗа и получила красный диплом, не посетив ни одной лекции. Ещё студенткой стала директором отцовской фирмы, затем членом областной думы. Через фирму пропускала дела «коллег», не отказывала, и ей не отказывали. Принципиальные бизнесу и политике только мешают, а сговорчивые — всем нужны. Её ценили.
Отец купил ей два дома, вышел на пенсию, на отмытые через фирму деньги она докупила ещё три. В областную думу постепенно вошли её племянник и старший сын, тоже «краснодипломники» престижного ВУЗа. Ну и что, если наша депутатша не изучала ни истории, ни культурологии, ни математики,ни экономики, ни физики? И без глупых физик она недурно считала деньги и подписывали документы.
Те выпускники ВУЗа, кто своим умом получил красный диплом, в этом городе уже не получат соответствующих их квалификации мест: места уже заняли младший сын, дочь и племянники со стороны мужа Глафиры Кузьминичны. Физик и «еоргафий» она не учила, зато умеет знакомиться с людьми и оказывать услуги: все директора учреждений области в её «кругу», всем она оказала услуги через свои фирмы, кому-то справку подделала, кому-то помогла нелегальные товары переправить, кому-то ошибку скрыть, кому-то тендер выиграть, кому-то хищение замаскировать. И всё шито-крыто, и все друзья, и у всех детки пристроены на хорошей работе.
Свою внучку она вывозит в Москву на «дебют» невест, о ней напишут газеты: вот-де новое русское дворянство гуляет. На внучке колье от Картье за полмиллиарда, к её платью пришивал блёстки сам проректор ВУЗа, откуда она выпустилась, в благодарность за отличную учёбу...
И Грибоедов не предлагает запереть юных внучек или, не приведи бог, лишить их «воспитания». Однако это порода людей, которые неграмотны и не ценят грамотность, не создают искусства и не разбираются в нём, однако создают связи и входят в бизнес для личного (и семейственного) обогащения. По ходу этого обогащения городу, области и служащим (слугам) перепадают крохи: рабочие места, подряды, объедки.
Не посетивший ни единой лекции молодой директор-краснодипломник экономического ВУЗа просто за копеечку наймёт «умного», который выполнит ему расчёты, а он представит их, как будто свои. За пару тысчонок наймёт полунищего настоящего краснодипломника, и тот напишет ему исследование, а наш молодой директор станет кандидатом наук. Потом его выдвинут на государственную премию (Глафира Кузьминична похлопочет): вот-де, молодой кандидат наук, директор предприятия, цвет нации, продолжатель династии депутатов-краснодипломников, гордость своей области. Орден приколют, разумеется.
И это выгодно Скотининым-«краснодипломникам», которые по-лопахински могут крикнуть: «Всё моё! Захочу, всё куплю!» Купят чужие знания, чужие разработки, чужой труд, чужие компетенции. Выправит справочки через бабушку, как будто это их знания, их труд, их компетенции, их достижения… Настоящие умные и талантливые станут посмешищем, позорными объедочниками, за тысчонку продающими свой интеллект. А если не продать — то что тогда? Похоронят с ним. Применить-то всё равно негде. Горе уму.
Очевидно, что Грибоедов лично видел именно таких дам, видел их «меценатство», видел невежество и одновременно власть, самоуверенность, связи. Видел их воспитанниц, «воспитание» которых сводилось к умению на глаз посчитать, сколько кто зарабатывает, во марке костюма.
Если бы такие представительницы «крикливого пола», утверждал Грибоедов, больше учили бы словесности, грамматики, истории, физики, алгебры, логики, философии и проч., они были бы и менее крикливы, и менее невежественны. А кто не был бы? Нина Чавчавадзе, кстати сказать, знала и словесность, и историю. Не «красивое и невинное» 16-летнее тело, а «феномен».