Вопрос №2
“Тошнота” Жан-Поля Сартра
Как объяснить символическое значение сцены столкновения негра в кремовом плаще со славной малюткой в голубом под пламенеющим небом в “Тошноте” Жан-Поля Сартра?
[Текст см. внизу страницы.]
Внимание сартровского Антуана Рокантена к людям, их бытовой жизни, лицам, словам, жестам, одиночеству, красоте и уродству человека — всё это и складывается в такое понятие, как духовность.
Интернет полнится лживыми определениями того, что же есть духовность. Это не пристрастие к эзотерике и не интерес к потустороннему, не любовь к психологии и не поиск модных способов саморазвития. Истинная духовность — в каждодневном, в бытовом, в мимолётном.
Открытость Рокантена красоте и способность его души мгновенно схватывать её резко конфронтирует с его «тошнотой». Как говорил Лермонтов, такая душа могла составить счастье тысячи людей. С такой душой ты бог — или злодей.
Более того, Сартр раскрывает в тексте эстетическую проблему определения красоты. Вот его определение, в строках о негре, столкнувшемся со славной малюткой. Какова красота? Она мимолетна, неожиданна, порой — неописуема. Её не подгадаешь, ей не подстелешь соломки, её не сохранишь. Она, подобно пламенеющему закату, стремительно захватывает душу, окрашивает её яркими красками и — исчезает. И потому она — истинна.
Обращает на себя внимание определение «детские» в описании лиц столкнувшихся на улице людей. У рослого негра и женщины в голубом пальто — «детские лица». Искренность людей прекрасна. Искренность — это отдельная эстетическая категория. А в литературе высокая искренность носит название подлинного лиризма.
Имитация подлинного лиризма недопустима, так как претит самой сути искренности. Вот почему Сартру так важно, что Рокантен ни с кем не может поделиться увиденным. Правда и правдоподобие — две большие разницы. Истина не нуждается в правдоподобии. Красота встречи двух людей на фоне заката — истинна, и потому правдоподобие ей ни к чему.
Наконец, важно слияние в этом эпизоде человека с природой. Природа — истина. По природе, как по абсолютному нулю, можно сверяться, не сбились ли мы с показателей. Природа — компас в мире правдоподобной лжи. Истинно прекрасным столкновение негра с малюткой видится Рокантену именно на фоне заката, потому что люди в этот миг неразделимы с закатом, с природой, с бытием. Негр и славная малютка — часть природы, как тот же закат. Их детская реакция природна, безыскусна, лишена фальши. Ничто мнимое или порочное не изгадило этот момент, и потому он — прекрасен.
Рокантен напряжённо ищет чистоты и истины, однако всё чистое так мимолётно, а «тошнота» так навязчива. C'est la vie.
И совсем наконец отмечу, что видение прекрасного Сартром близко индуистскому и буддистскому. Хрупкость красоты, её мимолётность, яркость и бездоказательность — всё это мы находим в создании мандал, круглых насыпных узоров, разрушаемых сразу после создания. Мандала — аллегория хрупкости и красоты бытия.
Жизнь так прекрасна ещё и потому, что не вечна.
Вот этот фрагмент текста:
А я живу один, совершенно один. Не разговариваю ни с кем и никогда; ничего не беру, ничего не даю. Самоучка не в счет. Есть, конечно, Франсуаза, хозяйка «Приюта Путейцев». Но разве я с ней разговариваю? Иногда после ужина, когда она подает мне кружку пива, я спрашиваю: – У вас сегодня вечером найдется минутка? Она никогда не говорит «нет», и я иду за ней следом в одну из больших комнат на втором этаже, которые она сдает за почасовую или поденную плату. Я ей не плачу – мы занимаемся любовью на равных. Она получает от этого удовольствие (мужчина ей нужен каждый день, и кроме меня у нее есть еще много других), а я освобождаюсь от приступов меланхолии, причины которой мне слишком хорошо известны. Но мы почти не разговариваем. Да и к чему? Каждый занят собой, впрочем, для нее я прежде всего клиент ее кафе. – Скажите, – говорит она, стягивая с себя платье, – вы пробовали аперитив «Брико»? На этой неделе его заказали двое клиентов. Официантка не знала, пришла и спрашивает у меня. А это коммивояжеры, они, наверно, пили его в Париже. Но я, когда чего не знаю, покупать не люблю. Если вы не против, я останусь в чулках. В прежнее время, бывало, она уйдет, а я еще долго думаю об Анни. Теперь я не думаю ни о ком; я даже не ищу слов. Это перетекает во мне то быстрее, то медленнее, я не стараюсь ничего закреплять, течет, ну и пусть себе. Оттого что мысли мои не облекаются в слова, чаще всего они остаются хлопьями тумана. Они принимают смутные, причудливые формы, набегают одна на другую, и я тотчас их забываю. Эти парни меня восхищают: прихлебывая свой кофе, они рассказывают друг другу истории, четкие и правдоподобные. Спросите их, что они делали вчера, – они ничуть не смутятся, в двух словах они вам все объяснят. Я бы на их месте начал мямлить. Правда и то, что уже давным-давно ни одна душа не интересуется, как я провожу время. Когда живешь один, вообще забываешь, что значит рассказывать: правдоподобные истории исчезают вместе с друзьями. События тоже текут мимо: откуда ни возьмись появляются люди, что-то говорят, потом уходят, и ты барахтаешься в историях без начала и конца – свидетель из тебя был бы никудышный. Зато все неправдоподобное, все то, во что не поверят ни в одном кафе, – этого хоть пруд пруди. Вот, к примеру, в субботу, часа в четыре пополудни, по краю деревянного настила возле площадки, где строят новый вокзал, бежала, пятясь, маленькая женщина в голубом и смеялась, махая платком. В это же самое время за угол этой улицы, насвистывая, сворачивал негр в плаще кремового цвета и зеленой шляпе. Женщина, все так же пятясь, налетела на него под фонарем, который подвешен к дощатому забору и который зажигают по вечерам. Таким образом здесь оказались сразу: резко пахнущий сырым деревом забор, фонарь, славная белокурая малютка в голубом в объятьях негра под пламенеющим небом. Будь нас четверо или пятеро, мы, наверно, отметили бы это столкновение, эти нежные краски, красивое голубое пальто, похожее на пуховую перинку, светлый плащ, красные стекла фонаря, мы посмеялись бы над растерянным выражением двух детских лиц. Но одинокого человека редко тянет засмеяться – группа приобрела для меня на миг острый, даже свирепый, хотя и чистый смысл. Потом она распалась, остался только фонарь, забор и небо – это тоже было все еще довольно красиво. Час спустя зажгли фонарь, поднялся ветер, небо почернело – и все исчезло.
Жан-Поль Cартр, роман «Тошнота» (1938)