Написанную восемнадцатилетним учеником Академии — Александром Ивановым — по программе картину «Приам, испрашивающий у Ахиллеса тело Гектора» (1824, ГРМ) Крамской назвал мастерской, и был прав: юноша продемонстрировал свободное владение академической системой построения пространства, умением нарисовать и написать обнаженное тело в самом сложном ракурсе и красиво его задрапировать. Это видят современники, его строгие судьи, высоко оценивая работу. Но никто из них не замечает «сверхзадач» — самозаданий, ни в этой, ни в последующих работах молодого художника.
Работая над композицией первой большой картины, он словно прислушивается к звучанию и ритму гомеровской строки с цезурой посредине и повышением интонации к концу: «Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, который…» И выстраивает диагональную композицию, ритмически созвучную златочеканной гомеровской строке.
Эта диагональ для него — не дань форме, она исполнена смысла: по восходящей диагонали расположены богоравные герои, в сложнейшей морально-нравственной коллизии остающиеся благородными и прекрасными. От урны с прахом оплакиваемого Ахиллесом Патрокла, погибшего от руки Гектора, к символу величия — беломраморному бюсту Зевса выстраивается героическая «лествица совершенства».
Христианская дидактическая идея — духовно-нравственное совершенствование человека — очень рано осознается им как основная задача человечества, а «способствование» этому совершенствованию — как основная функция искусства. Уже в Италии, размышляя о природе человека, Иванов словом обозначит нравственную шкалу, подобную средневековой «лествице совершенств»: «Природа разнообразна в степенях способностей человека. Тут можно заметить лестницу, подобную той, которая ведет к совершенству, от (формы) Млечного пути до обезьяны. Человек, пекущийся о собственной своей особе и не способный постигать умом своим вдаль, хотя по образу своему показывает намерение Божие создать высочайшего совершенства тварь, но в нем только мы видим приступ к совершению истинного человека. Он, так сказать, есть серединная цель между скотом и истинным человеком. От первого он отличается тем, что поднят на две ноги и на них движется без помощи передних. Тело его лучшей кости, и весь образ так сказать изящнее и совершеннее каждого из животных. Но он печется только о себе и преимущественно о сохранении живота своего, как и всякое из животных. Человек же совершеннейший, напротив, постигает духовную часть свою, наблюдает природу, углубляется <…> во всякую начальную свою мысль, при сем рассмотрит и собственными опытами проходит все несогласия, встречаемые посредственными людьми в оной находит, наконец, во всем гармонию и таким образом чувствует в себе отсвет премудрости божьей. Таковой-то человек служит светом для прочих, водит толпы и предписывает им законы к благоденствию их и во избежание всяких беспорядков, могущих возникнуть, безнравственного взгляду на свет, на общества свои же. Нация, к которой он принадлежит, им выйдет из ничтожества и разливает благодетельный свет на весь мир. Несовершенства же человека слывут под именем Диавола и действительно причиняют ужасное зло» [1].
Можно усмотреть в первой картине Иванова еще одну тему, которая получит развитие в зрелых творениях мастера: он исследует действие слова на душу человека. Обращение Приама, его Слово — напоминание Ахиллесу об участи его отца — производит в душе героя переворот.
Слово проявляется в произведении Иванова как средство проникновения во внутренний мир людей, живших за тысячелетия до него, как орудие познания этой давно прошедшей жизни по следам Гомера, как побудительная сила, облагораживающая душу и — как основа живописного образа.
Нонна Яковлева
из книги «Реализм в русской живописи: история жанровой системы» (М.: Белый город, 2007)
__________________________
[1] Альбомы Александра Иванова. ГТГ, ОГ. Альбом 27, инв. № 13846, л. 39, об.
