В прошлый раз мы остановились на том, что Саша Белова начала рассказывать невероятную историю драгоценной пуговицы.
Впрочем, узнала она эту историю тоже невероятным образом: телепатически. Потому что валяющийся в бреду Витторио и слова ей не сказал. Но не суть.
А суть в том, что папа Витторио развозит еду. Этакий курьер Муданжон из Яндекс.Лавки на минималках. Причем развозит и в женский католический монастырь в Риме, где с ними познакомилась Саша Белова, и на какую-то пограничную заставу на берегу моря. Видимо, там нет своих курьеров.
Впрочем, не будем придираться! От Рима до ближайшего пляжа полчаса на современном транспорте. Осел с груженой телегой туда вполне доиачит часа за два, если пробок не будет. Да и бешеному Муданжону семь верст не крюк!
В общем, каждый день Витторио с папой и ослом совершают этот вояж, чтобы доставить пограничникам овощи, вино, свежий тандырный лаваш и сулугуни (*видимо, съемочной группе было очень сложно найти для съемок чиабатту или фокаччу и моцареллу, продающиеся сегодня везде).
И каждое утро жена коменданта заставы в лице Семенович покупала у них пару кочанов с капустой, размер которых был значительно меньше аналогичных кочанов в декольте самой Семенович, а заодно заказывала песни современной итальянской эстрады, которые сын курьера Витторио наяривал на скрипке. Где он научился пиликать - история умалчивает - но, очевидно, в кружке "Юный Паганини" местного дворца пионеров.
И вот однажды Семенович со своими кочанами купила не капусту, а тандырный лаваш и сулугуни, после чего спустилась к ветхому сараю-мазанке, с помощью солдата открыла дверь, ключ от которой просто лежал на притолоке, и сунула сухпай кому-то в сарае. Этот кто-то пытался выбраться оттуда и кричал: "Я русский подданный! Выпустите!"
Что мешало кормить пленника ночью, я в душе не представляю, но впрочем народу, который с какого-то ляда толпой толокся на этой заставе, было абсолютно пофик, что там и кто орет. И папе Витторио пофик. И самому Витторио.
Не пофик Витторио было на позывы организма. А организм захотел пописать. Витторио зачем-то жестами показал солдату-караульному, что его зовут Хуан ему надо по-маленькому.
Солдат-караульный от щедрот своих предожил отлить не за кустиком, а за сараем-мазанкой. И вот только Витторио снял штаны, только пристроился, как его кто-то ущипнул за задницу.
Это был пленник, который в окошко протянул пацанчику драгоценную пуговицу и попросил, чтобы тот сообщил в русское посольство о его незавидной судьбе притаранил ему бухла.
Что Витторио и сделал. И чем занимался каждый божий день, пока сегодня его наконец не заметили бдительные пограничники. К слову, папа Витторио купил на выменянные у пленника пуговицы целую шхуну.
В общем, услышав об этом, гардемарины крайне возбудились. Мелкий Корсак храбро предложил напасть на пограничную заставу и порешить там всех. Ибо чо они, как эти, в своей стране занимаются своими делами!
Но у непричесанного Оленева руки забыли тяжесть клинка, поэтому скучно и по-старперски он хотел все сделать по закону: через посольство сообщить полиции и вместе с ними порешать вопрос.
А Горин вообще за то, чтобы сначала разведать, а уже потом решить чотамкак. И активный мелкий Корсак сыграет в этой разведоперации главную роль: ему надо будет сбегать за сарай до ветра и в окошко показать пленнику... Драгоценный крест Бобринского, разумеется. Чтобы узнать Бобринский ли это.
- Ну и покажу! - говорит Шурка.
- Ну и покажи! - отвечает Горин.
- Ну и нахрена? - спрашиваю я.
Вот реально зачем возить куда-то драгоценные кресты, если пленника, орущего, что он русский подданный, можно просто спросить: "Слышь, фраерок! Ну-ка обзовись!"
В общем на следующее утро гардемарины, нарядившись в чисто выстиранные и накрахмаленные лохмотья итальянских торговцев, припираются на заставу, оря на великом могучем с кавказским акцентом: "Капуста-мапуста! Зелень-мелень! Вино-мино! Лепешки-мепешки!"
Впрочем, они вообще не выделяются среди местных. Все, исключительно все итальянцы в этом фильме, кроме пацана Витторио, говорят только по-русски.
И пока на заставе, над которой красиво развевается флаг Циспаданской республики (*так гугол сказал, когда я гуглила "флаг, похожий на индийский"), созданной Наполеоном только спустя десять лет в 1797 году, Оленев активно торгует всяким-разным, мелкий Корсак отходит к сараю. Но вместо того, чтобы показать Бобринскому в окно то, что было велено, пробирается к нему в абсолютно никем не охраняемую мазанку и снимает с него штаны. Буквально.
- И что это за народное творчество?! - удивилась я голосом кота Матроскина и плесканула себе в бокал на два пальца допинг, ибо без допинга смотреть на такое я решительно не готова. - Тебе сказали показать, а ты решил посмотреть?!
Но через секунду Шурка меня успокоил. Оказывается, снял он их не для того, чтобы приобщиться к богомерзким евроценностям, а чтобы поменяться с Бобринским шмотками.
Одетый Корсаком Бобринский прячется в наваленное на телеге гардемаринов сено, а наряженный Бобринским Корсак остался в сарае.
Почему они оба не сдрыснули, мне решительно не понятно: и мазанку никто не охранял, и итальянские погранцы занимались всякой далекой от несения службы фигней, и фильм бы наконец закончился, а то всего тридцать три минуты прошло, и бюджетные средства бы сэкономили - сплошные плюсы! Но - увы!
В сене Бобринского нашел Оленев, после чего, утолкав бывшего пленника поглубже в копну, попытался вывезти его с заставы. Но тут осел начал активно косплеить копытное Шурика из "Кавказской пленницы", отказываясь двигаться с места. Оленев забегал вокруг него чуть ли не с криками "Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса". Итальянские погранцы всей заставой начали толкать осла и телегу, помогая своему пленнику сбежать.
Одновременно на заставу в карете приехал Боярский со своей проституткой, косящие под Рошфора и миледи. Тут же, задрав подол почти до кормилицы, точь-в-точь как это было принято в XVIIIм веке, из дома выбежала Семенович, а за ней расхристанный Панкратов-Черный в роли ее мужа.
Оба с декольте, оба светят сиськами, но у Семенович получается лучше, ибо они у нее больше и эпилированы в отличие от Панкратова.
- Что здешь проишходит? - поинтересовался изумленный Боярский.
- Сдается мне, джентльмены, - глотнув допинг, ответила я голосом Ярмольника, - это комедия!
Проститутка Боярского брезгливо скривила мордулица, справедливо сомневаясь в моих словах, потом, зачем-то расстегнула подол своего красного клетчатого платья из конца XIXго века и, продемонстрировав, что носит под юбкой штаны-галифе и ботфорты из эко-кожи с Али-Экспресса, вышла из кареты все по тому же блондинистому намакияженному турку, работающему у нее ступенькой.
Тут Бобринский, у которого либо СГДВ, либо олигофрения в стадии дебильности, ну или ему просто надоело валяться на телеге, начал брыкаться, выгибаться, пытаться высунуть физиономию из сена, чтобы посмотреть на проститутку, - в общем, делать все для того, чтобы вернуться взад в мазанку. Да так активно, что Оленеву пришлось успокаивать его кнутом. И не один раз. И не два. А все пятнадцать.
И всем, решительно всем вокруг было начхать на эту подозрительную активность наваленного на телеге сена.
- А! - махнул рукой Панкратов-Черный. - Рыбаки (*Чо? Рыбаки?! Не коммивояжеры?!!) напились и дерутся.
Наконец, поднажав, погранцы и примкнувший к ним комендант выпихнули Оленева с его ослом, телегой и выпоротым Бобринским с заставы и закрыли границу на шлагбаум.
И на этом - хвала яйцам! - "комедийные" эпизоды, которым очень, просто очень не хватало музычки из Бенни-Хилл-шоу на фоне, закончились.
Расположившись в доме коменданта, Боярский сообщает, что им с проституткой срочно нужно на Мальту, чтобы успеть на праздник не существующего в природе Иоанна Госпитальера (*видимо, Дружинина сделала монтаж из другого названия Мальтийского ордена - Ордена братьев иерусалимского госпиталя святого Иоанна Крестителя - и получила Иоанна Госпитальера), поэтому Панкратов-Черный должен немедленно подготовить ему шхуну и крепких парней на весла. И наплевать на то, что на веслах ходят галеры, а шхуны под парусом.
Семенович приседает в реверансе, демонстрируя сиськи, и сообщает, что будет ждать Боярского на обратном пути. Проститутка слегка подрёвнывает.
Тем временем Оленев довозит выпоротого кнутом Бобринского до Саши Беловой и Горина. Последний посылает их в Рим, к послу, чтобы тот переправил Бобринского его венценосной маман в Питер по-срочному через DHL.
Саше же Беловой он велит пересидеть эти сложные времена в номере римской гостиницы, хотя та, будучи сильной и независимой женщиной, этакой Кларой Цеткин и Розой Люксембург на минималках, и пытается феминистично отказаться делать то, что, цитирую, "говорит мужчина", заявляя, что без Шурки она никуда не поедет.
А после, разогнав всех, Горин садится у костерка бухать в одно лицо. И добухивается до такого состояния, что начинает орать в темноту: "ОЛЕЕЕНЕЕЕВ, ГДЕЕЕ ЖЕ ТЫЫЫ?"
Где-где! В Караганде Риме, алкаш!
Тем временем на заставе де Брильи со своей проституткой тоже синячит. Но культурно: с разговорами за жизнь и с закусью.
Бухают они под виагру устрицы. А параллельно, как бабка на лавке у подъезда, Боярский ругает свою проститутку по-всякому, склоняя ее к интимной близости с Бобринским. И наркоманкой старой ругает, и кухаркой ругает, и базарной шлюхой, и - ну это уже вообще за гранью! - западным партнером. Заодно напоминает проститутке о ее проституточном прошлом, когда она торговала собой за гроши, а не за тридцать тысяч золотом, как сейчас.
В общем, настроив проститутку на нужный, романтический лад и обозвав ее напоследок железной ледью, Боярский послал ее в мазанку, дабы она добыла у пленника эсэмэску бумажку со словами: "Мама, переведи на этот номер тридцать тыщщщ. Потом все объясню!"
Железная ледь, нацепив на себя чехол от танка эротичную кружевную ночнушку, кинулась на амбразуру бедного, секунд пять назад помолившегося, - как чувствовал! - Шурку. Уж как только она его ни соблазняла! И ножищу с синяком (*или с пластырем, или с замазанной татухой - там не понятно) ему на лицо ставила.
И по попе его шлепала. И о том, как ее из-за него истязали, шептала. И за Шурку-младшего, испуганно съежившегося в штанах Шурки-большого, как за поручень в автобусе, хваталась и дергала.
Не, ну тут бы любой сдрейфил возбудился!
Но только не Шурка Корсак! Он кремень. И совсем-совсем девственник. И вообще не так представлял себе свой первый сексуальный опыт.
- Вот так и переходят на радужную темную сторону! - подумала я, глядя на то, как танк в кружевах пытается изнасиловать свернувшегося в позу эмбриона Корсака.
А на экране ледь уже утомилась соблазнять несоблазняемое и поднимать неподнимаемое, поэтому просто сдернула ночнушку чуть ниже, поправила съехавшую вбок грудь и, перевернув тело совращаемого той стороной, с которой его можно употребить, не глядя засосала пытающегося отпихнуть ее Шурку, как пылесос Кирби.
Только после этого она наконец посмотрела на него и - УААААА-УААА-УААААА!!! - заорала как Тарзан, скрещенный с сиреной воздушной тревоги.
Тут же вбежал Боярский с сопровождающими его итальянскими погранцами, и, увидев, что Бобринский сильно изменился за сутки, громко закричал: "Оплываем! Немедленно!"
Рассвело. Набухавшегося и уснувшего у костра Горина кто-то тыкает в спину. Он вскакивает, готовый расстрелять разбудившего его в такую рань наглеца. Но это оказывается Саша Белова, уже прикупившая на Вайлдберриз костюм из "Пиратов Карибского моря" со шляпой на резинке и переодевшаяся Кирой Найтли.
Она рассказывает, что, когда Оленев привез Бобринского в посольство, там ему сразу же вручили срочную телеграмму от императрицы: "НИКАКОГО DHL ТЧК САМ МЕТНИСЬ КАБАНЧИКОМ И ПРИВЕЗИ ДЕБИЛУШКУ В ПИТЕР ТЧК ТОЛЬКО ТЕБЕ ВЕРЮ ТЧК ЦЕЛУЮ ЗПТ КАТЯ".
В общем, спасать Корсака-младшего придется этому комическому дуэту, состоящему из похмельного пенсионера и припевочки в карнавальном костюме. Этаким Рокфору и Гаечке на минималках.
Тем временем на заставе Шурку, который где-то в своем сарае нарыл ковбойский кожаный костюм взамен бобринских лохмотьев, пытаются упаковать для поездки на Мальту.
Он, что характерно, не хочет упаковываться, поэтому раскидывает погранцов этим вашим православно-монастырским кунг-фу, локтем вышибает дверь мазанки и, влепив попытавшемуся остановить его офицеру с вертухи ногой в жбан, прыгает через козла на коня и утыгдыкивает.
Боярский посылает погоню. Три итальянских погранца скачут за мелким Корсаком, непрерывно стреляя в воздух из известных своей многозарядностью (*сарказм!) кремниевых пистолетов и громко оря на чистейшем русском языке, цитирую: "Стой, сучонок! Не уйдешь, ублюдок!"
По дороге они пересекаются с Рокфором и Гаечкой. Т.е. с Гориным и Сашей Беловой. Которые пифпафающих и вопящих людей, нарушающих тишину в чистом поле, не замечают от слова совсем.
Наконец один итальянский погранец понял, что погоня затягивается, и закричал другому: "Стреляй, Глеб Егорыч! Уйдет, проклятый! Стреляй по ногам!" Этот другой кааак начал палить по колесам копытам Шуркиного транспортного средства, кааак попал в коняшку, которая после того, как Корсак-мелкий, свалившись вместе с ней на землю, вскочил и припустил от них всех, как Уссейн Болт, на своих двоих, просто поднялась и на простреленных ногах свалила из этого сумасшедшего дома.
И я ее понимаю! Ибо наступил апофигей с апупиозом этого бессмысленного и беспощадного экшна. Итальянский погранец достает из кармана лассо и кидает его. И даже не ловит мелкого Корсака.
Конец лассо всего лишь бьет Шурку в спину, отчего тот просто берет и падает.
После чего итальянские погранцы, отпинав мелкого Корсака ногами для порядка, возвращают его на заставу и бросают под ноги Боярскому.
Боярский спрашивает у него. Разумеется, по-русски: "Кто ты, мерзавец! Отвечай!"
И Шурка, этот Мальчиш-Кибальчиш XVIIIго века, гордо плюнув разбитыми в кровь губами на сапог Боярского, ответил ему тоже по-русски: "Да пошел ты! На хрéн!"
Так и сказал "на хрéн". А не "нáхрен".
У шокированного Боярского аж глаза из-под очков выпали!
"Рушшкий?!" - прямо-таки изумился он.
- Да не факт! - говорю я. - Ну говорит по-русски, ну и что. Ты тоже говоришь, а типа француз. И Панкратов-черный, а он типа итальянец. И проститутка твоя неустановленной национальности говорит. Да вы тут все русские в таком случае! Кроме пацана Витторио. Успокойся!
Но Боярский и не думает успокаиваться!
- Поторопишь, идиоты! - орет он чайкой. - Ш минуты на минуту эти варвары будут здешь! Рушшкие швоих не брошают!
Мальчиша-Корсакиша спешно складывают в сундук, после чего застава пустеет за две минуты.
И хрен с ней с государственной границей! Да не нужна она никому! И вообще, они ее на шлагбаум почти закрыли! И гуся сторожевого выставили!
Успели они вовремя. Отплыли как раз перед тем, как прискакало аж целых два русских спасателя.
У меня, правда, вопрос... А где Рокфор и Гаечка шлялись все это время? Когда Горин и Белова, оглохнув и ослепнув, не заметили погоню за мелким Корсаком, они как раз направлялись к заставе. Должны были притыгдыкать раньше них всех и спасти Шурку. Где вы шлялись, господа? Заскочили по дороге в Венецию посмотреть на достопримечательности?
Хотя не важно. Не буду сыпать опоздунам соль рану. Они и так страдают, провожая взглядом уплывающую хрензнаеткуда шхуну.
Впрочем, знает это не только хрен, но и пацанчик Витторио. Вот он в обнимку с черным петухом и за руку с папой прибежал на заставу и на чистейшем русском, который этот полиглот выучил за пятнадцать минут фильма, прошедшие с того момента, когда мы видели его в прошлый раз, сказал Горину и Беловой: "Мы поможем вам добраться до Мальты!"
Уже на Мальте Горин приплывает на лодочке на галеру графа Алексея Орлова, выдернутого волей режиссера из своего имения, где он тихо-мирно пребывал в отставке, выводя орловского рысака.
И чем же здесь занимается граф, оторванный от любимых коняшек? А граф ходит в меховом халате (*видимо, на Мальте очень холодно) и бухает.
Причем бухает тааак, что даже большой любитель "скоромной, постной" водки Горин, которого граф активно напаивает, говорит: "Придержим коней, Ваш-Сиятельство?"
Но Сиятельство уже вошло в галоп и его не остановить. Орлов ходит по каюте, пьет, бьет бутылки и толкает пафосные речи, перемежая их с тостами. К слову, он тоже очень горюет из-за смерти "короля" Австрии.
- Помер, - кручинится граф, - Иосиф, и тут же тучи сгустились над понедельником Россией.
- Да сфигали от ЭТОГО Иосифа зависела погода над Россией? - ругаюсь я. - Мы ж тут не Сталина оплакиваем! Вот он да, всем синоптикам синоптик был!
- Так ведь сразу же три оборзевшие сучки - Франция, Британия и Австрия - кинулись науськивать Турцию, чтобы та оттяпала у нас Крым, - поясняет свое горюшко по усопшему "королю" Йосифу продолжающий метать в себя стаканы с бухлом граф Орлов, а потом кааак покажет глобусу кукиш. - Хрен вам, а не Крым! Крым наш!
Ну по последнему тезису мне возразить нечего. Наш. Вот по Аляске, хотя это уже больше к Александру Второму претензии, есть вопросики. А вот по Крыму вопросов нет.
В общем и целом алкаш Горин так понравился графу Орлову умением бухать, что тот аж предложил ему работу и один из своих камзолов, заявив, что, загнав этот кафтан на Авито по спекулятивной цене, Горин сможет прикупить себе домик в деревне. Но Горин отказывается. И работать, и регистрироваться на Авито. Я мол тут только, чтобы друга увидеть, помилование ему передать, с собой забрать, а не вот это вот все.
Граф Орлов фыркает, с помощью постаревшего мальчика из Ералаша переодевается в мундир,
и вызывает матроса Алексея Корсака, который почему-то носит офицерскую треуголку (впрочем, тут все матросы носят треуголки) и которого Орлов почему-то называет мичманом.
Шестидесятисхреномлетний Корсак-старший из тридцатилетней опалы, похоже, никаких выводов для себя не сделал, поэтому почетный пенсемарин активно выпендривается и под песню "Тяжела обида на Руси..." хамит абсолютно не виновному в его положении графу Орлову, который вообще вызвал его для того, чтобы сообщить о помиловании и скором отъезде домой. И ему радоваться надо, что граф не оскорбился на него, идиота, и вообще оказался нормальным дядькой: сказал "ню-ню" и ушел на палубу, дав Корсаку-старшему возможность спокойно пообнимается с Гориным, похлопать друга друга по плечам и пустить скупую мужскую слезу.
Тут же нас переносит на палубу галеры, где граф Орлов с Гориным наблюдают происходящую там хрень празднование православными матросами дня католического, выдуманного режиссером, святого Иоанна Госпитальера.
На палубе матросы в треуголках играют на трубах, валторнах, балалайках и ложках. Там же шляются католические священники разной степени значимости. Аж до кардинала включительно. Тут же появляется очередное историческое лицо: Джулиано де Ломбарди. Которого называют капитаном, но на шее у него орден, которым награждали военных в звании вроде как не ниже генерала, хотя в реальной истории он вообще был мичманом. У Ломбарди на лице шрам такой несуразной формы и настолько яркого цвета, что больше похоже на то, что какая-то подпитая дама нелегкой судьбы просто вытерла рот о физиономию Джулиано, упав на последнего в автобусе.
Ломбарди улыбается, дирижирует ансамблю матросов в треуголках и сетует графу Орлову на то, что на корабле дамы, а это к беде.
Да, дам сразу две.
Одна непонятная блямкающая на арфе мадам, которую на Кинопоиске обозвали графиня Орлова.
Т.е., я правильно понимаю, что это Евдокия Николаевна Орлова в девичестве Лопухина, которая благополучно померла год назад родами, а теперь специально вылезла из могилки, чтобы составить компанию отозванному из отставки супругу на этом празднике жизни? Креативное решение.
Ну а вторая - это обряженная в полиэстер с ног до головы Саша Белова.
Тут же на праздник припирается Боярский, который нос к носу сталкивается с уже переодевшимся в офицерский мундир Корсаком-старшим. Они, разумеется, сразу же узнают друг друга и безумно рады встрече.
- Вы тот шамый пошледний рушшкий?! Ш мушкой!
- А вы тот самый покойник де Брильи!
- Ха-ха! Вы не шмогли убить меня. Рушшкие бабы шпашли и выходили меня.
Подержавшись за руки, пометав взглядами молнии и побрызгав друг в друга слюной, они расходятся.
После чего Боярский вдруг снифига, ибо ничего не предвещало, находит на палубе клавесин, ну или достает из кармана свой - тут непонятно, и начинает бацать на нем свою короночку: Ланфрен-Ланфру-матьеетак-Лантатиту. И петь, что характерно. Шепелявя.
Аккомпанирует ему ансамбль балалаечников и ложкарей из числа православного персонала русской галеры. На подпевке Ватиканский католический хор мальчиков-кардинальчиков...
Сразу же после музыкального номера Боярского перехватывает Алексей Корсак, этот знатный ненавистник попсы и ремейков, который начинает яростно душить Боярского с криками: "Где мой сын?! Где Шурка?!!"
Их разнимают Горин и капитан де Ломбарди. И пока Горин удерживает рвущегося в бой Корсака-старшего за трусы, капитан провожает Боярского, еле стоящего на на ногах после удушающего захвата, к лодочке. И скоренько выпинывает его с галеры с поклонами и всем возможным уважением. Ибо бравый капитан суеверен, как деревенская бабка, а покойник на корабле так же, как и дамы, - плохая примета. Поэтому... пусть Боярский помрет на берегу!
Довезти Боярского до его гостиницы вызывается полиэстеровая Саша Белова, ибо она давала Гиппократу (*или Гиппопотаму, там не понятно), поэтому помогать болезным - ее профессиональный долг.
