Безумие вокруг вопроса запрета абортов расширяется. Теперь к обсуждению предложен запрет прерываний беременности после изнасилований. Что любопытно - инициатором выступает РПЦ. То есть те, кого эта проблема вообще не касается, по причине того, что у священников нет матки. Имеют ли права говорить те, кого вообще это ни сном, ни духом? Ни пора ли им замкнуться?
Нет ответа.
Идея концлагерей для принудительного рождения детей становится все реальнее. Как и добровольно-принудительное оплодотворение женщин-заключённых, предложенное на днях ещё одним депутатом.
Похоже, что российские законодатели решили переплюнуть в своей бесчеловечности все предыдущие эпохи.
Во всех этих громких заявлений нет одного: живых людей. Они-то как реагируют на то, что с ними станут проводить подобные эксперименты?
Как складывается жизнь изнасилованной матери, счастлив ли ребёнок, оставленный ей и родившийся не нужным и не желанным?
Раньше у женщин хотя бы был выбор. Теперь борцы «за все хорошее против всего плохого» и сторонники «целей, которые оправдывают средства» такого выбора не дают.
Перед вами подлинная история женщины, которая появилась на свет в результате изнасилования. Ее чувства и эмоции.
Анна, 39 лет
О том, что я родилась в результате изнасилования, я узнала в день похорон моего отца. Когда поминки закончились и гости разошлись, мать бестолково сгребала остатки винегрета с тарелок в большое мусорное ведро. Я все ждала, когда она сядет на табуретку и заплачет, потому что все эти дни она держалась даже слишком хорошо, но мама вдруг бросила полотенце на стол и в сердцах произнесла: «Сдох, наконец. Как же я его ненавижу».
Мне было 15, но я прекрасно понимала, что мои родители не любят друг друга. Когда отец дотрагивался до мамы, будто бы ненароком, бёдра или грудь, ее аж передёргивало всю. Я видела, как ей не нравятся его прикосновения, его голос, его запах. Как она с остервенением дергает форточку на кухне, чтобы сразу выветривалось после того, как он покурил.
Я понимала, что люди живут не обязательно по любви. В нашем городке многие выходили по залету, в том числе и мои родители - фотографии родительской свадьбы сомнений не оставляли. Подвенечное платье едва сходилось на груди и животе мамы. Ей было 18, когда я родилась. За три месяца до этого они поженились. Она выглядела такой несчастной с похоронным букетиком гвоздик на ноябрьском снегу у памятника Ленина. Странные все-таки раньше были цветы у невест.
Они с отцом и не встречались почти. Он был из соседнего подъезда, пришел из армии в мае, позвал ее в кино…
После школы она поехала поступать учиться в областной центр. А потом вернулась. Так как ее безостановочно рвало. Токсикоз. И непонятно было, должна ли я радоваться тому, что она в итоге выбрала меня, а не высшее образование, или огорчаться, что я сломала ей жизнь. Потом, конечно, она закончила заочный техникум и проработала бухгалтером до самой пенсии, на соседней от дома улице, хотя у нее были способности к точным наукам.
В детстве я не удивлялась, что она любила младшего брата больше. Женщины всегда балуют сыновей. Зато отец любил меня. Он всегда находил на подарки мне пару сотен, хотя зарплату им в 90-к задерживали едва ли не на полгода. Семью кормила мама. Брата растила мама. А отец, он… весёлый был, когда не пил.
Когда он не пил, то ходил со мной в кино, давал денег на жвачки, помните, была такая популярная жевательная резинка с вкладышами «Love is» — с мальчиком и девочкой и надписями «любовь — это заботиться друг о друге», «Целоваться под дождём», «Ходить вместе в кино»…
Да, в кино…
Умер, ему ещё и сорока не исполнилось. Моложе, чем я сейчас. На нашей шестиметровой кухне после похорон, мама впервые призналась мне, как так получилось, что я появилась на свет…
Он сказал ей, что она сама захотела. И что упиралась только для виду. А он — мужик, после армии, ему надо. И она не могла признаться ни матери, ни бабушке, что с ней произошло после того единственного их киносеанса. Потому что думала, что сама как-то не так себя повела, не сопротивлялась до смерти, не повесилась после случившегося, значит, виновата. «Если сука не захочет, то кобель и не вскочит», — такая жестокая у неё была присказка. Даже в отношении самой себя.
Если честно, она мне сказала, что вообще не понимала тогда, что это было изнасилование, они же знакомы были, и он ей даже немного… нравился. До того вечера.
Ее собственной маме все пришлось рассказать, когда было поздно что-то делать. То есть, конечно, не поздно, учитывая обстоятельства, да и его могли посадить. Но все решилось мирно. Как было принято. Шито-крыто. Первый ребёнок, надо рожать. Ребёнок же ни в чем не виноват. Одна моя будущая бабушка сходила к другой моей будущей бабушке, и на свет появилась я.
Наверное, это тяжело — быть постоянным напоминанием, как могла бы сложиться жизнь. Я никогда не спрашивала у мамы, почему она иначе относилась к брату, учитывая всю ее неприязнь к отцу. Может, он и не от него? Думаю, что отец и на тот свет так рано ушел, потому что она его не простила. Я обсуждала этот вопрос с психологом и вот с вами, как с журналистом, может быть, все-таки это не считать за полноценное насилие, ведь она с ним потом ещё прожила столько лет. Если бы захотела, то взяла нас с братом и сама ушла бы, или бы брата взяла, а меня оставила с отцом — может быть, он бы ещё пожил. Он ведь чувствовал ее ненависть. Глухую, покорную, навсегда. И я тоже была частью этой ненависти. Мне кажется, этой тихой ненавистью она его и приговорила.
С отчимом у меня отношения не сложились, хотя они — хорошая пара и могли бы быть вместе уже с юности, если бы не все это.
Я не виню маму за то, что она меня так и не полюбила. То, что я родилась, это не подвиг с ее стороны, родилась — хорошо, не родилась бы — я бы даже об этом не узнала. А вот за что виню, так за то, что переложила на меня в тот день на нашей кухне всю меру ответственности, которую при жизни отца они несли вдвоём, но каждый сам по себе. А после него остался крест — и я продолжила тащить его дальше, одна, как часть его вины.
