Оля вьет гнездо. Анюта пока «живет» в коляске. Ее купить успели. С кроваткой вышла оказия – хотелось колыбельку, но в поселковом магазине такой роскоши не оказалось. Анна смеялась:
- Дожили! В каждом деревенском доме такая была!
И тут хлопнула себя по лбу: вот старая! Все позабыла. А ведь есть такая на чердаке! Так и вышло. Оля обнаружила среди всевозможного хлама отличную деревянную колыбель. Она вполне хорошо сохранилась, только и надо было: почистить деревянные составляющие, да заново покрасить. Потому и поселили пока девочку в коляску. Ничего, современные, не токсичные краски сохнут быстро – Оля собиралась управиться на этой неделе.
Малышка не переставала удивлять: как привезли ее в деревню, так словно подменили. И куда же это подевался капризный характер? Нюся только и делала, что ела, да спала. Молока, слава богу, хватало. Пока. Дочка засыпала уже во время еды. Ольга относила Нюсю в коляску, которая днем стояла на открытой веранде. Погода хорошая, комаров и мух в помещении не было – спи, да спи. Нюся и дрыхнула, никого не беспокоя.
Ольга даже волноваться начала: что такое с ребенком?
- Свежий воздух! Вот что с твоим ребенком! – Смеялась Анна Алексеевна.
И правда, свежий воздух творил чудеса. А говорят, что с грудничками тяжело. Да ничего сложного нет: покормил, пеленки поменял, и гуляй себе дальше.
Анна Алексеевна качала головой:
- Радуйся, пока лежит. Встанет – наплачешься.
Оля не уставала. Выспаться успела в больнице. Теперь ее переполняла жажда деятельности. Как бы не противилась Анна Алексеевна, напрасно переживая за Ольгины швы, молодая мама взялась за оборудование детской. Для Нюси решили выделить комнатку в теплой избе, той, что спряталась за кухней. Осень наступала стремительно, а здесь будет тепло.
То, что помещение было маленьким, на две кровати всего, Ольгу не смутило. Ей не нравился полумрак – Анна Алексеевна не заморачивалась с обоями, что успела купить десять лет назад, тем и оклеила. Безобразные, кирпичного цвета с позолотой, обои ужасно раздражали. Да и могучая кровать с никелированными шариками на спинке – тоже. Куда столько?
Обе пыхтели и кряхтели, вытаскивая тяжелую кровать из комнаты. Куда эту громадину ставить теперь? Не на помойку же выкидывать? Оля, проныра, весь дом уже облазить успела.
- Анна Алексеевна, у нас ведь на чердаке комната пустует! Отец вернется – ему личная комната в мезонине! С периной! – вдруг осенило Ольгу.
- Ну уж нет, дорогая! – взбрыкнула женщина, - я такие тяжести на чердак не потащу. И тебе не позволю! Пусть «сам» приезжает, сам и волочет.
Кровать пока оставили в сенях. Пусть дожидается главного грузчика. А Ольга лихо отдирала от стен безобразные обои, да так безжалостно, что у Анны Алексеевны слезы на глаза выступили.
- А чем клеить-то теперь будем? За новыми в город ехать надо. А когда? Автобус раз в неделю! – причитала она.
- А мы не будем клеить, - успокоила Анну Оля, - мы будем красить. Побелка ведь у вас осталась?
Побелка была. Анна Алексеевна развела руками: как же она раньше до такого не дотумкалась? Ведь просто, красиво и гигиенично! К тому же – без запаха совсем. Определенно, девочка-то с умом и сноровкой! Хорошо, что она появилась в этом доме!
Оля в платочке, кокетливо повязанной на макушке, ловко покрасила бревенчатые стены. Анна боялась, что помещение будет выглядеть казенно, по больничному, а зря. В комнате стало светло и свежо. И просторно, к тому же. Оттоманку оставили – юная мать теперь спала здесь. Отреставрированную кроватку поставили рядом.
Комод освободили от жестяных банок и чугунов с цветами. Постелили на него одеяло с пеленкой – готов пеленальный столик. На окна повесили легкие тюлевые занавески. Ко всему прочему, Ольга приволокла с чердака пару картин в красивых рамах, отмыла спиртовым раствором, покрыла сверху прозрачной олифой – как новенькие стали. И сюжеты замечательные: «Аленушка» и «Три богатыря».
Комнатка блестела чистотой. Стало уютно. Четвертой ее стеной был бок русской печи – зимой Нюсенька не замерзнет. Оля уложила дочь в колыбельку.
- Вот, Нюся, тебе новая кроватка! – приговаривала она, - спи теперь, сколько душе влезет.
Анна Алексеевна тоже радовалась обновлениям. Осталось только дождаться сына, который что-то не торопился их навестить. И Толик – алкоголик куда-то запропал. Голодать, не голодали. Вместе с соседкой сообща сняли помидоры и огурцы. Приготовили на сушку лук. Не по одному разу сбегали за грибами. Оля очень просилась, но пришлось ей остаться – Нюсю брать с собой в лес не будешь ведь? Пока светило солнце – приступили к выкопке картошки. Куры неслись исправно, у коз увеличились надои. Хлеб Анна выпекала сама, да еще и Ольга крутилась рядом – научила и ее!
Одни бабы, одни бабы. Где мужиков-то черти носят. До Темки-паразита не дозвониться. Толку от этого мобильного, Темой подаренного телефона – связь толком и не ловит. В поселке успели связаться с сыном, о том, что Ольга благополучно родила, сообщили. Он обещал привезти какой-то сюрприз. А тут самым лучшим сюрпризом стал бы бензин для генератора – мудрят нынче власти: то включат свет, то отключат. Холодильник отключили от греха. Молоко кое-как сохранялось в сенях, яйца – тоже. Но ведь не дело, коли вечерами иной раз приходилось керосиновые лампы жечь – бензина ни капли, чтобы генератор завести. Что опять, Нине из автолавки заказывать? Ну не смех ли?
А главное, Оля очень Артема ждет. Весь дом отскребла, отмыла. А ведь Анна до этого думала, что чистеха. Оказывается, чистехи и получше Анны бывают! Старается девчонка! Изба вся посветлела, повеселела после того, как девочка руки к ней приложила. Как она радовалась звонку Артема, как сияли ее глаза! И что? Сколько можно над нею издеваться? Где вот опять этот шлындра? Ну что за мужчины, что отцы, что дети, что мужья… Почему их всегда надо ждать?
Нюся быстро набирала вес, Оля крутилась по дому, здорово облегчив жизнь Анне Алексеевне. Анна Алексеевна тревожилась о сыне, стараясь не показывать Ольге своих тревог. А Ольга вила гнездо. С любовью вила, будто всю жизнь только о гнезде и мечтала. Хотя бы временном, чужом, но…
***
Бирюков чуть не повернул на знакомую развилку, но вовремя вспомнил: как же он с пустыми руками к дочери явится? Да и маме нужно кое-чего прикупить – деревенька спряталась среди тайги, там супермаркетов и универсальных магазинов нет. Наверное, и сахар, и соль, и конфеты кончились. Хлеб, опять же… Надо, все-таки, заехать в город. Купить какой-нибудь подарок Оле… Внучке – тоже. Чего только маленьким не надо… Голова кругом. Он ведь совсем ничего в этих делах не понимает! Идиот, неужели не мог у матери спросить. И маме тоже подарок купить. А до нее не дозвониться – вне зоны.
Да и вообще. Решение созрело. Братва не поймет. Но… Акела уходит. Вместо себя можно назначить Киношника, парня расторопного и неглупого. А сам Бирюков должен залечь на дно. Это, конечно, легенда для пацанов. Хотелось не просто залечь, а бросить все к чертям. У Артема – дети. Девки. И мама. Должен же он хоть немного пожить для семьи, не для себя, нет, хотя и этого хотелось. А для своих? Бабок хватит. И не в бабках дело – он всегда заработает. Это слабаки плачут на диване, мол работы нет. Работа всегда есть, только шею подставляй. Не всем просто работать хочется. Привыкли к быстрым деньгам, к легким. Вот и рыдают теперь.
Раньше государство с такими, как с малыми дитями возилось. А теперь соску отобрало. Мол, теперь вы, граждане-товарищи, живете при «капитализьме», так что не нойте. Бирюков унывать не собирался: уж он-то хомут по шее подберет. Тем более, Артему не нравилась роль «охранника-отжимальщика». Как падальщик, вокруг дичи крутился. Нужда заставила – сколько обманутых ребят в городе без средств к существованию было… Ни пенсии нормальной, ни пособия. Забыли и выкинули – «не та» война, лишние. Пришлось впрягаться, объединяться, выбивать свое. Хватит, наигрались. Пора перестраиваться на другие рельсы, отвыкать от войны.
Джип, не торопясь, двигался по центральной улице, направляясь к старому городу, где располагались уютные спальные районы, застроенные добротными «сталинками» и «хрущевками». Там, в одной из бывших коммунальных квартир, вольготно устроился его друг и соратник, надежный человек и правая рука, Киношник.
«Совсем уж со своей Светкой истаскался!» - с раздражением подумал Бирюков – Киношник не брал трубу.
Артем долго жал на кнопку звонка – никто не открывал. Со стены до сих пор не сняты жалкие бумажонки:
«Свиридовым звонить три раза», «Комаровым звонить два раза подряд», «Ивановы съехали! Нечего названивать!»
Не выдержав, толкнул дверь кулаком, и она плавно, как в худом кино, распахнулась. И вот теперь Бирюкову стало нехорошо. Киношник никогда не держал «ворота» распахнутыми. Пушка, купленная на черном рынке три года назад, спала за пазухой. Бирюков вытащил пистолет и тихо-тихо, не устраивая шума, вошел в квартиру, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Казалось, в квартире стояла мертвая тишина. Бирюков превратился в слух и обоняние. Он, как чуткое животное, шел по стеночке, и непонятно, почему этот мужик, размером с гориллу ( прав был покойный Козловский) и видом гориллы, так мягко может передвигаться.
Шорох. Словно мышь за печкой шуршит. Шорох и всхлипы, будто насморк у кого-то. Бирюков прислушался – звуки из дальней комнаты, тупиковой, со слепой стеной. Прокрался, открыл дверь…
Нет, он видел в своей жизни вещи и пострашнее. Сделать из Киношника «тюльпан» у «них», видимо, не хватило умения. Или – опыта. Но смотреть на то, во что превратили молодого и сильного мужика, невыносимо. Рот Витьки-Киношника был заткнут половой тряпкой. Тело его буквально изжарили. Руки и ноги вывернули, как у надоевшей куклы. Изуродованный до невозможности Витя уже отмучился. Рядом с ним, в луже крови, копошилось существо, бывшее когда-то разбитной красулей Светкой.
Бирюков чуть не бросился к ней, но заставил себя замедлиться. Вот оно: тонюсенькая лесочка, протянутая на пороге. Ишь ты, растяжки ставить умеют. Значит, молодые, ранние… Аккуратно переступив преграду, Бирюков присел около Светы. Она его уже не видела, что-то разглядывая на желтом потолке.
Бирюков осмотрел повреждения: нос свернут набок, выбиты зубы, на теле следы от сигарет. Не ломали – уродовали. Уродовали жутко, с «фантазией». С какой – не хотелось восстанавливать в воображении. Он понял – Света – уже не жилец. Никакие операции не помогут. Но должна быть какая-то надежда? Бирюков страшно выругался, его убивало отчаяние: твари! Твари! Все те мрази, что позволяют себе садистское наслаждение от насилия и увечья женщин – горите в аду! Горите в аду!
Она приоткрыла рот, захлебываясь кровавыми сгустками:
- Га… Га… На… Уби…
- Света, голубочка, не разговаривай. Я сейчас скорую…
Но та не слышала Бирюкова.
- Га… Га… Жи-и-и-и… на… на-а-а-а-ш-и-и-и… ре-е-е-е
Она так и не смогла договорить.
Бирюков прикрыл ее пустые, обезумевшие от боли и ужаса глаза. Он понял, кто тут так повеселился. Значит, кошки нету – мыши в пляс. Гаджиевы осмелели и созрели? Или сынки их решили, что можно все?
Автор: Анна Лебедева