Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Сегодняшняя глава - жутковатая. Оба наших антагониста, кажется, не на шутку разыгрались. И у обоих - несомненный "комплекс бога". Вот только ошибка того, кто - вроде бы - на правой стороне "дѢла", может обойтись очень дорого. И - чем бы не закончился сегодняшний эпизод - едва ли противостояние Головина и Асташева завершится именно так и именно нынче...
"ДѢЛО"
ГЛАВА 8. 1904-й
Александровская площадь уже с раннего утра была оцеплена значительными силами полиции и жандармов. На улицах и переулках, ведущих к ней, слонялись неприметно одетые люди с проницательными взглядами – подопечные Егора Ивановича Сабельникова, готовые в любой момент остановить непрошеного прохожего. Сам Егор Иванович тоже мелькал то тут, то там, проверяя свой штат, иногда подходя к кому-либо и шепча со строгим видом что-то на ухо. Непорядку быть не должно, этого Егор Иванович очень не любил.
У места, где вскоре должна была проходить закладка камня, уже с рассветом был сооружен помост, устланный пурпурными коврами, возле помоста – флагшток с имперским флагом. Ветра не было, вот беда! – и двуглавая гордая птица досадно поникла невнятной тряпицей. Впрочем, ветра нет – зато и дождя нет, конец августа – время сомнительное, ненадежное, лучше уж пускай без ветра, зато – сухо!
Именитые горожане обосновались возле помоста: здесь были и городской голова, и предводитель дворянства, и судья, и архимандрит о. Иоанн, и целый выводок чиновников, и именитые купцы, и даже выборные, наиболее благонадежные представители от рабочих. Всего – не менее сорока человек. Получилось как-то много, стульев на всех не хватило, потому расселись по чинам и возрасту: кто помоложе и пониже чином, тот стоял.
Черницын и Головин – оба с темными полукружиями под глазами от бессонной ночи – при полном параде разместились по другую сторону помоста. «Разместились», впрочем, сказано довольно условно, ибо они даже не стояли – всё время перемещались туда-сюда, то и дело поглядывая на толпу зевак за цепью полицейских, на окна окружающих площадь домов и даже на крыши. У каждого на сердце было неспокойно, скребли острыми когтями занудные кошки, но оба старались этого не выказывать.
Накануне, утром прошлого дня они встречались в кабинете штабс-капитана, просидев там дотемна. Повод к тому был – и не один! Слушали отчет заместителя Петра Алексеевича – пожилого, лет пятидесяти, поручика Кутейникова, проведшего со своими людьми осмотр флигелька по адресу Малая Купеческая, шесть. Кутейников, по внешнему виду, кажется, вполне оправдывающий свою фамилию, на что предательски указывал и изрядный возраст не вышедшего в чины поручика, дельно и обстоятельно рассказал, что в подвале дома, помимо ящика с револьверами и запасом патронов к ним, нашли некоторое загадочное устройство, на поверку оказавшееся здоровенной, почти в пуд весом, миной неизвестной конструкции с часовым механизмом. Тут же были обнаружены и некоторые предметы, вполне могущие быть составными частями примитивной химической лаборатории. Снесясь прямо ночью с Черницыным…
- ... Я решил вас не будить, мы же с вами всё обсудили…, - успокоил на этом месте Черницын вскинувшегося было Головина. Тот сдержался, но всё же невнятно с недовольным видом буркнул что-то про «надо было…»
…снесясь со штабс-капитаном, Кутейников, оставив на месте людей, помчался прямиком в расположение артиллерийского полка, расквартированного в двадцати верстах от города – на предмет консультации специалиста. В итоге, ворча и брюзжа до самого места, с Кутейниковым прибыл на осмотр странной мины поднятый с постели полковник Холоденко: совершенно невыносимый мизантроп, но хорошо разбирающийся во взрывных устройствах.
- Хм… любопытная конструкция…, - промычал он, разве что не обнюхав мину со всех сторон. – Мозги, однако, у ваших карбонариев на месте! Не хотел бы я стоять над этой игрушечкой в то время, когда раздастся «бом-бом»! Тут, видите ли, поручик, такая хренотень: в нужное время, которого мы пока не знаем, но которое, по-видимому, будет установлено, вот эта… э-э… штучка высвободит вот этот ударник, после чего – взрыв!
- Господин полковник, у меня к вам единственный вопрос…, - нетерпеливо и несколько обиженно от тона, с которым этот полковник обращался с ним, уже тоже не мальчиком, перебил его Кутейников. – Можете ли вы сделать так, чтобы взрыва не было? Иными словами – сломать эту адскую машинку, но так, чтобы преступники этого не заметили и думали, что с ней – все в порядке?
- Да раз плюнуть! – презрительно фыркнул Холоденко и, вновь согнувшись над миной, с минуту поковырялся в ней, после чего с покровительственным видом вручил поручику какую-то металлическую загогулинку. – На память, поручик! Не знаю, что ваши кибальчичи собирались взрывать, но если они не предпримут предварительной попытки разобрать и собрать свой аппарат до последнего винтика, то разочарование в самый неподходящий момент им гарантировано! А сейчас, отвезите-ка меня, голубчик, назад и уложите в постельку…
Нынешним ранним утром поручик – с такими же воспаленными глазами, какие были у Головина и Черницына – бесстрастно, еле сдерживаясь от нервной, до слез и ломоты в челюстях, зевоты, доложился о последних событиях:
- Сегодня в час ночи Мальцев, Борисов и Жидков на двух пролетках подъехали по известному вам адресу на Малой Купеческой и с большими предосторожностями погрузили укрытый рогожей предмет, после чего, очень медленно двигаясь, в час-сорок оказались на Александровской площади. Жидков с револьвером в руке остался контролировать периметр, остальные двое закопали предмет точно под тем местом, где, спустя пять часов появились рабочие – устанавливать помост для проведения торжественной закладки. Арестовывать их мы не стали, как и было велено господином штабс-капитаном, только проследили за обоими экипажами. Все трое точно проследовали по домам. В настоящий момент Борисов и Мальцев – каждый на своей пролетке – находятся вблизи площади на примыкающих к ней улицах, Жидков из дома не выходил.
- Та-ак…, - мрачно протянул Головин, поглядывая за нервно почесывающим мочку уха Петром Алексеевичем. – За всеми тремя – наблюдение усилить, сразу после окончания закладки – арестовать. Отдельную группу прошу выделить для поисков Асташева. От него можно ожидать чего угодно. Когда он поймет, что игрушка в нужный момент не сработает, один сатана ведает - каков его запасной план на этот случай. Ежели недоглядим и он окажется поблизости – может и бомбу метнуть, может и выстрелить. Петр Алексеевич, людей оцепить периметр – хватает?
- Вполне, - рассеянно отвечал Черницын. – Задействовал соседние уезды, всех, кого мог. Теперь в Верхнерадонежске можно не только ювелиров грабить – хоть банки с рогаткой в руке брать, полтора инвалида на весь уезд осталось!
- С Богом, господа! – с чувством произнес Головин и истово, чего за ним никогда не водилось, перекрестился на купола Нововознесенского храма. То же, переглянувшись, осторожно сделали и Кутейников с Черницыным. Роковой час, в который всё, над чем десятки людей работали последние несколько месяцев, должно было завершиться, пробил!
… Завидев губернаторский экипаж, в сопровождении эскорта из десяти картинно одетых горцев подъехавший к площади, Головин подал знак Черницыну – дескать, смотри тут по сторонам! – и рванулся навстречу. Вышедший из кареты адъютант поручик Ресовский несколько удивленно поглядел на Евгения Львовича и, прикрывая открытую дверь в ожидании выхода Мейендорфа корпусом, недовольно хмыкнул, давая понять, что подобное нарушение церемонии недопустимо. Из кареты возникла нога в начищенном до зеркального блеска ботинке, затем – половина черного, с золотыми позументами, мундира, затем – рука обшлагами золотого же шитья, после чего, смотря надменно прямо перед собою, воочию предстал весь губернатор Платон Дмитриевич, на голове у него была архаично смотревшаяся двууголка с плюмажем. Будто прочитав мысли Головина, Мейендорф подумал и отдал двууголку Ресовскому, направившись вместе с ним к помосту.
- Ваше Высокопревосходительство, - громко и нагло окликнул его Головин. – Позвольте на пару слов.
Мейендорф недовольно поискал глазами источник звука, хотя капитан находился от него на расстоянии пяти шагов, и, сухо сжав губы, почти незаметным движением руки, пригласил того подойти ближе.
- Ваше Высокопревосходительство, есть основания предполагать, что террористический акт против вас предотвращен, - снизив голос, доложился Головин.
- Иного и не ждал. Что ж вам еще? – нетерпеливо дернул бровью Мейендорф.
- Ваше Высокопревосходительство, всё же позволю себе в целях безопасности рекомендовать хотя бы минут на десять задержать церемонию! – вовсе уж дерзко произнес Евгений Львович.
- Вы в своем уме, капитан? – губернатор даже раскрыл от изумления обычно полуприкрытые морщинистыми как у черепахи веками блеклые голубые глаза. – Я по-вашему должен пойти покурить или испить в дамском обществе оранжаду – для вашего спокойствия? Вы или сделали свое дело или нет. Если нет – ответите и мне, и Государю. После. Пройдемте, господа! – презрительно отворачиваясь в сторону подоспевшей свиты во главе с ехидно улыбнувшимся Беневоленским, кивнул Мейендорф.
Нервически сжав и разжав кулаки, Головин прикусил губу и проследовал за ними. Эти десять минут форы – по его расчету – были последним шансом сбить с толку Асташева, ежели тот все же держал еще в рукаве какой-нибудь запасной фортель. Евгений Львович не особенно рассчитывал на понимание со стороны губернатора, но тот был прав – подобная дерзость была предложена только для самоуспокоения капитана. Не вышло. Жаль. Стало быть, придется полагаться только на собственную интуицию и на то, что Асташев всё же не вытерпит и лично придет посмотреть на фейерверк. Господи, лишь бы оно так и было!
Губернаторский кортеж неторопливо пересек площадь, оставшись подле помоста, на который взошли сам Мейендорф, а за ним, встав чуть поодаль, - вице-губернатор Беневоленский и архимандрит о.Иоанн. Народ вокруг площади взволнованно заколыхался, кольцо охраны чуть дрогнуло под натиском любопытствующих, но не прогнулось. Головин посмотрел на часы: было пять минут первого, всё же удалось их выторговать. Не густо, но всё же…
- Сограждане! – привычным командным голосом, враз покрывшим и шелестенье тех, кому зрелище было доступно, и отдаленную разноголосицу тех, кто застрял в отдалении на узких улицах, зычно начал Платон Дмитриевич, подняв призывным жестом руку в золоте обшлага. Подумал, и добавил, решив, что первое обращение было нехорошо: - Соотечественники! Эта площадь, где все мы сегодня собрались, была названа без малого восемьдесят лет назад в честь Государя, под чьим началом стране удалось выстоять и победить в жесточайшей и беспощадной войне с Наполеоном. Наверняка и среди вас есть такие, чьи деды и прадеды были на той войне: ведь недаром она была названа Отечественной! Все мы – и дворянин, и мещанин, и крестьянин, без различий в чинах и происхождения, защищали свое Отечество. Мой дед – полковник инфантерии Сергей Иванович Мейендорф – тоже воевал, прошел с армией до самого Парижа. Это была правая война, и император Александр Павлович приложил немало усилий к победоносному ее завершению. И вот сегодня мы присутствуем при закладке памятника его племяннику – другому российскому Императору Александру Николаевичу, которого народ прозвал Освободителем – на площади, носящей имя его дяди…
Головин невольно поймал себя на том, что каким-то непостижимым образом наблюдает за происходящим как бы со стороны и даже – сверху. Он увидел себя, вертящего головой во все стороны и мучительно покусывающего ус. Увидел Черницына, с умильной улыбкой на круглом лице воровато стреляющего цепкими глазами по сторонам, пытаясь отыскать фигуру Асташева в толпе. Увидел тщательно прикрытую седыми длинными прядями плешь Мейендорфа: одна из них под дуновением неожиданного появившегося ветра размоталась и предательски реяла в ту же сторону, что и оживший флаг. Дальше – Головин как с воздушного, низко скользящего над землею, над самыми людскими головами, шара мог видеть их всех: полицейских, дружно, как в странном хороводе, взявшихся за руки, образуя живую цепь; разнообразный люд, молчаливо вслушивающийся в губернаторскую речь; Сабельникова, деловито снующего с понуро опущенной головой меж людскими телами…
-… и злодейски убитого представителями того самого народа, который он с детства мечтал освободить от отжившего свой век крепостничества! Но власть – благородна и не мстительна, более того – она – великодушна и мудра! Нельзя мстить за деяния нескольких малодушных отщепенцев всему народу! Но, господа, и потакать – нельзя! – Мейендорф сжал в кулак руку в белой перчатке и несильно, но с чувством, пристукнул ею по перилам помоста. – Да, надобно быть, господа, истинными патриотами и гражданами своей собственной страны, символом которой и незыблемой ее опорой является престол…
«Не то, не то он говорит…», - поморщился Головин, все еще волшебно обозревая толпу с необыкновенно появившегося у него ракурса. Вот поручик Кутейников – в штатском, молодец, хорошо работает, медленно перемещается сзади всех и незаметно вглядывается в профили публики. А вот… Нет, не может быть! Головин почувствовал, как у него от возбуждения разом вспотели ладони. Без всякого сомнения – представительный господин в черном сюртуке, котелке и с моноклем в глазу был Асташев. Головин даже умудрился разобрать выражение его лица: Асташев презрительно улыбался, морща в недоверчивой ухмылке четко очерченную узкую линию твердых губ.
- Я за ним. Он там! – быстро шепнул на ухо Черницыну капитан и змейкой незаметно скользнул за помост. Петр Алексеевич инерционно рванулся было за ним, но удержался и, придав лицу значительности, в такт словам губернатора одобрительно смежил веки. Господи, сделай так, чтобы Асташев не ушел!!! Иначе – ради чего было всё это, эта утомительная игра? Кивнув стоящему в оцеплении полицейскому, Головин дал знак, чтобы тот с напарником разомкнул руки и штопором ввинтился в толпу. Странный его полет над площадью кончился, теперь надо было просто каким-то непостижимым образом протиснуться сквозь сотни плотно сцементированных между собою тел и попасть к тому месту, где глумливо ухмылялся минуту назад человек, поймать которого было для Евгения Львовича жизненно необходимо.
- …власть всегда готова идти на разумный диалог с народом, но никогда и никому не позволит диктовать ей чужую волю! – доносился за его спиной трубный голос губернатора. Кажется, Мейендорф слишком долго сидел взаперти и решил воспользоваться церемонией как средством выражения протеста и собственных ущемленных амбиций. «Ничего, Платон Дмитриевич, вот арестуем Асташева, и тогда еще сами благодарить станете!» - подумал Головин, продираясь через недоброжелательные человеческие тела. Кто-то толкнул его в спину, Евгений Львович неминуемо упал бы – толчок был довольно сильным, но падать было некуда. Стиснув зубы, он пядь за пядью продвигался дальше, пока, наконец, не проткнул собою последний слой горожан. Выдохнув, Головин что было сил понесся по свободному краю площади к предположительному местонахождению Асташева – там, он запомнил, еще был фонарь, на котором повис какой-то любопытный оголец в огромном, явно не по размеру, картузе.
Котелок Асташева был заметен издали. Ох, не надо бы было его одевать – больно приметный. Даже не отдышавшись как следует, капитан мягко – как нож в масло – вошел в последние ряды горожан и так же неспешно, осторожно втираясь меж тел, начал движение вперед – к заветному ориентиру, аккуратным черным навершием сидящим на голове террориста.
-… и я призываю вас и всех жителей нашей губернии: довольно распрей и бесчинств. На каждый призыв к беспорядкам мы будем отвечать с троекратной силой. Но каждый благочинный и доброжелательный голос будет откликаться так же троекратно…, - заканчивал где-то впереди свою затянувшуюся речь Мейендорф. Скоро все завершится: бесконечная охота на Асташева, совещания с Черницыным, провинциальная пыль, встречи с Вавой… Последнего – жаль, она и в самом деле – удивительная! Надо будет перед отъездом помириться и, возможно, исполнить свое обещание Петру Алексеевичу. Отец, наверное, будет рад!
С замирающим, почти даже остановившимся сердцем, Головин приблизился на расстояние вытянутой руки к спине Асташева. Какой у него плотный затылок! Шея хорошо выбрита. Плечи – широкие, наверное, физически он силен. Головин, чувствуя, как пот омерзительной теплой струей стекает у него по вискам, медленно извлек из-за пояса револьвер и, стараясь не производить лишних звуков, так же неторопливо взвел курок. Наверное, надо что-то сказать, приставив дуло ему к пояснице… А что? Что-нибудь эффектное, театральное, вроде «Игра закончена, Асташев!»… Или «Советую не оборачиваться: я выстрелю…»
Внезапно спина зашевелилась, правая рука тоже пришла в движение, голова склонилась вперед и раздался отчетливо слышимый щелчок крышки брегета. Человек в котелке развернулся и оказался лицом к лицу с не ожидавшим такого Евгением Львовичем. Несколько секунд они стояли, оба раскрыв рты: только один побледнел от неожиданности, а второй – был красен от беготни и волнения. То ли дернув глазом – тем самым, возле которого красовалось выпуклая родинка, – то ли подмигнув, Асташев вдруг цинично улыбнулся, зачем-то сделал губами «пуф-ф-ф!» и…
Взрыв, прогремевший в следующую секунду, был поистине ужасен! Звук был настолько сильным, что Головин даже закричал от испытанного им первобытного, ни с чем не сравнимого ужаса и неожиданности. В одно мгновение на воздух – внутри чудовищного огненного гриба – взлетел помост с губернатором и всеми, кто находился рядом с ним, а от неимоверной мощи ударной волны всех, стоящих поблизости, просто раскидало по сторонам. Точно так же разметало и стоящих в оцеплении жандармов с полицейскими, и народ. Устоявших забросало сверху обломками досок, камнями и ошметками человеческих тел. Асташева кинуло на Головина, а того – на находящихся позади. Из окружающих площадь домов посыпались стекла, на кого-то рухнул фонарь – тот самый, на котором только что пристроился мальчонка в большом не по размеру картузе: самого его ударило о кирпичную стену магазина колониальных товаров. Никто даже не успел закричать – настолько всё произошло быстро и неожиданно, вопли и стоны раздались уже спустя секунд десять – и тогда площадь вся обратилась в один единый крик боли, издаваемый сотнями голосов.
Головин, совершенно оглушенный, оперся локтем в кого-то, на чьем теле он лежал и попытался привстать, зачем-то наблюдая, как в дымящемся еще небе жутковатой бабочкой порхает, не падая, большое белое перо с парадной двууголки Платона Дмитриевича Мейендорфа. Время замедлилось. Встряхнувшись, капитан увидел, как рядом с ним, хрипя и согнувшись, пытается по шевелящимся людским телам уползти Асташев – со встрепанными волосами и без котелка. Метнувшись в его сторону, Евгений Львович что есть силы ударил его рукояткой револьвера в висок, не удержался, и ударил еще раз, с безотчетным наслаждением наблюдая, как тот тяжелым кулем валится оземь. Он бы ударил и еще, но вспомнил, что Асташев нужен ему непременно живым: зачем – вспомнить не смог. Вынул наручники, ухватил Асташева за ногу и, с трудом выпрямившись, поволок мимо шевелящихся, стонущих и вопящих тел к упавшему фонарю, пристегнул его запястье к завитку чугунного литья фонарного постамента. Шатаясь, как пьяный, долго смотрел на безжизненное асташевское тело, не выдержал соблазна, и ударил ногой в живот.
Краем глаза заметил движение сбоку от себя: это подбежавший, абсолютно белый – подумал, что, наверное, таких белых лиц не бывает! – Сабельников что-то кричит, широко разевая бледногубый рот и брызгаясь слюною пополам со слезами и кровью.
- Не слышу!!!! – помотал головой капитан, показывая на будто забитые песком уши. – Ничего не слышу!
Сабельников, как путник к живительному источнику, припал к его уху и только так Головин разобрал, о чем тот беззвучно кричал.
- Ваше высокоблагородие… Как же так?!!!!! – плача, вопил Егор Иванович. – Мы же всё правильно делали… Петра-то Алексеевича – на кусочки порвало, я сам видал! Что же это, господин капитан??!!!! Мы же всё, как вы с Петром Алексеевичем велели, всё точь в точь исполняли!
Не выдержав напряжения, Головин неожиданно для самого себя разрыдался сам. Так они и стояли вдвоем – на краю дымящейся и кровавой колышащейся биомассы: припавший к уху Головина плачущий Егор Иванович Сабельников и капитан Охранного отделения Головин – с револьвером в руке и разорванным в неистовом реве ртом. С земли понемногу поднимались живые люди, помогали подняться раненым, теребили, думая, что те просто без сознания, убитых, а упрямо пробиваясь сквозь дым, на них яро светило осатаневшее августовское солнце.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие выпуски "Ежемесячного литературного приложения" к циклу "Век мой, зверь мой..." - в новом КАТАЛОГЕ АВТОРСКОЙ ПРОЗЫ "РУССКАГО РЕЗОНЕРА"
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый иллюстрированный каталог